Девочка расплакалась; женщина тут же с пылкой нежностью схватила ее и поцеловала своими полными чувственными губами.
— Ну давай, давай, радость моя, иди отсюда, — ласково сказала она, когда ребенок успокоился.
Затем она заговорила голосом, в котором слышался протест и сквозило страстное желание пожить, как того требует ее молодое, крепкое тело:
— Я не намерена оставаться здесь до конца жизни!
— Но ведь вы же живете в Суэне ради детей. Кроме того, и мужу вашему здесь лучше.
— Ха! Вот уж что меня меньше всего заботит, так это его удобства! Здоровья, чтобы бегать за юбками, ему хватит еще надолго! Ведь и не ведаешь даже, что тебя ждет, когда выходишь замуж! Ах! Мои распрекрасные годы в ателье! Работать-то приходилось будь здоров, а всегда была счастливая, веселая, всегда в компании. Не все оказались такими дурами, как я! Некоторые поняли, что вешать на себя обузу, обзаводиться семьей, вовсе не обязательно. А теперь вот мне приходится шить платья по двадцать франков за штуку, постоянно глядя на эту мерзкую улицу.
Берта листала журнал мод.
— Вы могли бы сшить мне еще и пеньюар, — сказала она, задержав взгляд на одном рисунке. — Только, чтобы ткань была красивая. Вот хороший фасон. Я зайду к вам в понедельник. Вы покажете мне образцы. Значит, договорились, вы поищете образцы для платья и пеньюара.
«Пеньюар получится симпатичный, — размышляла она, идя по улице и вспоминая рисунок из журнала. Она представила себя сидящей в шезлонге. — Нужно, чтобы это был розовый цвет… отдающий оранжевым… точно… цвет роз в этом саду. Розовато-желтый цвет».
Потом она подумала о мадам Паскье, и в ней вновь проснулась склонность к анализу, к постоянной, изнурительной работе мысли, которая выработалась у нее благодаря привычке все время размышлять о самой себе. «Она вышла замуж за этого мужчину и переехала сюда из чувства долга. И своей добродетелью связала себя по рукам и ногам. Она обожает дочь и ненавидит ее, так как она удерживает ее здесь. На вид ей лет тридцать. Она еще красива. Буквально физически ощущаешь, что рано или поздно она все это бросит».
Вдруг Берта заметила, что попала не на ту улицу. Она ушла в сторону от своего дома и теперь оказалась на дороге, ведущей в Приютский лес. Она решила продолжить свою прогулку до виллы «Славки», жалкой лачуги, где ютилась одна очень бедная женщина. Когда Берта узнала про это, ей захотелось познакомиться с этой женщиной. Про нее рассказывали, будто она оставила свою семью и уехала с каким-то итальянцем. Два года назад тот умер, и теперь она кормилась тем, что делала заказы для крупных магазинов.
Берта свернула на поросшую травой дорожку, извивающуюся в тени красивых деревьев; она заметила ее еще тогда, когда гуляла здесь с Альбером. Она услышала стрекотанье швейной машинки и тут же увидела выглянувший из-за листвы домик.
Сидевшая у окна женщина, не останавливая машинку, на мгновение подняла глаза и посмотрела на Берту полным скрытой враждебности взглядом. Берта толкнула небольшую деревянную дверь, которая тут же сорвалась с петель и которую ей пришлось поправить под аккомпанемент затявкавшей в доме собаки.
— Я не ошиблась, это вилла «Славки»? — с улыбкой спросила Берта, слегка напуганная нищенской обстановкой комнаты. — Мне говорили о вас.
— Вилла! Скорее лачуга, — ответила женщина охрипшим голосом.
— Мне сказали, что вы могли бы сшить мне передники. У меня кухарка толстая, как башня; нет никакой возможности купить фартук ее размера, — сказала Берта, продолжая любезно улыбаться, словно извиняясь и стараясь вызвать у женщины ответную улыбку.
— А образец у вас есть? — спросила та, вставая, чтобы предложить гостье единственный имеющийся в комнате стул.
— Что вы, спасибо, — отвечала Берта, — не беспокойтесь. Я мешаю вам работать. Образец я принесу.
— Только быстро я не смогу. Мне нужно еще закончить предыдущую работу.
— Я могу подождать, — проговорила Берта, украдкой разглядывая усеянный нитками пол и неубранную постель. — Вы весь день шьете на машинке? Это блузки, да? Сколько вы их шьете за неделю?
— За день мне удается сшить одну блузку, иногда еще лишний рукав. Я готова держать пари, что больше сделать невозможно, даже если работать целый день не покладая рук. А к тому же, вы знаете, сделай я воротник всего на четверть сантиметра уже или шире или, к примеру, не такой ширины бант, заказчики не примут работу. Из-за любого пустяка они швыряют тебе блузку в лицо, а станешь протестовать, так сразу скажут: «Идите в другое место, у нас двести человек таких, как вы, и все только и ждут, чтобы им дали работу».
С метром на шее, она снова села за швейную машинку: произнесенные слова заставили ее еще яростнее приняться за работу. Проворно схватив ткань, она с невероятной ловкостью стала вертеть ее вокруг иглы своими длинными грязными пальцами.
— И сколько вам платят?
Женщина кашлянула, затем с недоверчивым видом пробормотала:
— Все зависит от вещи.
— Это ваши сестры? — спросила Берта, разглядывая фотографии, приколотые к дощатой перегородке.
