— Ну почему тебе нужно мучить меня?
Она поднялась со стула и снова легла в шезлонг.
— Все это глупые мысли. Не обращай внимания, просто я устала.
Она опять встала и, положив свою руку на руку Альбера, произнесла серьезным тоном:
— Ты меня любишь?
— Ты же хорошо это знаешь.
— Ты никогда не говоришь мне об этом.
— Время слов у нас уже позади.
— Почему? Мне нужно, чтобы ты говорил об этом. Я в этом не уверена. Ты лишил меня даже остатков той веры в себя, какая у меня была прежде. Нет! Это не ты! Это любовь, это брак принижает нас и обкрадывает. Когда я жила одна, я была о себе лучшего мнения. Я понимаю, почему ты отдаляешься от меня. Да, я знаю это. Ты несчастен. Я тебе не нужна… Боже! — воскликнула она, в ужасе сжимая руки Альбера, словно его конечностями уже овладевал настоящий могильный холод. — Ты же просто ледяной. У тебя такой жесткий взгляд.
Альбер чувствовал, что к ней снова возвращается знакомое уже ему лихорадочное подобие горячки, чрезмерная говорливость, неотвязная тревога, и, думая теперь только о том, как бы совладать со своим нетерпением, мысленно повторял: «Это пройдет, нужно сохранять спокойствие. Все, что я мог ей сказать и что я ей так часто говорил, будет воспринято не так, как надо. Мне нужно просто слушать ее, не волноваться и не выходить из себя. Потом, как-нибудь в другой раз, много позже, я объясню ей».
Увидев непроницаемое выражение его лица, Берта снова впала в прежнюю тоску, которую она всякий раз чувствовала внутри себя с неизменным удивлением и отчаянием. Она попыталась расшевелить этого невозмутимого человека идущими из глубины души простыми и привычными словами, наполнив их новой болью.
«Это пройдет, я буду спокойным», — говорил себе Альбер, вперив взгляд в освещенный луной песок и стараясь не слышать того, что она говорила.
— Тебе лучше лечь в постель, — наконец сказал он ласково. — Я сейчас вернусь.
— Вот-вот! Ты меня оставляешь! Вот и весь твой ответ! Какая низость! Подлый и жестокий!
— Так будет лучше, уверяю тебя, так будет лучше! Я скоро вернусь.
Он быстро вышел из сада на залитую лунным светом широкую улицу, миновав несколько домов, сопровождаемый завыванием собак, и вошел к Натту, который в тот момент складывал свои разбросанные на кухонном столе бумаги.
— Я переписываю свои счета, — бодро сказал Натт, заметив входящего Альбера. — Мне следовало бы посылать их почаще. А то я опаздываю на два года. Когда состав жителей постоянно меняется, то это — чистый убыток. Садитесь. Рад вас видеть. У вас все в порядке?
Посреди всего этого шума девочка учила уроки. Госпожа Натт, казалось, дремала.
— Она ждет, когда сын придет домой, — пояснил Натт. — Что же ты хочешь, моя бедная подруга? Такой у него возраст.
И, снова обращаясь к Альберу, продолжил:
— К сожалению, есть поезд в час ночи. Она не ложится спать, пока он не появится.
Альбер с рассеянным видом встал и дотронулся до стоявшей на камине фигурки.
— Вы уже уходите? Я провожу вас, — сказал Натт, выходя за Альбером на улицу.
— Какая прекрасная лунная ночь!
Споткнувшись в полутьме, он натолкнулся на Альбера и продолжал:
— Ах! Такую бы ночь да в тридцать лет! Вот я, собственно, и не жил. Молодость моя прошла в работе, а потом двадцать лет я провел в пустыне. Там я не чувствовал, как уходят годы. Когда же вернулся в Париж, в этот город женщин, то вдруг понял, что я старик. Жизнь ускользнула от меня. Понимаете, жизнь — это любовь. Знаете, — произнес он и остановился, в то время как Альбер продолжал идти дальше, — эта садовая изгородь напоминает мне…
Он нагнал Альбера и продолжал:
— Мне было двадцать пять лет. Я приехал на месяц в один небольшой городок вроде этого. Однажды я заметил девушку, почти девочку, которая выходила из здания вокзала. Я пошел за ней. В тот же вечер я пришел и стал бродить вокруг ее сада. Она вышла из дома. Ветки куста, через который я перегнулся, чтобы держать ее за руки, больно кололи мне грудь; а потом она убежала. Ах! От таких воспоминаний щемит сердце!
Альбер зашагал быстрее.
— Я надоедаю вам своими рассказами, — сказал Натт. — Вы спешите домой. Н-ну! Торопитесь. До свидания. Ах! молодой человек…
Мысленно представляя себе его, этого не желающего внимать никаким, даже самым трогательным словам сухаря, Берта повторяла: «Теперь я знаю: он меня не любит. Мое страдание проистекало из сомнений».
Эта мысль принесла ей неожиданное успокоение. С ясным, словно после болезни, сознанием, она почти сразу почувствовала, как вместе с внутренним умиротворением восстанавливаются и ее силы. Берта была удивлена легкостью, с какой восприняла происшедшую перемену. «Я уже давно не люблю его», — подумала она, гуляя однажды днем в грабовой рощице и останавливая взгляд на прореженной надвигающейся осенью мелкой листве, еще зеленой на ветвях, но уже посыпающей аллеи своим светло-желтым пеплом.
— Ты не пойдешь к Натту? — спросила она, возвратившись в сад.
