— Оставь меня в покое!
Этого ей показалось мало, и, взглянув на стоявший на туалетном столике хрустальный флакон, она вдруг швырнула шкатулку в Альбера. Она хотела попасть ему в плечо, но шкатулка полетела в сторону камина.
Альбер замолчал, словно их спор больше не интересовал его, и прошел в гостиную.
Он взял со стола книгу Тарда. Он подсчитал, что если каждый вечер будет читать ее по полчаса, то прочтет за три месяца. Он еще раз уточнил число страниц, а затем, погрузившись в стоявшее рядом с торшером кресло, прочел: «Есть ли основания говорить о науке или всего лишь об истории, или же, самое большее, о философии общественных явлений? Вопрос этот все еще остается нерешенным, хотя, по правде говоря, эти явления, если рассматривать их внимательно и под определенным углом зрения, могут быть сгруппированы, подобно любым иным явлениям, в серии мелких, похожих друг на друга фактов, либо в формулы, называемые законами, которые резюмируют эти серии. Итак, почему же общественной науке еще только предстоит родиться?»
Он с трудом следил глазами за текстом, вновь видел безумный порыв, маленькую шкатулку, лицо Берты и думал: «Я так хотел с ней сегодня побеседовать… Чтобы увидеть ее, поторопился распрощаться с Ансена… Ведь я только с ней люблю говорить. Но всякий раз, стоит мне начать, на меня тут же сыплются упреки. Она говорила только для того, чтобы высказать свои обиды. Все в конце концов заканчивается ее глупыми жалобами. Чего ей не хватает, чтобы быть счастливой? К чему мы так придем? И все-таки мне нужно собрать все силы…»
С тяжелой головой, с ноющим сердцем он продолжил чтение, рассеянно уставившись в текст и думая о том, что он выполняет высокую задачу, за которую в ответе перед всеми, и что он не сдастся, несмотря на поздний час, усталость и препятствия, чинимые неразумной женщиной.
«Когда некие схожие предметы являются частью одного целого либо считаются таковыми, подобно молекулам единого объема водорода или клеткам одного и того же дерева…»
Берта сидела в спальне и распускала волосы. Она остановилась, чтобы взглянуть на старинный хрустальный флакон и вспомнила, что хотела бросить его в Альбера. Она сдержала себя, потому что флакон был хрупкий и дорогой. Но она знала, что в следующий раз разобьет именно его.
«Как меня все-таки легко вывести из себя! — подумала она, присаживаясь на низкий стульчик. — И эта ярость, которой раньше я никогда за собой не замечала, находит на меня именно в его присутствии».
Она старалась припомнить слова Альбера: «Я говорю…» Так что же он говорил?.. Когда на меня кричат, у меня тут же все начинает путаться в голове, и я перестаю что-либо понимать. Как раз это и выводит его из себя. Ему нужно было говорить со мной тише. Но какой гнев! Какой злой взгляд!
Она чувствовала себя разбитой и усталой, униженной из-за того, что показала свою слабость. Берта была несчастна, потому что понимала, как сильно отличается от той женщины, какой бы Альберу хотелось видеть ее и какой ей самой хотелось бы быть.
«Но почему же он не идет теперь? Что он там делает? Он оставляет меня одну сейчас, когда мне так плохо…»
Задумавшись, она присела, потом вдруг спросила себя, словно пробуждаясь от сна: «Но что же он там делает?..»
Она вышла через дверь ванной в прихожую, бесшумно прошла в темную столовую, где легкая трель хрусталя эхом ответила на ее шаги. Сквозь застекленную дверь и тюлевые занавески она увидела Альбера, который сидел в гостиной и читал.
«И он может спокойно читать! — подумала Берта, возвращаясь в спальню. — Он может читать после того как весь вечер топтал меня ногами! Сначала преследовал меня, из чистого удовольствия довел до истерики своими воплями. Он ненавидит меня и теперь читает — довольный, спокойный, счастливый».
Она быстро сняла платье. «Я лягу спать прямо сейчас; когда он придет, я уже засну. Просто унизительно страдать из-за такого человека! Я раскаиваюсь в своих слезах, в своих переживаниях, в своей любви. Но скоро я перестану его любить. И тогда ничто не сможет меня ранить! Когда он придет, я уже буду спать».
Она села на стул и посмотрела на постель. У нее не было сил раздеться до конца, и она долго сидела, так, словно ожидая чего-то, потом повернула голову в сторону двери гостиной. Теперь ей уже хотелось открыть эту дверь…
Она взглянула на себя в зеркало. Что?! Чтобы она появилась в гостиной в полураздетом виде, покорная? Она, которая раньше говорила, что перед мужем всегда нужно выглядеть гордой и кокетливой? Но эта дверь манила ее. Она не знала, что скажет. Не знала, есть ли у нее, что сказать. Она только чувствовала, что нужно открыть эту дверь.
Услышав шаги Берты, вышедшей в гостиную, Альбер какое-то время продолжал смотреть в книгу. Она села, не говоря ни слова. С распущенными волосами, неподвижно сидя на стуле, она казалась робкой.
«Она у меня хорошая!» — вдруг с нежностью подумал Альбер; но он не осмелился взглянуть на нее, смущаясь собственного волнения, и, отложив книгу, тихо сказал:
— Я думаю, что уже поздно. Нам нужно ложиться спать. А завтра мы пойдем в гости к Камескассам.
