— Ты говорил Мариону, что он возил жену в Вену.
— Это деталь, — нетерпеливо сказал Альбер, — давай оставим это; мне надо поработать.
— Уверяю тебя, пока что эта история мне совершенно понятна.
— Разумеется, ты без труда поймешь эпизод с мехами и несчастья госпожи Пантез.
— Не думай о том, что я пойму, а что нет… Рассказывай, — сказала Берта, опять усаживая Альбера в кресло.
Он продолжил свой рассказ. Берта внимательно слушала его, время от времени утвердительно кивая головой. Однако, рассказывая, он вспомнил о возражении Мариона по поводу преимущественного права. Он знал, что если даже Берте и понятно значение его слов, то глубинный их смысл она уловить не в состоянии. Ведь для этого нужно было иметь представление о положении Катуа, о постановлении шестой палаты, о дискуссии между Верниолем и Кенелем и рассматривать вопрос так, как это делал он: через призму целого ряда текстов и контраверз, меняющих содержание дела.
— Мы выглядим смешно!
— Но я все прекрасно понимаю.
— Нет. Ты не можешь меня понимать. Впрочем, это совершенно естественно.
— Я могу повторить тебе слово в слово то, что ты мне сказал: «Господин Пантез вложил двести тысяч франков своей жены в компанию „Поль Пантез“. Компания была ликвидирована по взаимному согласию учредителей до того, как госпожа Пантез подала на развод. Господин Поль Пантез признал, что должен двести тысяч франков и в качестве гарантии представил свое торговое заведение».
— Ты просто повторяешь слова, которые для тебя не имеют никакого смысла.
— А тебе досадно оттого, что ты видишь, что я поняла…
— Нет, — раздраженно сказал Альбер, — ты ничего не поняла, потому что тебе не хватает элементарных понятий о том, что такое преимущественное право, что такое сделка, в чем состоят формальности обеспечения залогом. И это все совершенно естественно. Мне только не нравится твой самоуверенный вид. Сейчас я укажу тебе на самый интересный момент всего этого дела, в котором ты видишь только семейные неурядицы: «Можно ли утверждать, что преимущественное право имеет полную юридическую силу?»
— Да, преимущественное право имеет полную юридическую силу.
— Ты что, думаешь, что прямо поразила меня своим невозмутимым видом? — закричал Альбер, расхаживая по комнате. — Бывают такие минуты, когда ты мне кажешься глупой!
Он остановился, сжав кулаки и горестно взглянув на нее:
— А мне невыносима сама мысль о том, что ты можешь быть глупой!
Он снова принялся ходить взад-вперед, потом сел в кресло в глубине гостиной. Словно обращаясь к воображаемому свидетелю этой сцены, он повернулся к одному из стульев:
— Можно простить какую-нибудь глупость своему другу. Но собственной жене не прощаешь ничего. Потому что хочешь, чтобы она была для тебя целым миром, твоим миром! Хочется, чтобы она разделяла все твои идеи. А если нет, то пусть лучше ее голова расколется на две части!.. Я знал одного преподавателя конституционного права, который буквально свел жену с ума, пичкая ее историей конституции. Вот если бы мы брали в жены крестьянок, то и не требовали бы с них ничего. Мы бы с ними не разговаривали… И чувствовали бы себя не так одиноко.
Он встал и продолжал:
— Если бы мы только могли себе представить, насколько женщины невежественны, нас бы охватила дрожь. Мы не решаемся приподнимать эту завесу. Взять любой, хотя бы самый простой вопрос. Я даже и примера-то подходящего найти не могу: все кажется слишком трудным. Так-так. Какой-нибудь вопрос для ребенка. Что говорил господин Журден? «Объясните мне, почему иногда луна бывает, а иногда ее вовсе нет».
Альбер подошел к Берте, попятившейся от него к окну.
— Ну вот, объясни мне, почему луна не всегда бывает круглой.
Берта пожала плечами и обошла диван с другой стороны.
— Я говорю серьезно. Я уверен, что ты ничего об этом не знаешь.
Он опять приблизился к Берте, которая отвернулась от него и опустила глаза.
— Проведем эксперимент. Мне просто любопытно знать, какие у тебя могут быть предположения на этот счет.
Берта остановилась возле камина. Она делала над собой усилие, стараясь слушать только тиканье часов. «Я буду сохранять спокойствие, — говорила она себе, стараясь сосредоточиться на своих мыслях, чтобы только не слышать голос Альбера. — К Катрфажам каждые две недели приходит часовщик и регулирует часы. А Бонифасы не стали продавать часы из гостиной. Хотя могли бы продать их очень дорого».
— Ты ведь замечала, что бывают ночи вообще безлунные?
— А я и не знала, что у тебя такая страсть к астрономии, — мягко сказала Берта, прикасаясь к холодной поверхности мрамора.
Она сказала себе: «Я буду вести себя совершенно спокойно; в прошлом году у меня бы не хватило терпения, я бы уже швырнула в него эту вазу». Но это воспоминание только спровоцировало ее срыв, и она закричала:
— Ты мне надоел! Идиот!
И, бросившись в кресло, она закрыла лицо руками.
— Мне нет никакого дела до твоего процесса! — сказала она сквозь рыдания. — Я говорила с тобой о нем, чтобы доставить тебе удовольствие!
