Кратов увяз ногой в костище, споткнулся и упал.
Тонкое жгучее щупальце прыгнуло за ним вслед и цапнуло за плечо, едва прикрытое лохмотьями скафандра. Мир снова взорвался – но уже не мыслями, а болью.
Оглушенный, наполовину парализованный Кратов покатился под уклон. Торкнулся пылающим лицом в спасительно холодный наст и пополз прочь – подальше от страшного, бушующего урагана молний.
«Куда я?.. – внезапно проступило в его сознании. – Там же смерть. И позади – смерть… всюду смерть…»
Как в бреду, как в кошмаре, он ощутил мягкий, но настойчивый толчок в спину. Сильные лапы перевернули его. Подсвеченное синим адским пламенем небо чужепланетной ночи на миг склонилось над ним и тут же пропало. На Кратова надвинулась поросшая седыми лохмами звериная морда. Маленькие глазки налились кровью, распахнулась розовая клыкастая пасть.
– Уэхх! – дохнула она в лицо Кратову. – Уарр уэхх!..
И продолжала надвигаться и распахиваться все шире и шире.
ИнтерлюдияЗемля
Между стволов гигантских араукарий (здесь их называли «пинью ду Парана») блуждали вязкие, кажется, – даже различимые взглядом потоки многообразных ароматов, запахов и того, что с величайшей деликатностью можно было назвать «амбрэ». Аромат источали диковинные цветы, что пестрели вразнобой на обширных ухоженных газонах. Запахи принадлежали игрушечным ресторанчикам и кафе, ютившимся в тени царственных деревьев. Откуда бралось остальное, можно было только гадать. Не то от некоторой части особенно экзотических растений (скажем, чудовищных размеров раффлезия, которую они имели сомнительное удовольствие лицезреть и обонять третьего дня на Суматре, воняла как самая последняя падаль, и выглядела примерно так же – но сюда ее, кажется, никаким ветром не занесло), не то от людей… По дорожкам из белого камня неспешно фланировали небольшие компании весьма легкомысленно одетых – а правильнее сказать: изобретательно раздетых! – людей. Ничего не помогало. Можно было раздеться до пределов общественного приличия, как поступало большинство (включая Кратова, в его безыскусных джинсовых шортах и тропической рубашке, завязанной узлом на животе). Можно было обнажиться вовсе (подобно стайке истомленных девиц на одной из лужаек). Растворенный во влажном воздухе жар был беспощаден. Невидимый и желанный, где-то вдалеке негромко и ровно шумел Атлантический океан.
– Скорее бы солнце село, – томно сказала Рашида. – И лучше бы мы поехали на Родригу-ди Фрейтас, или в залив Итаколоми, как нас и звали. На худой конец, в музей Сантос-Дюмона. А еще лучше, остались бы в отеле.
– Ну уж нет, – запротестовал Кратов. – Попасть в эту сказку и торчать взаперти?!
– Лучше бы мы вернулись на Адриатику, – продолжала привередничать Рашида. – Такое же солнце, так же тепло, а море несравнимо лучше. И вообще, если тебе нужна сказка, следовало бы лететь в Копенгаген…
В одной руке у нее был веер из плотных пальмовых листьев, который она раздобыла у торговца сувенирами. Другой она по-хозяйски обнимала Кратова за шею. Проходившие мимо мужчины, вне зависимости от возраста, заглядывались на нее. Кратову это нравилось: всегда приятно сознавать, что твоя спутница – сногсшибательно красивая женщина. И потом, впервые за многие дни никто не таращился на него… Исключение составляли, пожалуй, лишь дети, которых сильнее всего привлекали спавшие на газонах кверху пузами большие кошки. Кошек можно было гладить – разнеженные и заласканные, они не реагировали.
– Я тоже хочу! – объявила Рашида.
– Гладить или чтобы тебя гладили? – не удержался он.
Рашида сделала вид, что пропустила это мимо ушей. Отпустившись от Кратова, она скинула сандалии и босиком пробежалась по газону до ближайшей зверюги. Кратов терпеливо ждал, пока она, присев на корточки, о чем-то разговаривала с хладнодушно раскинувшей лапы кошкой сиамского окраса и величиной с доброго сенбернара.
– Вы как две сестры, – сказал он, когда женщина вернулась.
– Знаешь, как они называются? – спросила Рашида, обуваясь. – Спальные кошки. Это такая особая разновидность. Генетический материал пумы или рыси, с вливанием кровей домашней кошки, попытка воспитать поведенческий стереотип собаки…
– Откуда у тебя такие познания?
– У меня были очень разнообразные и просвещенные знакомые… Спальные – не потому, что они все время спят. Это на них можно спать. Можно положить голову им на бок вместо подушки. Тепло, и благотворное животное биополе. Очень полезно детям и старикам. У моего отца есть такая.
– Помню, – сказал Кратов. – Ее зовут Ламия.
– Ах, да…
– Есть такая забавная планета Эльдорадо, – промолвил Кратов. – Там боготворят кошек. Но не таких монстров, понятное дело, а обычных дворняжек. Бытует даже выражение: «клянусь кошкой»!
– Самое время рассказать мне про Эльдорадо.
