Она помолчала, вздохнула, потом опять заговорила:
— Я желаю ей как можно больше счастья!.. Я очень люблю Филиппа. Он для меня, как сын. На днях, когда я ухаживала за ним, он показался мне таким хорошеньким в своей постели, что я не выдержала и поцеловала его! Мой муж возвращается послезавтра. Приходите как-нибудь утром поговорить с ним, часов в одиннадцать. Я ему не скажу, что вы со мной разговаривали. Он будет в восторге, я уверена. Но если он решит, что это замышлялось за его спиной, что я тоже замешана, он, знаете ли, человек не без странностей…
Альбер бросил взгляд на настенные часы.
— Хорошо, мадам, но сначала я хочу встретиться еще раз с Филиппом.
— Ему уже лучше… Это не опасно…
В прихожей она опять тихо заговорила:
— Знаете что, приходите утром в четверг. Просто поговорите с ним, как говорили со мной.
Госпожа Катрфаж прошла через гостиную, окликнула Одетту и вошла к себе в комнату.
Стоя у большого зеркала, она вынимала одну за другой шпильки из своей шляпы, в то время как Одетта с виноватым видом направлялась к ней.
— Закрой дверь, — сказала госпожа Катрфаж, не поворачиваясь и проводя расческой по волосам. — Альбер мне сказал… Я знаю…
Она посмотрела на Одетту.
— Поступайте, как хотите! — сказала она убитым голосом, резко опускаясь на шезлонг.
Видя волнение матери, Одетта расплакалась и, в страстном порыве встав на колени, обняла госпожу Катрфаж.
— Мама! Я знала, что тебе это причинит боль! Это все Альбер! Я не хочу.
— Нет, моя дорогая, я всего лишь взволнованна, это вполне естественно. Напротив, я даже скорее довольна. Ты останешься рядом с нами. Я уверена, что с Филиппом ты будешь счастлива. Может, кому-то покажется, что он слишком молод. Но, видит Бог, уж я-то никак не собираюсь попрекать его молодостью. Гораздо больше боюсь я всяких иссохших мужчин, эгоистов, лишенных какого бы то ни было идеала, готовых буквально раздавить тебя! А он поймет тебя, потому что сам молод. У него в сердце не будет, как у них, одно только презрение к тому, что есть тонкого, благородного, нежного в женской душе. Когда я вышла замуж, мне было семнадцать лет. Твой отец…
Мерседес просунула в приоткрытую дверь свою взлохмаченную светлую головку с большим черным бантом на макушке.
— Вы что, обедать не будете? — спросила она.
— Садись за стол! — крикнула госпожа Катрфаж, показывая жестом, чтобы она уходила.
Она продолжала, возбужденная и одновременно умиленная своими воспоминаниями:
— Когда я вышла замуж, отец твой был уже стар. Каждое лето я отправлялась с родителями в Сен-Мало…
Одетта, стоя на коленях, обняв мать и повиснув на ней, глядя на нее глазами, блестящими от слез и дочерней преданности, восторженно внимала этим доверительным, выражающим покорность судьбе словам, которые открывали ей материнское сердце. В этот момент она думала лишь о счастье вдруг обретенной близости с матерью.
Госпожа Катрфаж подошла к камину и, слегка приподнимая юбку, протянула к огню свой изящный ботинок.
— Мы были стайкой молодых девушек…
— Вы знаете его дядю, господина де Жермине, бывшего губернатора Мадагаскара, которого только что назначили управляющим Северной Компанией.
Альбер снова смолк, пытаясь разглядеть одобрение в потухшем взгляде господина Катрфажа, потом снова заговорил, стараясь, чтобы голос его звучал громче:
— Разумеется, господин де Жермине пошлет вам официальное предложение. Мне просто хотелось, поскольку я являюсь другом Кастанье, вначале поговорить с вами. Я подумал, что будет лучше, если мы побеседуем так вот, непринужденно. Посмотрите, я набросал здесь — это далеко не все — кое-какие цифры. В общих чертах они дают некоторое представление о его состоянии.
Господин Катрфаж вооружился лорнетом и взял листок, протянутый ему Альбером. Его взгляд, еще недавно мутный и тусклый, теперь вдруг оживился и вперился в документ с выражением заинтересованного внимания. Потом Катрфаж небрежно положил листок на письменный стол и открыл рот.
— Батангара, — выговорил он, кончиком лорнета тыча в одно слово на бумажке, словно только его и запомнил. — Уже больше сорока лет я храню восемь акций Батангары. Они мне дороги как память… Как талисман. Именно когда я произносил речь в защиту Батангары, меня и заметил Фавр… Мне было двадцать семь лет. Батангара была тогда еще совсем маленькой фирмой…
Альбер одобрительными и уважительными кивками головы встречал каждое слово господина Катрфажа.
— Так как же Кастанье? — вставил он наконец, чтобы вернуть старика к теме разговора.
Господин Катрфаж набрал пригоршню стружек, бросил их на поленья и, наклонившись к камину, протянул к огню свои длинные желтоватые пальцы.
— Вот вы говорите, что наши молодые люди нравятся друг другу, — медленно произнес он, — а я бы предпочел, чтобы у этого мальчика было какое-нибудь дело. Он богат, но нужно ведь чем-то заниматься, как-то достойно, с пользой проводить время. Считают, что женщина может заполнить собою жизнь…
Он выпрямился, улыбаясь с тем выражением лукавства, которое некогда придавало ему обаяния, а теперь искажало лицо в морщинистой гримасе.
