– Плохая мысль собрать все это в одном месте. А вдруг это фрагменты мозаики, которую нельзя складывать? Вдруг ее нарочно разрушили и раскидали по углам и закоулкам Галактики до нас те, кто знал, к чему это приведет? И однажды, когда все квадратики и кружочки лягут на свои места, все и произойдет?
– Что – все?
– Ну, совсем все…
– Нет, я не смог бы с тобой прожить всю жизнь, – усмехнулся Кратов. – Эти зловещие пророчества… Это мрачное созерцание теней, отбрасываемых даже самыми светлыми предметами… С тобой кто угодно станет мизантропом. А я по натуре безудержный оптимист.
– Как давно ты гляделся в зеркало? – удивилась Рашида. – Оптимистов с такой каменной физиономией не бывает.
– Ты никогда прежде не встречала живого оптимиста. Вокруг тебя всегда вращались унылые личности. Унылые от собственного несовершенства, отчаявшиеся завоевать твое тело и душу. Только в таком окружении ты могла сиять и ослеплять.
– Встречала, – возразила Рашида. – Его звали Стас Ертаулов.
– Пока он был оптимистом, он хватался за все юбки в пределах досягаемости. Тебе будет неприятно это слышать, но ты была лишь одной из них. А уж потом… как я понимаю… он мог быть либо один, либо с тобой. И ни с кем больше.
– Кратов, – сказала Рашида. – Зачем ты хочешь сделать мне больно, Кратов?
– Вовсе не хочу. Я только пытаюсь превратить тебя в оптимиста. Этот мир не так враждебен, как притворяется. Скорее, он равнодушен, что уже неплохо. И не нужно выеживать все свои иголки, чтобы никому и ничему не взбрело на ум причинить тебе вред. Правильнее будет дружески похлопать вселенную по плечу, рассказать ей анекдот, и она охотно посмеется вместе с тобой.
– Бог знает что ты несешь, Кратов! – возмутилась Рашида. – Ты похлопаешь вселенную по плечу, а она возьмет и отъест твою панибратскую руку! Вместе с твоей глупой башкой, забитой анекдотами…
– Хочешь еще одну гипотезу о Титанийской Модели? – весело спросил он. – Никакая это не модель. Детская игрушка, вот что это такое! Головоломка для развития пространственного воображения. Если соберешь ее как нужно, она оживет и замигает красивыми огоньками. Давным-давно лялька собрала ее и, как это бывает с ляльками, утратила к ней всякий интерес. Забросила под кроватку в ящик с другими игрушками и забыла. А головоломка до сих пор старается, работает и мигает. Выказывает одобрение сообразительной ляльке…
– Ну тебя к черту, Кратов!
Они миновали стену, с точностью до царапин и сколов воспроизводившую фрески из подземных лабиринтов Финрволинауэркаф. Кратов давно видел указатели и хотел бы избежать свидания с этим местом в обширной экспозиции Тауматеки, но не удалось… Сцепив зубы, он с трудом отвел глаза от зеленокожей трехглазой русалки, что сквозь года, сквозь бездну тринадцати лет, посылала ему свою неуловимую, зазывную и безумную улыбку. Он и не знал, что с тех пор кто-то отважился повторить его маршрут. Не только повторить, но и доставить в Тауматеку живые свидетельства того, что не все виденное им в недрах планеты-машины было болезненным бредом…
Перед фресками стояли пятеро в открытых, сильно облегающих нарядах, напоминающих акробатическое трико или комбинезоны для подводного плавания. О чем-то негромко переговаривались – долетавшие обрывки фраз были непонятны и в то же время удивительно знакомы. Рашида с тревогой сжала Кратову локоть, заглянула ему в лицо: «Что с тобой, Костик?» Он не ответил, напряженно ожидая, когда кто-нибудь из странных незнакомцев обернется. Словно уловив его мысли, один обернулся – движение было нечеловеческим… иная пластика, иначе прилаженные мышцы… хотя все остальное казалось неотличимым. Обычное лицо… едва заметная сглаженность черт, неуловимо несхожий разрез глаз…
Иовуаарп.
– Вам нравится? – осведомился он, приветливо улыбаясь.
Кратову потребовалось значительное усилие, чтобы сбросить оцепенение.
– Не очень, – сказал он извиняющимся тоном, постаравшись придать своему голосу естественную окраску. – Я не поклонник авангардизма.
– Авангардом это назвать трудно, – промолвил иовуаарп. – Этой картине, точнее – оригиналу картины, что хранится в недоступном для посетителей месте, почти пятьсот лет. Она старше, чем «Явление Христа народу», не говоря уже о «Черном квадрате» Малевича или «Над городом» Шагала… Здесь написано «Пещерная русалка». Это неправильное название.
– А как правильно?
– Картина называется «Сон угасшего чувства». И автор тоже известен.
– Наверное, это нетрудно будет исправить, – предположил Кратов.
– Разумеется. Это как раз тот случай, когда все можно исправить.
Иовуаарп коротко кивнул – движение выглядело немного птичьим – и присоединился к созерцающим фрески товарищам.
– Самое время рассказать про Уэркаф, – проговорила наконец Рашида, до сей поры озадаченно безмолвствовавшая. – Между прочим, и Торрент этого желает.