– Тебе бы там понравилось. На редкость шалопутный мир. Мир игроков и авантюристов. Мир вспыльчивых мужчин и ветреных женщин. Я провел там несколько удивительных месяцев…
– И, конечно же, у тебя там была ветреная женщина?
Кратов помолчал.
– У меня там была фея, – сказал он, бледно улыбаясь.
Рашида ущипнула его за локоть.
– Чертов бабник, – проговорила она. – Почему же ты расстался с ней?
– Это долгая история.
– Я никуда не спешу…
Кратов отвел взгляд и вдруг сообщил вне какой-либо связи с прежним содержанием беседы:
– В Копенгаген мы тоже полетим.
– Я там была, – сказала Рашида. – Просто так. Но ты, кажется, просто так ничего не делаешь.
– Как раз наоборот. С тех пор, как я вернулся, я практически не совершаю осмысленных поступков. Причем делаю это осмысленно.
– Запутываешь следы? – сощурилась она.
– Примерно… – сказал Кратов. –
– Ты удивишься, – промолвила Рашида, – но, в сущности, Копенгаген ничем не отличается от Рио, от Абакана или от Танджункаранга. – Кратов саркастически хмыкнул, но ничего не сказал. – Небольшие особенности архитектуры, обусловленные различиями в климате. Преобладание среди туземцев той или другой расовой группы. Под Абаканом можно встретить медведя, но вряд ли найдешь гавиалового крокодила. На Суматре все наоборот. В остальном же… Повсюду тебя примут, накормят, напоят пивом «Улифантсфонтейн» и уложат спать в отдельном номере четырехзвездочного отеля. А если ты не любитель «Хилтонов» и «Метрополисов»… Не знаю, как нынче обстоят дела в Галактике, но из любого уголка этой планеты ты можешь добраться до своего дома за три-четыре часа.
– Это я уже отметил, – сказал Кратов. – Но я ничего не имею против пива «Улифантсфонтейн» в баре «Хилтона»… где-нибудь на склоне Джомолунгмы.
– Я хочу сказать, что ни один уголок этого мира не обязан быть захолустьем.
– И ни одна женщина не обязана быть уродиной… – пробормотал он себе под нос.
– Что? – переспросила Рашида.
– Так, ерунда… Это слова одной удивительно некрасивой женщины. Некрасивой настолько, что нельзя было глаз отвести.
– Она была действительно некрасива?
– Ну, это ей хотелось, чтобы все считали ее уродиной и жалели. Разве бывают некрасивые женщины?.. Просто у нее все было… чересчур контрастно. И всего много.
– Какая-нибудь бегемотообразная толстуха?!
– Наоборот, худая до звона в ребрышках. У нее были огромные глаза, рот до ушей и гигантский нос.
– И ты с ней…
– Ну разумеется…
Рашида, сморщившись от усилия, снова попыталась его ущипнуть.
– Отрастил мясо, – проворчала она. – Не ухватить… Я-то имела в виду, что любое странствие рано или поздно становится утомительным. Однажды тебе покажется, что ты уже все повидал в этом мире.
– Пока бог миловал, – сказал Кратов безмятежно.
– Все равно. Если ты что-то ищешь – ты ищешь это напрасно.
– «Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться», – улыбнулся Кратов, – «и нет ничего нового под солнцем».[7] Но на самом деле – есть. И под солнцем, и по ту его сторону. В особенности по ту сторону… Нужно прожить очень много лет, чтобы рассуждать, как Экклесиаст.
– Или прожить немного, но так же бурно, как я. На Земле для меня не осталось ничего неожиданного…
На зеленой лужайке с небольшим фонтаном сидел странный человек. То есть в нем самом ничего странного не было: сидел себе и сидел. Удивление вызывал витавший над ним голографический фантом. Он изображал собой ярящегося чешуйчатого монстра, с клыкастой слюнявой пастью и выкаченными буркалами. Крюковатые конечности алчно простирались в сторону прохожих. Над монстром трепетала радуга с призывом: «Чужики, прочь с Земли!» Молодая парочка, поплескавшись водой из фонтана, вступила с хозяином фантома в беседу. Детишки, мальчик и две девочки, с визгом уворачивались от хваталищ.
– Чужики… слово какое противное. Пойдем и мы, узнаем, что он хочет, – предложил Кратов.
– Не надо, – сказала Рашида, нахмурившись. – Что он хочет, написано на этой дурацкой вывеске. Ты ни в чем его не убедишь. Только расстроишься… Это же метарасист.
– Я могу убедить кого угодно и в чем угодно, – небрежно возразил Кратов. – Это моя профессия.
– Ты никогда не имел дела с фанатиками.
– Я имел дело даже с маньяками!
– Но ты не встречался с земными образчиками!
– Мы оба встречались. Двадцать лет назад, на мини-трампе класса «гиппогриф», бортовой индекс «пятьсот-пятьсот»…
– Все равно не хочу. Я люблю только радостные аттракционы.
Кратов вдруг развеселился.
– Знаешь, кого символизирует это нелепое чучело? – спросил он.
– Тебя, – не замешкалась Рашида. – И таких, как ты.
– Тоссфенхов, только в совершенно неуместной чешуе! Нет у них никакой чешуи. Тоссфенхи – мирные, деликатнейшие существа, очень близкие нам по образу м