— Нет, ты не изменилась… Ты все такая же хорошенькая… Ты стала более… ну, может быть, в тебе сейчас чуть меньше жизни.
— Что ты этим хочешь сказать? — опустив глаза, спросила Берта.
— Мне кажется, что ты стала более безразличной. До замужества ты говорила мне: «Мы будем с тобой часто ходить на концерты, на лекции». А впрочем, — продолжала Алиса, дотрагиваясь до браслета подруги, — я считаю, что это все естественно… Очень мило с твоей стороны, что ты не забываешь навещать меня.
— Понимаешь, в первый год замужества всегда столько дел! Зато теперь я свободнее и как раз собиралась заглянуть в Лувр. Я зайду за тобой во вторник, в два часа. Нет… Во вторник не смогу… Я напишу тебе.
— Твоя мама сказала мне, что ты часто бываешь в свете. Прелестная у тебя жизнь.
— Ну, что ты, — потупилась Берта, старавшаяся говорить как можно более непринужденно и сохранить при этом немного меланхолический вид, — я почти всегда сижу дома. Поверь, домашнее хозяйство доставляет столько хлопот! Мне не хочется увольнять слуг: они хотя и ленивые, но как-никак прослужили в доме уже двадцать лет. Я не осмеливаюсь ими командовать, и потому за их нерадивость приходится отвечать мне.
— Ах! Ты сама увидишь! — с улыбкой сказала Берта, вставая, — с мужем не всегда бывает легко!
Придя домой, Берта велела растопить камин в гостиной.
Сидя на корточках перед камином, Юго подкладывал веточки в соответствии с ритуалом, суть которого он тут же объяснил Берте.
— Это я в Марманде, — он говорил, подчеркнуто слитно произнося все слова, — когда служил у господина маркиза де Кастельжака, научился разводить огонь…
Чтобы избежать беседы, Берта раскрыла книжку. Но вскоре она прервала чтение и подумала: «А может быть, Алиса права. Какими-то вещами я стала интересоваться меньше. Романы наводят на меня скуку… Раньше Альбер приносил мне книги, расспрашивал меня о них, восхищался моим вкусом. А теперь разве ему не все равно, читаю я или нет?»
Подумав об Альбере, она, как всегда в подобных случаях, начинала перебирать воспоминания, от которых потом ей становилось тоскливо:
«Наверное, я его разочаровала. Он говорил мне об этом в минуты гнева. Вот в чем кроется тайна его молчания и его непроницаемого вида. Я и сама перестаю уже себя узнавать. Я стала нерешительной, слабой, раздражительной, часто капризничаю. Возможно, я подурнела. Такое впечатление, будто все, что было во мне плохого и чего я не хотела видеть, овладело мной и полностью подчинило себе. У меня больше нет сил быть такой, какой он хотел бы меня видеть. Я словно упала куда-то на дно».
Она пыталась читать, но очень скоро ее внимание переключилось на ее собственную жизнь, и она опять, погружаясь в раздумья, начинала размышлять о муках своей любви.
— Как вы можете читать в такой темноте, — сказал Альбер, включая свет.
В руках у него были цветы.
— Ты вернулся! — сказала она. — Уже!.. Больше сегодня никуда не пойдешь?.. И цветы! Я так рада тебя видеть!.. Ты даже не представляешь, как я рада.
Мрачные думы рассеялись. Она взяла букет, вдохнула его аромат, прильнула к нему долгим немым поцелуем, словно он был материальным воплощением мыслей Альбера о ней, потом, подвинув кресло ближе к огню, весело сказала:
— Тебе здесь будет хорошо. Вообще тут не холодно, но огонь такой красивый. Прямо как у нас в Марманде. Надеюсь, на сегодня ты закончил все свои дела?
— Нет. В шесть я должен был пойти к Массико. Но я сказал себе: «Хватит, схожу к нему лучше завтра». Неужели я не могу позволить себе час передышки.
— Час! — воскликнула Берта, беря его за руку. — Как замечательно: час для нас двоих!
— Это чудесно, — сказал Альбер, прислоняясь головой к спинке кресла. — Это так чудесно, отдохнуть немного… забыться… Кажется, меня спрашивал сегодня Ансена; что он хотел? Он не оставил записки?
— Ничего не хотел! — воскликнула Берта, стараясь отодвинуть в сторону все, что могло бы их потревожить. — Что у него может там быть?
— Я зайду к нему завтра, — сказал Альбер, вставая. — Как раз в четыре часа я буду на улице Гран-Огюстен.
Он потрогал одну из стоявших на камине безделушек и взглянул на себя в зеркало.
— Садись, — сказала Берта. — Ты прямо не можешь усидеть на месте.
Он снова устроился в кресле.
— Могу. Хорошо вот так сидеть.
Помолчав, он сказал:
— Знаешь, о чем я думал? Я повторял про себя, слово за словом, от первой строчки и до «примите, милостивый государь, уверения в совершенном к вам почтении», письмо, которое я написал сегодня утром, обычное, не заслуживающее никакого внимания письмо. Жалкая это все-таки машина — человеческий мозг.
— Ты переутомился. Зачем же работать до такого истощения, что ум за разум начинает заходить? Мы ведь богаты, мне кажется. А даже если бы были бедны! Ты хочешь стать знаменитым? Неужели тебя прельщает слава?
