– Ни за что! – жалобно вскричал Кратов.
– Ну, тогда смелее вперёд, – с некоторым, как почудилось Кратову, злорадством сказал Буратино.
«Не трусь, звездоход, – подумал Кратов. – На тебя Галактика смотрит!»
Он присел на край окна и перекинул ноги наружу, пятками ощущая громадную высоту. Анорак наполнился упругим ветром, капюшон парусом забился над плечами. «Мамочка моя, – подумал Кратов. – Только бы хвалёный гравитационный туннель не забарахлил!..» Эта мысль его развеселила: сфазианская техника НЕ МОГЛА барахлить. Напряжённо улыбаясь, он заставил себя разжать пальцы, судорожно впившиеся в подоконник, и тихонько, будто в ледяную воду, соскользнул в бездну…
Вместо того, чтобы камнем ухнуть вниз, он прочно, устойчиво завис в метре от колоссального витка раковины космопорта, лениво разворачивавшейся в струях неживого зелёного света. Светилось само небо – у Сфазиса, искусственной планеты-гиганта, не было солнца. Окно неторопливо уплывало от Кратова куда-то вверх, пока он сражался с паническим желанием вскарабкаться обратно. «Должно быть, я крайне глупо выгляжу со стороны… А как я должен выглядеть? Во мне, как и во всяком нормальном человеке, крепко сидит убеждение, что летать можно лишь на чём-либо. Или внутри чего-либо. На худой конец – за что-либо уцепившись…» Кратов осторожно приблизил руку к лицу – она была охвачена знакомым уже призрачным ореолом.
– Вперёд, – попросил он шёпотом. – Юго-юго-восток…
Космопорт лихо прянул прочь, хотя никакого движения не ощущалось. Даже парусившийся поначалу анорак опал.
– Летим, звездоход! – обрадовался Кратов и уже твёрдым голосом скомандовал: – Быстрее! Ещё быстрее!
2
Кратов летел над Сфазисом ниже облаков, напоминая себе не то осеннего паучка-путешественника, не то сорванный порывом ветра листик. Ему хотелось бы удивиться как положено. Всё же рождённый ползать – и летит, будто вольный сын эфира!.. Однако для этого необходимо было остановиться, сосредоточиться, попытаться осмыслить первые впечатления, а останавливаться он покуда совсем не желал. Временами Кратов пробовал махать руками на манер крыльев, чтобы как-то управлять движением, но это если и помогало, то слабо, а скорее мешало.
«Дьявольщина, мне же надо направо», – в растерянности подумал он, и его незамедлительно развернуло направо. «Хорошо бы пониже», – возжелал он, ободрённый успехом, – и тут же покатился под уклон невидимой воздушной горки.
Чувствуя, что начинает окончательно осваиваться в своём необыкновенном положении, Кратов отважился принять непринуждённую сидячую позу, и ему это удалось, хотя и кувыркнуло предварительно через голову несколько раз. Под ногами неторопливо, торжественно распахивалась бескрайняя панорама Сфазиса, разлинованная на правильные разноцветные участки, что придавало ей разительное сходство с гигантской шахматной доской. Кратов напрягал зрение, стараясь разглядеть хотя бы что-нибудь, и порой ему везло. Он видел прямоугольные коробки из ноздреватого белого камня, совершенно безжизненные, словно бы покинутые обитателями. А у подножия голубых туповерхих термитников, напротив, отмечалось активное копошение… Некоторые клетки шахматной доски были плотно укутаны клубами дыма, спокойно вихрившимися в очерченных для них пределах. В иных от края до края расстилалась бликующая водная гладь, не нарушаемая ни единым всплеском. Третьи живо и болезненно напомнили ему мёртво-серые пески Псаммы…
Сигнал вызова сработал внезапно. Перед этим Кратов увлечённо загляделся на строение, до чрезвычайности похожее на руины рыцарского замка, и потому не заметил, как под ним возник прямоугольник «райской зелени» с умилительно аккуратными домиками, крытыми разноцветной черепицей. Заложив крутой вираж – так, что в ушах запело! – Кратов пошёл на снижение. Теперь он воображал себя ни дать ни взять Бабой-Ягой в ступе, атакующей передовые позиции воинства добрых молодцев…
На миг ему померещилось, будто он врезался в упругую перепонку, которая расступилась перед ним и тут же сомкнулась позади. После ряда неуклюжих маневров на малой высоте ему удалось-таки совершить благополучную посадку посреди лужайки, поросшей живописным разнотравьем. Земля больно ударила по пяткам, и Кратов замахал руками, чтобы удержать равновесие.
К лужайке со всех сторон подступали низкие деревья с тяжкими кронами и кривыми стволами в глянцево-лиловой коре. За ними маячил двухэтажный коттедж – этакий пряничный домик с леденцовыми окошками. После некоторого колебания Кратов двинулся туда, стараясь не помять зелёный ковёр под ногами. Но хрусткая жёсткая трава, очевидно, была привычна к неделикатному обхождению и моментально распрямлялась следом за ним.
На крыльцо пряничного домика вышла высокая и очень красивая женщина в лёгком белом сарафане, с корзинкой в руке. Заслонив глаза от света ладошкой, она попыталась получше рассмотреть визитёра. Её золотистые волосы немыслимой длины и роскоши ниспадали через загорелое плечо едва ли не до колен.