— Извини, — быстро проговорил Альбер, обнимая ее. — Я был резок с тобой, нес вздор, и вообще я пошутил. Просто мне не понравилась твоя самонадеянность. Это все ерунда. Я просто говорил первое, что придет в голову… Нет, правда, я уже даже и не помню, что я говорил.
Слезы душили ее; она перевела дыхание и закричала:
— Да, я не ученая! И я это прекрасно знаю!
— Разве это так важно, — говорил Альбер, сажая ее к себе на колени, — то, что ты знаешь, что ты говоришь, что мы говорим…
Охваченная новым приступом отчаяния и рыдая, как испугавшийся собственной раны ребенок, она жалобно воскликнула:
— У меня… у меня было только мое сердце! Моя любовь!
Он гладил ее по голове, баюкал, не в состоянии унять ее безутешное горе.
— То, что я люблю в тебе, — говорил он, — это нечто совершенно другое… нечто гораздо большее…
Ему хотелось высказать ей всю свою любовь, но ничего не приходило в голову, и он только повторял:
— Ты просто женщина, вот и все.
В ожидании Эме Шерикса, с которым он должен был встретиться в два часа, Альбер вошел в библиотеку Дворца и вытащил из своего портфеля записи, специально сделанные крупным и четким почерком, чтобы можно было разобрать их издалека; выступая в суде, он всегда держал их перед собой, хотя никогда в них не заглядывал. Он снова сложил бумаги и тут заметил подходившего к нему Гийемо.
— А вас спрашивает одна очаровательная дама, — тихо сказал Гийемо, вытирая надушенным платком шею под пристежным воротничком.
— Очаровательная дама?
— Госпожа Кастанье. Она ждет вас в вестибюле.
Одетта стояла возле окна, прямая, сдержанная, трагичная.
— Я могу с вами поговорить? — без намека на улыбку быстро сказала она, осматриваясь вокруг озабоченным взглядом.
— Мы найдем скамейку в коридоре, — сказал Альбер, остановившись, чтобы пропустить Одетту вперед.
— Это здание — просто целый мир, — неожиданно мило и легко проговорила Одетта. — Я проходила по бульвару Сен-Мишель и подумала, что вы, может быть, сейчас во Дворце. Я встретила господина Гийемо, он очень любезно предложил проводить меня, и мы долго искали вас по всем закоулкам. Так странно видеть мужчин в мантиях! Здесь после улицы кажется прохладно.
Одетта села на скамейку рядом с Альбером.
— Я вас никогда не видела в этом костюме, — сказала она, опустив глаза. — Он вам идет. Дома вас совсем невозможно застать.
— Почти каждый день я возвращаюсь домой в пять часов. Вчера, правда, вернулся поздно… Кажется, вы приходили к нам?
— Я хотела спросить у вас совета по поводу моего развода, — быстро выпалила Одетта.
— Вы решили развестись?
— Сначала я хочу знать, как это происходит. У меня нет ни малейшего представления о формальностях.
— Думаю, что вы все-таки приняли правильное решение, — сказал Альбер, улыбаясь Эме Шериксу, наблюдавшему за ними издалека.
— А вы считаете, что это справедливо! — воскликнула Одетта, лихорадочно теребя свой зонтик. — Я буду обречена на одиночество! На нищету! В чем я виновата, чтобы нести такое наказание?
— Вы все еще любите своего мужа? — спросил Альбер.
Одетта как-то странно посмотрела на Альбера, пристально и словно чуть насмешливо.
— Почему вы спрашиваете меня об этом? — медленно произнесла она.
Затем она с задумчивым видом опустила глаза и посмотрела на брюки Альбера, видневшиеся между полами его мантии.
Он пробормотал немного смущенно:
— Я спрашиваю вас об этом, потому что этот момент следует принимать во внимание.
Затем он непринужденно продолжил:
— Прежде всего нужно получить согласие председателя гражданского суда. Вы должны подать председателю прошение.
— Нужно будет встречаться с председателем? — рассеянно спросила Одетта, наблюдая за двумя адвокатами, беседовавшими с молодой женщиной.
Она добавила:
— А здесь много женщин.
— Здесь даже есть женщины, выступающие в качестве защитников.
— И они правы. Нужно научиться обходиться без мужчин. Господин Гийемо сказал мне, что вы замечательный адвокат. Мне было бы так интересно послушать вас. Где вы выступаете?
— Когда как. Например, сейчас я буду выступать в третьем зале. Вон та дверь, там, где стоит мужчина, который только что прошел мимо нас.
— Он смотрит сюда. Он как будто ждет вас.
— Да. Это мой клиент.
— Я вас задерживаю, простите, — сказала Одетта, вставая. — Ну так что? Мне можно будет войти в этот зал? Мне можно вас послушать?
— Уверяю вас, это совсем не интересно…
— Напротив, это доставит мне удовольствие. Я не уверена, что увижу вас после окончания, потому что в четыре мне нужно будет уйти. Да, кстати, — сказала она, задержав руку Альбера в своей руке, — знаете, мы идем на генеральную репетицию Николье. Кажется, у него получилась хорошая пьеса. У нас есть два места для вас в нашей ложе. Приходите. Я буду рада видеть вас. В понедельник, в два часа.