Она знала, что вскоре придет ее время — вечерние часы, которые еще недавно были такими пустыми, а теперь стали самыми отрадными. Коротала она их дома, где частенько проводила целые дни, вкушая счастье быть в своем — в их — доме. Иногда в послеобеденное время она слышала еще непривычный для нее звук мужских шагов в прихожей, но сдерживала себя и не звала мужа, потому что он шел на работу, и эта небольшая, но столь мудро принесенная ради него жертва доставляла ей радость.
К ужину она наряжалась загодя: надевала какой-нибудь летний девичий костюм или простое черное платье, придававшее ей несколько неприступный вид, или же один из своих «дамских» туалетов — нарядный, с глубоким вырезом.
Когда Альбер с серьезным бледным лицом входил в гостиную, нажимая на дверную ручку, она инстинктивно сдерживала свой порыв, зная, что нужно еще чуть подождать; что постепенно, посидев с закрытыми глазами в кресле и преодолев головокружение от усталости, он вернется к ней.
— Не надо ничего говорить. Отдохни, — говорила она, присаживаясь на подлокотник кресла.
Легким движением она проводила рукой по его вискам, по волосам; от этого ласкового прикосновения, казалось, разглаживались морщинки у него на лбу, стиралась горькая складка, появлявшаяся после трудового дня в уголках его сжатых губ, и ей нравилось смотреть, как он, поначалу слабый и изнуренный, оживает благодаря ей, ее легким пальцам и расслабленно улыбается мальчишеской улыбкой.
— Ну и чем ты сегодня занималась? — спрашивал он, открывая глаза.
Она весело рассказывала ему свои многочисленные новости. Он слушал, хотя мысли его еще были далеко, и лицо выражало блаженное изумление. Ее забавные гримаски и красочная простота речи освежали его мозг не хуже, чем ласковое прикосновение пальцев. Он без устали слушал ее болтовню, подыскивая поводы для очередных шуток, сажал Берту к себе на колени и отвечал ей короткими словечками, сложив губы трубочкой, а затем вдруг начинал страстно целовать ее.
Смех Альбера еще был внове для нее и немного озадачивал.
— Так чем ты занималась сегодня? — спросил Альбер и в тот вечер, прикладывая ко лбу прохладную слоновую кость разрезного ножа.
— Ну, после обеда я была у Алисы. Правда, недолго, потому что в три меня ждала Одетта. Я не видела Алису целых два месяца. Не бросать же мне ее оттого, что я вышла замуж. Ведь в Париже я у нее единственная подруга детства. Хотя она меня немного расстраивает. Никогда не поймешь, что у нее на уме. Она же такая бесстрашная.
— А что поделывает господин Рамаж? — спросил Альбер, уже готовый улыбнуться.
— Он тоже там был. Знаешь, я открыла тайну его серьезности. Оказывается, он никогда не смеется, потому что у него нет зубов. Но сегодня он один раз засмеялся. Когда он смеется, то прикрывает рот платком, вот так…
Сидя на коленях у Альбера, она порылась в одном из его карманов.
— У тебя опять нет платка. Это мне напоминает… Когда-то, — говорила она, прикасаясь к его жилетке, — все эти кармашки вызывали у меня такое любопытство. Помнишь?
— А в связи с чем господин Рамаж засмеялся?
— Ты не любишь воспоминаний.
— Отчего же, люблю, но они мне известны. А вот почему смеялся господин Рамаж, не известно.
Берта с задумчивым видом отошла от него, села в кресло и продолжала:
— Сегодня приходила Одетта. Она была такая милая, совсем как раньше… После замужества она сильно изменилась; когда я бываю у нее дома, я ее просто не узнаю. Она теперь такая рассеянная… целиком поглощена своим ребенком. Такое ощущение, что присутствие других людей мешает ей. А вот сегодня мы с ней поговорили очень откровенно. Без умолку болтали, болтали. Ты все подсмеиваешься над нашей женской болтовней. Но уж так мы устроены. Нам нужно много-много слов, на целый день. Тогда чувствуешь, что ты выговорилась, что в голове ничего не осталось. Представь, это успокаивает нервы.
— Ну и о чем же вы говорили?
— Она мне рассказывала про Филиппа. Кстати, ты знаешь, что в свадебное путешествие они ездили в Бретань? Говорят, весной в Бретани просто великолепно.
Она соскользнула на ковер, к ногам Альбера и, положив голову ему на колени, продолжала:
— Тебя путешествием не соблазнишь! А мне, понимаешь, мне важно не путешествие, и даже не Бретань. Мне достаточно было бы провести всего несколько дней вдвоем, неважно где. Мне кажется, что я лучше бы тебя разглядела, если бы целый день была с тобой вместе, а у тебя не было бы никаких забот.
— Сейчас уехать из Парижа я не могу, — сказал Альбер, вставая с озабоченным видом, словно его кто-то позвал. — У меня же работа! Ты об этом даже и не подозреваешь! Вот завтра я выступаю в суде; дело, правда, мелкое, но на его обдумывание у меня не было и часа. А завтра утром целых шесть встреч. Придется, поработать сегодня вечером.
Он сел, как будто немного успокоившись, потом сказал:
— Знаешь, я не расстраиваюсь, что нам удалось избежать этого традиционного свадебного путешествия. Мне не хочется, чтобы наш брак был похож на все другие браки.