Засыпая, он держал ее в своих объятиях; прижавшись к нему, погружаясь в окутывавший их сон, она чувствовала, как утихают ее страдания, как она опять превращается в доверчивого, безмятежного ребенка, и поняла, что больше не принадлежит себе, что растворяется в нем, и на нее нисходит блаженный покой.
Берта одевалась в своей ярко освещенной спальне. Она в очередной раз подошла к зеркалу, приложила жемчужную диадему к волосам, сняла ее, снова надела.
— Уже десять часов, мы опоздаем, — сказал Альбер, который заканчивал бриться в ванной.
— Тебе нравится этот жемчуг? — спросила Берта, вновь прилаживая диадему к волосам и внимательно глядя в зеркало на Альбера, входившего в спальню.
— Нет.
— Но почему? Ты даже не посмотрел на меня.
— Мне не нравится эта диадема.
— Мужчины в этом ничего не понимают. Мне бы хотелось, чтобы ты оставил меня одну; здесь, мой любезный друг, ты мне ужасно мешаешь.
— Я жду тебя в гостиной; к полуночи мы к Камескассам еще успеваем.
Берта опять приложила диадему к волосам. Она чувствовала, что украшение Альберу не нравится только потому, что оно слишком подчеркивало красоту ее лица. «Он просто боится, что кто-нибудь обратит на меня внимание. Он предпочел бы, чтобы я подурнела».
Теперь же ей казалось, что без этого жемчуга ее лицо выглядит более нежно. Но, может быть, на нее просто повлияло мнение Альбера. «Муж приучает жену думать так, как нравится ему. И тогда ты утрачиваешь собственное мнение. Перестаешь даже понимать, как нужно одеваться».
— Это платье совершенно не подходит к такой прическе! — вдруг с озабоченным и беспокойным видом сказала она, обращаясь к горничной. — Принесите мне мое атласное платье.
Альбер сел на диван. Чувствуя себя немного скованно в вечернем костюме, он держал перед глазами газету и разглядывал свою руку с только что отполированными ногтями.
Дверь открылась, и в гостиную спокойно, неторопливо, с чуть сосредоточенным видом вошла Берта: шелестящее шелковое платье осветило ее лицо и придало ее красоте величавость.
— Я хочу вернуться домой пораньше. У меня завтра очень важное дело, — быстро проговорил Альбер, не глядя на Берту, словно смущенный красотой этой незнакомки.
Госпожа Камескасс имела обыкновение разговаривать с каждым из своих гостей конфиденциально. Она увлекла Альбера за собой к маленькой гостиной.
— У меня к вам просьба, — сказала она. — Вы же знакомы с главой кабинета Першо. У меня есть один протеже, симпатичный, умный человек; он недавно защитил диссертацию; вы увидите его сегодня вечером, его фамилия Массип…
Подыскивая предлог, дабы отказаться от этого дела, Альбер усердно стал расспрашивать госпожу Камескасс о разных не относящихся к делу вещах.
— Рад вас видеть, — сказал Пюиберу, пожимая руку Альберу.
— Мы еще вернемся к нашему разговору, — сказала госпожа Камескасс и удалилась, проскользнув сзади госпожи де Пюиберу.
Госпожа де Пюиберу подошла к мужу.
— Господин Пакари, вы позавчера уехали слишком рано. Правда, Мартин? — бойко спросила она, обращаясь к окружившим ее мужчинам. — А для начала, скажите-ка мне, Мартин, вы потом поехали прямо домой?
— Мадам, я вернулся прямо домой, как обычно, — ответил Мартин, синие выпуклые глаза которого блестели из-под белесых ресниц.
— Нет, Мартин, вы не вернулись домой, как обычно. Вы пренебрегли своей судьбой.
— Как-то вы загадочно выражаетесь, — сказал Альбер.
— Сразу после вашего ухода приехала госпожа де Теб. Она внимательно изучила ладонь Мартина и сказала ему: «Немедленно возвращайтесь к себе домой, никуда не заезжая по дороге».
— Я знаю один такой же случай с госпожой де Теб, — сказал Альбер, взглянув на руки Мартина. — Ногез, пианист, был как-то вечером у нее в гостях. Он разговаривал с кем-то, облокотившись на пианино, так, что была видна его ладонь, и в этот момент к нему подошла госпожа де Теб с лорнеткой и сказала: «Немедленно езжайте домой и нигде не останавливайтесь».
— Вы рассказываете очень интересные вещи, — сказала госпожа Камескасс, беря под руку госпожу де Пюиберу, словно желая спрятаться в кружке собравшихся.
— Господин Пакари нам тут рассказывает страшные истории! — сказала госпожа де Пюиберу.
— Ну что же! Идите в кабинет моего мужа, сейчас для нас будет петь мадемуазель Монжандр! А то вы слишком громко разговариваете.
Альбер прошел вслед за супругами Пюиберу и Мартином в соседнюю комнату и сел возле ломберного стола.
Берта направлялась в комнату, где находился Альбер, когда к ней, улыбаясь, приблизилась какая-то дама:
— Вы меня узнаете? — спросила госпожа Рей. — Мы с вами встречались у госпожи де Солане. Давайте здесь присядем, — сказала она, повернувшись к Берте. — Я думаю, сейчас нам предстоит услышать пение… Я наслышана о вашем муже. Мой супруг говорил мне, — сказала она, повысив голос и подняв глаза на мужчину, молча стоявшего возле нее, — мой супруг говорил мне, что господин Пакари блестяще защищал нашего друга Виньяля. Это, должно быть, интересно — видеть своего мужа, выступающим в суде.