— Нет.
— Он теперь тебя не так интересует? Ты быстро устаешь от людей.
— Он начинает повторяться.
У ворот позвонили, и они одновременно обернулись на звонок.
В саду появилась сопровождаемая госпожой Видар Одетта.
— Какой приятный сюрприз! — воскликнула Берта, обнимая гостью. — А я как раз собиралась завтра ехать в Париж повидать тебя.
Одетта восхищалась садом, цветами, домом, грабовым лесом.
— Он принадлежит нашему соседу, господину Гийому, но я часто в нем гуляю, — сообщила Берта.
Она отодвинула небольшое заграждение и вошла во владения господина Гийома, пропустив вперед госпожу Видар.
Одетта приблизилась к Альберу, как будто ей хотелось с ним поговорить.
Он ускорил шаги, нагоняя Берту, и сказал, как бы между прочим, указывая Одетте на лежавшее возле дороги дерево:
— Этот дуб упал вчера вечером. Он явно очень старый: посмотрите на его размеры. Когда он свалился, ветра не было вообще. Он упал так внезапно, с сильным треском! Причем, уверяю вас, всегда казалось, что у него очень прочный ствол. Мы вполне могли оказаться на этом месте: как раз по этой аллее мы часто ходим.
Глядя на нее, он говорил любезным тоном, но случившееся с ними приключение, воспоминание о котором ему хотелось прогнать с помощью этого непринужденного разговора, придавало каждому его слову оскорбительный оттенок.
— Да, дерево действительно прекрасное, — произнесла Одетта неожиданно холодно и, отойдя от Альбера, которого она потом избегала вплоть до самого отъезда, стала очень оживленно и весело беседовать с Бертой.
— Перед чаем я оставлю тебя; мы сходим навестить госпожу де Шейк, — сказала она. — Я обещала заехать к ней. Это подруга госпожи Видар. Она живет совсем близко отсюда. Ты не хочешь пойти с нами? Она покажет тебе свою коллекцию кружев. Госпожа Видар, правда же, Берта может составить нам компанию?
— Ну конечно, госпожа де Шейк будет очень довольна, — произнесла госпожа Видар своим ясным голосом.
Берта надела шляпу и вышла вместе с Одеттой.
— Эта дама — немка?
— Нет, — ответила Одетта, — она полька. Замужем за австрийцем. У нее в жизни было немало несчастий. Ее муж работает управляющим у одного русского князя. Они разошлись. Живет в бедности, потеряла двоих детей. И тем не менее она всегда выглядит счастливой, всегда любезна и очень добра!
— У нее есть вера, — сказала госпожа Видар.
— Какая вера? — немного робко спросила Берта.
— Вера, — повторила госпожа Видар.
Они остановились перед решеткой небольшой виллы. Служанка, еще совсем ребенок, открыла им дверь, и навстречу, приветствуя их улыбкой, вышла, держа в руке золотой лорнет, госпожа де Шейк, грациозная, одетая во все белое дама, белокурая и такая бледная, что поначалу она казалась чересчур напудренной.
— Дорогая госпожа Кастанье, — проговорила она, взяв Одетту за руки, и, не выпуская их долго, с нежностью и восторгом рассматривала ее.
— Я привела к вам свою кузину, госпожу Пакари, которая живет почти рядом с вами.
— Я вас хорошо знаю, — сказала госпожа де Шейк, поправляя подушки у Берты за спиной. — Я часто вижу, как вы проходите мимо.
Принесли чай.
— Сливочное масло я делаю сама, в бутылке, которую встряхиваю, — поведала хозяйка, расставляя на столе маленькие тарелочки. — Есть одна славная женщина, которая приносит мне дивное молоко. Сейчас вы отведаете моего сладкого пирога.
— Я говорила кузине о вашей коллекции кружев, — с улыбкой произнесла Одетта.
— Мадам, вас действительно интересуют старинные кружева? Да, у меня есть довольно редкие кружева, особенно из Португалии.
Она откинула крышку обтянутой тканью шкатулки.
— Посмотрим сначала вот это, — сказала она и, перевернув одну из подушек, расправила кружево на желтом шелке, чтобы более отчетливо проступил рисунок. — Взгляните на этот платок. Все углы разные. Чудо, не правда ли? Он достался мне от бабушки, которая и начала собирать эту коллекцию. Бабушка моя была придворной дамой.
— Очаровательно, — проговорила Берта. — Какое терпение!.. Эти маленькие листочки… Это же настоящее состояние…
— Однажды я показывала эти кружева незнакомой даме, а некоторое время спустя заметила, что одного кружева не хватает. Но в день этого печального открытия Бог подарил мне одну из самых больших в моей жизни радостей. (Возвращение Юлии, — пояснила она, обернувшись к госпоже Видар.) Господь всегда воздает добром пострадавшему от зла.
Госпожа Видар надела очки и взяла в руки журнал.
— Я читаю статью госпожи Арнитон, — проговорила она, когда госпожа де Шейк села возле нее, и они негромко продолжили беседу, в которой часто упоминалась фамилия Арнитон.
Одетта взяла Берту за руку и подвела ее к окну.
— Какой красивый вид открывается отсюда на деревья.
— Не правда ли? — с воодушевлением воскликнула госпожа де Шейк. — Я так люблю свой сад! Посмотрите, какой оттенок у этих гортензий! — продолжала она, наклоняя голову к Берте с сосредоточенным и одновременно трепетным восторгом; во всех вещах ей виделась необычайная красота.