Она знала, что так проявляется его своеобразная деликатность, которая заставляла его воздерживаться от любых слишком бурных проявлений любви, таких естественных в начале супружества; ему хотелось, чтобы их чувствам с самого начала была придана форма давней, постоянной и ровной близости. Она понимала, что такая утонченность высоко возносит их союз, и поэтому старалась обуздать свои детские и наивные эмоции.
— А в Бретань мы сможем поехать этим летом, — сказал Альбер.
— Ну, о Бретани я заговорила просто потому, что Одетта так расписывала море, что мне захотелось его увидеть.
— Кстати, нужно будет пригласить их как-нибудь на ужин, и Ансена тоже, да? Что-то его совсем не видно.
— Одетта действительно очень милая. Считается, что у замужних женщин уже не бывает подруг. Все зависит от обстоятельств. Существует масса всяких мелочей, которые понятны только женщинам. Они не боятся показаться друг другу слишком болтливыми или слишком легкомысленными. Понимаешь, женщины…
— Мне бы очень хотелось, чтобы ты получше узнала Ансена. Тогда, во время того короткого визита, ты не могла оценить его по достоинству. Это весьма любопытная личность. Мы пригласим его вместе с Кастанье.
— А я думала, он болеет.
— Нет, он выздоровел. Он писал мне, что уже опять читает лекции.
Берте никак не удавалось перевести разговор на занимавшую ее мысли тему; казалось, Альбер, догадываясь, о чем она думает, старался все время говорить о чем-то другом. «Как все-таки трудно сказать то, что хочешь», — думала Берта.
И вдруг Альбер умолк. Берта уже давно заметила, что он часто вот так внезапно замолкает. Она легко могла понять, когда он не мог говорить от переутомления, она умела вывести его из этого состояния; но когда он молчал без видимой причины, она находила это довольно странным: он замыкался в себе, отдаляясь от нее, неподвижный, погруженный в раздумья, и лишь глаза его выдавали напряженную работу мысли; это внезапное глухое молчание, наполненное неведомой ей загадочной жизнью, всегда было продолжительным и отзывалось тревогой в ее душе, но она не решалась нарушить его.
Он встал и, беря ее за руку, сказал:
— Ну вот, так ты мне и не сказала, почему засмеялся господин Рамаж.
— «Добыча» еще не сошла со сцены. Ты не хотела бы сходить посмотреть «Добычу»?
— Да, если ты хочешь, — сказала Берта.
— Только мне кажется, это не совсем то, ради чего стоит себя утруждать, — сказал Альбер, продолжая просматривать список спектаклей.
Он отложил газету.
— Но мне не хотелось бы обрекать тебя на тоскливую жизнь. Мы можем в пятницу опять сходить к Даркурам.
— Если ты все же хочешь пойти куда-нибудь ради меня, то я предпочла бы «Добычу».
— Надо тебе сказать, что тогда, на прошлой неделе, я не зря провел вечер у Даркуров. Случайно я встретил там Рошара. Я был абсолютно убежден, что Рошар собирается забрать у меня свое дело: после смерти отца он так ни разу и не появился. И что ты думаешь? Немного поговорили в углу гостиной, два-три сердечных слова, и этот пройдоха оставил дело у меня, потому что мы встретились…
— Да! — продолжал Альбер, расхаживая по гостиной. — Театр… Ладно бы еще какие-нибудь бурлески или жуткие драмы, а то эти пьески, которые авторы пытаются выдать за нечто серьезное. Ну не убожество ли! Ну, можно дать себя провести один раз. Черт возьми! Когда персонажи одеты, как ты или я, и размахивают на сцене руками, создается впечатление, что они существуют на самом деле. А ведь, уверяю тебя, когда мы здесь сидим и просто болтаем с Кастанье или с Ансена, мы и то выглядим гораздо интереснее.
Он подошел к Берте и сказал:
— Однажды Катрфаж попытался создать собственную компанию. Я думаю, это было первое его дело. Он постоянно о ней говорил. Надо сказать, сама идея была прекрасная. По крайней мере казалась превосходной, но закончилось все провалом. Провалом… Вот! Рассчитываешь, обсуждаешь, а жизнь потом возьмет да и скажет свое слово. Причем иногда такое остроумное. Во всяком случае, веское. Это уж точно, веское слово.
Он сел, держа руки в карманах, откинулся на спинку кресла и снова заговорил:
— Речь шла о телефоне, который соединял бы абонента с театром. Сидишь себе спокойно после ужина, где-нибудь возле камина…
Берта, склонившись над вышивкой, которую она старательно придерживала одной рукой, время от времени поднимала глаза на Альбера.
— А я-то думал, что ты не умеешь вышивать.
— Понимаешь, — ответила она, улыбаясь, — я не очень-то большая мастерица. Я принялась за эту работу, чтобы тебе не нужно было развлекать меня. Мне кажется, что так у тебя больше свободы. Ты говоришь со мною, когда хочешь. Я тебя слушаю. Поверь, мне не нужен ни театр, ни телефон Реймона. Ты для меня — самое чудесное развлечение.
Она положила свою работу на стол и, подойдя к Альберу, взяла его за руки:
— Ну, скажи же, что я никогда тебе не в тягость, даже в те часы, что раньше ты проводил в одиночестве. Чем ты занимался после ужина? Мне бы хотелось, чтобы ты даже не знал, что я здесь; единственное, чего бы я желала, так это чтобы дома тебе было не так тоскливо.