– Здравствуйте, – сказала она низким голосом, отдавшимся у Кратова где-то под сердцем. – Вы будете у нас работать? Меня зовут Рута. Добро пожаловать в Парадиз.
– Константин, – представился Кратов, чувствуя себя весьма нелепо в громоздком анораке. – Можно Костя…
– А я знаю, – произнесла Рута, легко сбежала по ступенькам и ушла за домик.
«И это всё?» – подумал Кратов. Пожав плечами, он поднялся на крыльцо, толкнул дверь и очутился в маленькой прихожей, где пахло сушёными травами и, кажется, грибами. Висевшее на стене маленькое пыльное зеркало безжалостно отразило его вытянутую физиономию.
– Кто там? – послышался недовольный скрипучий голос. – Что ты забыла, Руточка?
– Это не Руточка, – с нарастающим раздражением сказал Кратов и вошёл в комнату.
Первым, что бросилось ему в глаза, было огромное кресло. Оно было обито чёрной кожей, в медных бляхах, с невероятно высокой, выгнутой назад спинкой. В кресле восседал пожилой человек в просторной пижаме восточного орнамента. Измождённое, морщинистое лицо его было запрокинуто, седые кустистые брови страдальчески вздыблены. Это был Григорий Матвеевич Энграф, руководитель представительства Федерации планет Солнца при Галактическом Братстве. По правую руку от Энграфа располагался низенький столик. Он был засыпан листами плотной бумаги, исчёрканными вдоль и поперёк, большей частью скомканными. Такие же листы были обильно рассеяны по полу. Слева находился обширный, во всю стену, мемоселектор, бешено мигавший разноцветными индикаторами поиска на десятках экранов. Маленький тумбообразный когитр присосался перифералами к мемоселектору и тоже трудился вовсю. А рядышком – у Кратова даже слюнки потекли – мирно пребывал прекрасно выполненный, компактный и высокопродуктивный лингвар экстра-класса «Мегагениус Креатиф». Стационарного типа, зато избирательность на любом уровне! Там, где до сих пор доводилось работать Кратову, применялись, как правило, лингвистические анализаторы типа «Портатиф де люкс», избирательность которых оставляла желать много лучшего. В контактах с разумными расами, обладавшими звуковой связной речью, они ещё куда-то годились. Но едва только доходило до абстрактных категорий пространственной или, не к ночи будь помянуто, тактильной природы, как эти лингвары начинали пробуксовывать… По экрану «Мегагениуса» метались нервные искры, время от времени он прерывал своё размышление и принимался вещать глубоким многозначительным голосом что-нибудь вроде: «Летать… вылетать… пролетать…» На лице Энграфа мелькала гримаса сдержанного отвращения, и смущённый лингвар немедля умолкал. Помимо названного, в комнате не было никакой иной мебели. Кратов успел приметить, что ещё два кресла попросту были выкинуты на веранду, где и торчали в жалком состоянии кверху витыми ножками, а затем всё его внимание было отдано лингвару.
– Молодой человек, – вдруг сказал Энграф, открывая чёрные, слегка навыкате, глаза. – Отойдите, вы заслонили мне видеал своим крупом.
Кратов встрепенулся, ток его сладостных мечтаний был прерван. Обернувшись, он обнаружил позади себя большой экран, по которому медленно ползли, повторяясь через равные промежутки, светящиеся письмена.
– Возьмите себе с веранды сиделку и угнездитесь где-нибудь, чтобы ничего не закрывать спинищей, – приказал Энграф. Кратов бегом бросился исполнять. – Кстати, как вы сюда попали? – спросил он, когда тот вернулся.
– Меня зовут Константин Кратов… Собственно, мне было предложено прибыть сюда работать.
– Изумительно. В том смысле, что я изумлён… Вы ксенолог третьего класса?
– Собственно…
– Повторяю, я и сам удивлён до чрезвычайности. Обычно к нам направляют специалистов высшей квалификации. Ну, руководство имеет на этот счёт свои соображения, а отзывы о вас недурные. Методика трансактивного взаимодействия при спонтанных преконтактных связях – ваших извилин дело?
– Собственно, не только моих…
– Тогда сидите молча.
Потрясённый Кратов едва сдержался, чтобы ещё раз не пролепетать: «Собственно…», и съёжился в кресле, бросая жалкие взгляды то на экран, то на свирепого старца. «Чем ему не угодила методика?» – думал он в растерянности. Энграф сидел, вперив недвижный взор в пустоту и беззвучно шевеля губами. Затем, словно взорвавшись, начинал лихорадочно писать, не глядя на бумагу. Период активности сменялся трансом – худые длинные пальцы медленно сгребали густо исчерченный листок в горсть и вялым движением препровождали на пол…
– Разброс параметров велик, – не удержался Кратов. – Вероятно, вследствие избытка металепсисов. Типичный тропеический язык.
– Цыц! – рявкнул Энграф. – За что купил, за то и продаю!
– Где?
– Что – где? – опешил Энграф.
– Где купили? – хладнокровно спросил Кратов. Он уже вполне пришёл в себя.
На миг ему показалось, что Энграф сейчас ударит его.
Как нельзя кстати вмешавшийся лингвар забормотал: «Неделимый… неделя… раздельник…»
– Бездельник, – брезгливо произнёс Григорий Матвеевич и лихо щёлкнул пальцами.