— Так полагают в молодости. Вот и я, будучи человеком ленивым…
Он посмотрел на Альбера из-под своих густых бровей, чтобы насладиться удивлением собеседника.
— Да, я ленив. Но это не мешало мне в свое время выступать в суде, правда ведь? Так вот! Я не сожалею о выбранной профессии. Хотя занятие, надо сказать, не из веселых.
— Он писатель.
— Ах да! Литература! Вот в этом ящике у меня лежат целых три тетрадки стихов. Барбу мне часто говорил: «Вам следовало бы их опубликовать». Зачем публиковать? Искусство — это развлечение. Нынче все только и думают о том, чтобы пробиться в жизни, сделать карьеру. Работают до отупения. А жить разучились. Я в этом отношении оригинал…
Он повернулся к стене.
— Взгляните на этот женский портрет. Какая красота! Я повесил эту картину у себя в кабинете, чтобы почаще видеть ее. Когда на меня нападает тоска, я на нее смотрю…
— Так как же? Может, господину де Жермине нанести вам визит?
— Я терпеть не могу всякие церемонии. Пусть Кастанье просто придет ко мне ужинать.
Господин Катрфаж задержал руку Альбера в своей и сказал, наивно и мечтательно улыбаясь:
— Вы знаете, я был расточителен. Все мое состояние развешено по стенам. Я ничего не могу дать за Одеттой, да к тому же у меня есть еще одна дочь.
— Конечно, — сказал Альбер, пятясь к двери и отводя взгляд.
Кастанье любил напевать в ванной комнате — там была хорошая акустика. В этот вечер, бреясь, он, почти не шевеля губами, глубоким голосом выводил:
Жил-был король Тюлей.
Не найти его верней.
Он положил бритву и, склонив голову, умылся обжигающе горячей водой.
Потом мягко похлопал по щекам полотенцем и снова запел:
Марго, Марго!
Башмачок свой поднимай,
Танец начинай.
Он прошел по комнате, выбрал в шкафу черный галстук; за ним шел слуга, прилаживая ему подтяжки.
Одевшись и застегнув на все пуговицы пальто, Кастанье взял трость и еще раз подошел к зеркалу. Поправив шейный платок, оттенявший его слегка припудренное лицо, он отметил про себя, что глаза, вероятно, из-за недавно перенесенной болезни, кажутся из-под шляпы необычно большими.
С тех пор как он решил жениться, это был его первый визит к Катрфажам. Он охотно шел на этот брак, хотя идея женитьбы не была его инициативой. Когда он воскрешал в памяти все обстоятельства своей жизни, то обнаружил, что все перипетии его судьбы заканчивались неизменно благополучно. Казалось, какие-то высшие силы проявляли к нему участие, то и дело подбрасывая разные полезные случайности, и Кастанье не без гордости отдавал себя во власть естественного хода событий.
Его жизнь вступала в весьма любопытную фазу. Сегодня вечером ему предстояло ужинать с девушкой, и, как жених, он мог рассчитывать с ней на некоторые вольности. «Она действительно очень хороша», — говорил себе Кастанье, вспоминая энтузиазм Альбера.
— А вот и он! — сказала госпожа Катрфаж и устремилась в прихожую, в то время как Одетта нашла убежище в малой гостиной.
— Я хочу видеть Одетту, — сказал Кастанье, как только смог вырваться из объятий госпожи Катрфаж. — Мне она сегодня очень нужна… Одетта, — сказал он, увидев ее в малой гостиной. — Извините меня. Мне, наверное, следовало бы принести вам цветы. Я — неопытный жених.
Он взял руку Одетты и стал нежно с ней говорить; она смотрела на него и улыбалась, благодарная за то, что он ведет себя просто и по-дружески и, значит, вернулся к ней таким, каким она хотела его видеть.
— Альбер не рассказал вам обо всех моих недостатках, — продолжал Кастанье, — но он знает, что я послушен. Вы будете руководить мной.
Одетта вышла, чтобы что-то сказать Мерседес. В коридоре она встретила господина Катрфажа. Он пошел через кладовую, чтобы миновать гостиную.
— Как аппетитно пахнет! — сказал он, приволакивая ногу. — Значит, у нас утиная печень сегодня?
Одетта вошла в столовую, как всегда, когда в доме были гости, привычным взглядом окинула стол, поправила цветок в корзине и вернулась в гостиную.
Мать сидела в том же кресле, в котором она всегда сидела по вечерам. Кастанье и Реймон беседовали возле фортепьяно.
И, наблюдая этих спокойных людей, которые, казалось, даже не понимали, какое серьезное событие происходит в ее жизни, Одетта почувствовала что-то похожее на тоску. Однако Кастанье с такой доверчивой улыбкой поднял на нее глаза, что это впечатление тут же исчезло.
— Что это вы обсуждаете? — спросила она, подходя к молодым людям.
— Наша помолвка будет очень короткой, — сказала Одетта, разговаривая с Бертой в гостиной госпожи Дегуи. — Мы собираемся пожениться в марте. Я тебе не показывала мое кольцо?