Она заметила портрет мужчины с болезненным лицом и красивыми глазами. Под фотографией была прикреплена маленькая веточка букса.
— Да, это мои сестры; они богатые. Я тоже была бы богатой, если б захотела.
— Ну что ж, ладно! — проговорила Берта, направляясь к двери, под звуки возобновившегося стрекота швейной машинки. — Образец передника я вам принесу.
Пробило ровно два часа, когда в саду зазвенел колокольчик. Берта, распростертая в шезлонге, повернула голову к калитке и по блеснувшим очкам узнала юную ученицу госпожи Паскье.
— Входите, — крикнула она девочке, державшей в руке большую картонную коробку. — Это, верно, мой пеньюар? Я ждала, что вы принесете его еще утром.
Войдя в комнату, Берта открыла коробку.
— Очень красивый, — сказала она, вынимая легкую, мягкую ткань абрикосового цвета. — Скажите госпоже Паскье, что пеньюар очень красивый. Погодите. Я его сейчас примерю.
Задрапированная в тонкий шелк, отбрасывающий на ее грудь теплый золотистый блик, Берта повернулась к зеркалу и заметила, обращаясь к застывшей от восхищения девочке:
— Он мне очень идет. Я останусь в нем. Передайте госпоже Паскье, что я очень довольна, — сказала Берта, кладя в руку ребенка монету и провожая ее до двери. — Очень хорошо, очень красиво, — добавила она, глядя по-прежнему на свой пеньюар.
Она вернулась в комнату, еще раз поглядела на себя в зеркало и опять вышла в сад.
«Как мало мне нужно, чтобы почувствовать себя усталой!» — подумала Берта, подвигая шезлонг в тень. Устроившись на нем, она взяла из корзинки рукоделие. «Вот так, вышивание успокаивает». Потом она перечитала последние страницы «Анны Карениной» и заснула.
Ей снилось, будто она лежит на пляже, и солнце жжет ей обнаженные ноги и руки…
Она проснулась. Солнце, добравшееся до шезлонга, жгло ей ноги сквозь тонкую тунику, и она, не шевелясь, и как бы желая досмотреть сон, вновь закрыла глаза.
Она услышала голоса и порывисто встала, поправляя в волосах шпильку.
— Я привел к вам вашего соседа, — сказал Натт. — Мой друг, господин Гийом. Пристал ко мне: «Кто эта красивая молодая женщина, которую я часто вижу на вокзале?» На что я ему ответил: «Скоро вы с ней познакомитесь».
— Извините, сударь, — проговорила Берта, повернувшись к высокому мужчине с редкими, коротко подстриженными волосами — Доктор предписывает мне отдых. Я одеваюсь поздно.
— Не извиняйтесь, вы прекрасны, как день, — возразил Натт. — Дамам вообще не следовало бы носить никакой иной одежды. Какой красивый цвет!
— Вам нравится?
— Тоже мне дела! — произнес Натт, садясь. — Женщина остается одна аж до шести часов. Эти молодые люди ничего не боятся! Но мы с тобой, милейший Гийом, уже не опасны. Нам позволительно говорить дерзкие комплименты. В этом наша привилегия.
— Ваш муж возвращается в шесть часов? — негромко спросил Гийом.
— Поглядите-ка, он наводит справки! Разбойник! — воскликнул Натт, в глазах которого сверкнуло лукавство.
— Он возвращается очень поздно, — ответила Берта, стараясь помочь господину Гийому справиться со смущением. — Дни к тому же становятся короче… Но об этом как-то даже и не думаешь: погода такая жаркая! Вчера я пришла на вокзал намного раньше положенного.
— Ну и избалованы же эти молодые люди! Они просто не знают своего счастья, — сказал Натт. — Ездить в Париж, когда у тебя дома такая прелестная женщина.
— Он очень занят.
— Занят? Это хорошо в нашем возрасте! Так ведь, Гийом?
— Уверяю вас, он предпочел бы отдохнуть.
Берта знаком попросила Юго принести второй столик и, поддерживая одной рукой рукав своего пеньюара, взяла с чайного подноса тарелку с пирожными.
— Вам я не предлагаю; я знаю, что вы не полдничаете.
— Сегодня я у вас ни от чего не буду отказываться. На вас слишком красивый пеньюар.
Гийом озадаченно глядел на свою упавшую в песок ложку.
— Это просто-напросто дело рук госпожи Паскье, — ответила Берта, передавая господину Гийому другую ложку.
Затем, обращаясь к нему, она спросила:
— Вы живете в Суэне круглый год?
— Да, мадам. Вон там, между деревьями, видна крыша моего дома.
— Ах! Значит, этот лесок принадлежит вам? Мой муж интересовался, что это за деревья растут вон там.
— Это грабы, сударыня. Если у вас появится желание погулять по этим аллеям, ворота всегда открыты, и вы там никого не встретите.
— Принимаю ваше приглашение. Не раз на меня вдруг находило искушение побродить в прохладе этих прелестных деревьев.
— Пошли, Гийом! Я вас увожу. Уже и свидания назначают!
— Ну зачем вы задираетесь! — проговорила Берта, смеясь.
— В моем возрасте нужно быть веселым. Меня сегодня с самого утра ждут в Бонди. До свидания, сударыня.
— До свидания, мадам, — сказал господин Гийом.
— Знаете что? Я, пожалуй, поброжу по вашему лесу! — крикнула Берта вслед удалявшимся мужчинам, которые с приветливыми улыбками обернулись к ней.