– Его интересует моя третья миссия, – горестно усмехнулся Кратов. – Первые две общеизвестны.
– Вот и расскажи про третью миссию.
– Не хочу. Это было… фиаско.
– Но никто не может все время побеждать!
– Если бы я побеждал хотя бы один раз из двух! Если бы…
– И что это был за странный разговор с этими эльдорадцами? Так и мерещатся подводные течения, второй и третий смыслы, какие-то туманные намеки на известные лишь вам двоим обстоятельства…
– Во-первых, это не эльдорадцы, – сказал Кратов. – На Эльдорадо, хорошая моя, живут такие же люди, как и мы с тобой. А это вообще не люди. Это иовуаарп, и живут они у черта на рогах, в звездной системе Эаириэавуунс. И даже не пытайся повторить это название с первого раза, у меня тоже не получалось…
– Я и не пытаюсь, – пренебрежительно дернула плечом Рашида.
– Во-вторых же, никакого подспудного смысла в этом диалоге не было. Как я полагаю… Этот иовуаарп видел меня в первый и последний раз. Он ни о чем не мог знать или даже подозревать.
– А было?
– Что – было?
– О чем знать и подозревать?
– Видишь ли… Есть обстоятельства, связывающие между собой планету Финрволинауэркаф, бесконечно далекую от нее цивилизацию Иовуаарп и… э-э… меня. В узких ксенологических кругах они хорошо известны. По негласному соглашению сторон публичности не предаются, хотя никакой тайны не составляют. И обстоятельства эти – болезненны. Так, по крайней мере, было до недавнего времени. Но диалог, коего безмолвным свидетелем ты стала, дает мне право заключить, что в наших отношениях завершается некий этап.
– Это хорошо или плохо?
– Это естественно. «Тот случай, когда все можно исправить»… Картины обретут свои настоящие названия и авторов. Искусствоведы будут счастливы. Популяризаторы ксенологии вздохнут с облегчением: им не нужно будет больше изобретать фигуры умолчания. Иовуаарп смогут открыто гулять по планете Уэркаф. И… все, пожалуй.
Остальное, увы, непоправимо.
Рашида тихонько погладила его по руке.
– Пойдем домой, Кратов, – попросила она. – Чем дольше мы бродим в этой кунсткамере, тем мрачнее ты становишься. Скоро ты превзойдешь даже меня. Слишком большой кусок твоего прошлого связан со всем этим…
– Я думал, что стану здесь перебирать яркие праздничные графии, со всякими там лыжными курортами, тропическими пляжами и альпинистскими лагерями, – извиняющимся тоном сказал Кратов. – А получилось что-то вроде копания в затхлой гробнице, где из каждого угла на тебя таращатся столетние пауки, да пыльные мумии так и норовят свалиться в твои объятия.
– Ты умеешь очень красиво говорить некрасивые вещи, – заметила Рашида.
– Лучше я буду говорить тебе красивые комплименты.
– Начинай прямо сейчас.
Кратов призадумался. Кажется, он переоценил свои силы.
– Это непросто, – сообщил он. – Слова блекнут перед реальностью. И давай-ка лучше выберемся на свет, а то мы, похоже, заблудились. Куда бы мы не пошли, я всюду вижу перед собой этот левиафаний хребет.
– Так и должно быть, – заверила его Рашида. – Эта была очень большая тварь. Она способна заполнить собой всю Тауматеку. Поэтому ее уложили колечками, как роль-мопс, – она безразлично поглядела на какую-то звериную морду, нарочито неряшливо высеченную из бурого песчаника. – Это что?
– Не знаю, – пожал плечами Кратов. – Откуда мне знать? Все же кое-что в этой Галактике происходит без моего участия…
Они снова брели по араукариевой аллее, с трудом раздвигая тугие струи горячего воздуха. День перевалил за половину. Скоро жара должна была немного спасть. И где-то в черной бразильской ночи их ждали неутомимые и неизбежные жернова беспрерывного карнавала. С песнями и плясками. С самыми расстроенными гитарами и самыми легкомысленными нарядами. С непременными вином и любовью.
Боязно было даже подумать об этом сейчас.
– Я хочу есть, – объявила Рашида лениво.
– Отними мышку у вон той спальной кошки, – так же разморенно ответил Кратов.
Рашида посмотрела.
– Это не мышка, – сообщила она. – И не крыска, если сделать поправку на масштаб… Это пирожок. Надкушенный.
– Пойдем лучше на пляж, – предложил Кратов. – Я буду спать, уткнувшись носом в песок. Ты будешь купаться и флиртовать с мулатами. Это для меня ты всего лишь экзотическая южная красотка. А для них ты – белая славянская женщина, загадочная душа и запретный плод, – он помолчал, с некоторым напряжением собирая воедино плавящиеся и растекающиеся мысли. – Там и поедим.
Истомившийся метарасист лежал у ног своего чудища, накрыв лицо шляпой. В бессильно откинутой руке была зажата большая бутылка пепси.
– Я все же открою ему глубину его заблуждений, – мрачно сказал Кратов.
– Не смей, – устало обронила Рашида.
Она попыталась задержать Кратова, уцепившись за руку, но промахнулась и в изнеможении села на травку.