— О! Отнюдь! Видит Бог! Слава меня вовсе не прельщает. Я же видел, что это такое — на примере отца, на примере наших друзей. Просто часто мы не принадлежим себе… Вот тебе свежий пример: сегодня вечером я не пошел к Массико; он написал мне, что придет завтра ко мне. Он не поленился написать мне… А я не могу его принять. Следовательно, мне ему нужно ответить. Ты ведь согласишься со мной, что не стоит утруждать шестидесятипятилетнего человека, если достаточно написать письмо… И отправить его нужно не позднее чем сегодня вечером…
Он пошел к себе в кабинет и написал там письмо. На столе лежала уже прочитанная им газета; тем не менее он раскрыл ее и просмотрел еще раз.
Потом он прошел через столовую и вынул часы.
— Так-так, Луиза, что вкусненького вы нам сегодня приготовили? — спросил он, входя в кухню, словно ему не терпелось поужинать, хотя голода он не чувствовал.
Он вернулся в гостиную и опять уселся в кресло.
Берта подошла к Альберу и взяла его за руки, словно желая укротить его властным взглядом и спокойным прикосновением.
— Вот так! — сказала она. — Сиди и не шевелись.
Они помолчали, потом Альбер произнес:
— Это так трудно, отдыхать. Вот мой отец по вечерам читал. А у меня устают глаза. Теперь я понимаю, почему люди занимаются фотографией, раскладывают пасьянс, коллекционируют марки. Это позволяет расслабиться…
Берта положила руку на лицо Альбера и нежно сказала:
— Ни о чем не думай.
Она закрыла глаза и прижалась к нему, сохраняя серьезное выражение лица. Берте казалось, что и этот мужчина, с приходом которого оживал дом, и это время, которое им хотелось провести вместе, ускользают от нее, что ей никак не удается насладиться ими в полной мере и что все рассыпается на ненужные слова, на мимолетные и лишенные смысла мгновения.
Ваньез положил папку с делом на письменный стол Альбера.
— В три часа придет Жантийо, — сказал он, убирая лист бумаги, закрывавший маленькие настольные часы.
Юго доложил о господине Пикте.
— Пикте? — переспросил Альбер. — Но я же не могу его принять. Пусть приходит завтра утром! А чего он хочет? Похоже, что-то срочное?.. Ну ладно, пригласите его.
Господин Пикте проворно, с решительным видом выскочил из-за спины Юго.
— Я больше не стану терпеть эту канитель, сударь! — сказал он, бледнея. — Чиновник, ответственный за хранение секвестрированного имущества, буквально спит. Мое состояние гибнет! А управляющему и дела мало! Он только получает счета и складывает их в ящик своего стола. Вы думаете, он хотя бы их просматривает? А касса по-прежнему находится в ведении этого пройдохи Валери! «Я не располагаю полномочиями». Вот весь его ответ! Он получил полномочия только на то, чтобы спать!
— Как же так! — воскликнул Альбер, глядя на чуть приплюснутый, кривоватый нос Пикте. — Это просто возмутительно! Закон в данном случае категоричен: он назначен управляющим по решению суда и, значит, имеет все полномочия.
Альбер встал, чтобы взять с полки том свода законов, но Пикте остановил его.
— Я не сомневаюсь в этом, сударь! Вам не нужно убеждать меня. Следует поговорить с нашим управляющим!
— Давайте разберемся, — сказал Альбер, усаживаясь и не отрывая глаз от этого кривого носа, торчавшего посреди встревоженной физиономии Пикте. — Если я вас правильно понял…
От отца он унаследовал искусство сводить сообщенные клиентами сведения к четким формулировкам. Таким образом он выгадывал какое-то время на размышление, и иногда собеседник, услышав столь вразумительное изложение своей мысли, успокаивался.
— Да, сударь, вы поняли меня совершенно верно! Здесь все понятно с первого взгляда. Вы ведь получили мое письмо. Товары мои разворовываются. И теперь я требую, чтобы было принято решение. Я требую скорейшего решения! Я вам говорю совершенно однозначно: к Неру я больше не пойду!
Внимательно слушая Пикте, Альбер расхаживал по кабинету. Он думал не о той реальной ситуации, в которой находился этот человек, а о том, как его успокоить. Казалось, его задача сводится к тому, чтобы найти быстродействующее успокоительное средство от душевного смятения.
Альбер сел за стол, энергично потер лицо, внезапно он посмотрел на Пикте.
— Значит, так! Нужно действовать, — сказал он. — У вас есть доказательство виновности Сальмона в растрате. Давайте подадим жалобу: управляющий будет привлечен к ответу. Но сначала вам нужно будет заручиться свидетельскими показаниями Кастеля. Не забывайте, что наша жалоба опирается на его слова. Попросите его написать вам письмо. Пусть он просто-напросто расскажет о том, что видел…
— Письмо? — нерешительно переспросил Пикте.
— Когда у нас в руках будет такой документ, подадим в суд.
— Письмо-то будет получить нелегко.
— Я знаю, как ведут себя такие свидетели во время суда, — продолжал Альбер, словно не слыша возражений Пикте. — В этот день они теряют память. Но письмо позволит нам прижать Кастеля.
— Письмо?.. — задумчиво повторил Пикте. — Кастель парень надежный. То, что он мне рассказал, он повторит и перед следователем, я в этом уверен. Но он из той породы служащих, которые безумно боятся ставить свою подпись.