— Хотела тебя увидеть. А теперь уезжай. И ни о чем не жалей.
Последним усилием воли — обернуться на дороге в вечность. Посмотреть на сына. Улыбнуться.
Ровно перед тем, как сомкнуть веки и запрокинуть голову на подушку.
— Мама, — прошептал Анакин. — Прости меня.
Он повторил это снова и снова, зная, что мама ему больше не ответит.
Знал — и не верил. Не верил, что у него больше нет матери.
Анакин закрыл глаза.
… Не оглядывайся и не жалей ни о чем, — мамин голос донесся до него эхом.
Заговорил, зазвучал, полился тонкой струйкой, этот самый красивый, самый ласковый и нежный голос в мире. Темные мамины глаза опять смотрели на него, а руки гладили по щеке, и он знал, что мама рядом. Знал, что откроет глаза и увидит ее…
… Он открыл глаза.
— Я все приготовлю, — всхлипнула Беру.
Мамы не было. Рядом была пустота.
… ударило, согнуло, смяло, раздавило, обожгло и разорвало в куски кровоточащего мяса вперемешку со слезами…
… и не добило…
… нет у пустоты милосердия…
Анакин пришел в себя через минуту, стоя на коленях и закрыв лицо руками.
Поднялся с пола.
Обернувшись, увидел, что в дверях стоит Ларс. Беру съежилась рядом. Кеноби, видимо, вышел в другую комнату.
— Как это случилось?
— Тускены, — хрипнул Ларс.
— Они пришли позавчера, когда мы были в Мос-Эспа, — объяснила Беру. — Поломали испаритель, потом вошли в дом. Тут было не заперто. А Шми хотела их остановить, чтобы они не унесли вещи. Вот они ее…
Беру всхлипнула.
— Когда мы вернулись, уже ничего нельзя было сделать, — объяснил Ларс. — Я вызвал сюда Финнегана, соседа с западного края. Он учился на фельдшера. Мне когда-то перелом лечил. Сделал повязки. Но у нее было что-то внутри, кровотечение. Может, если бы она сама не полезла к тускенам…
— Если бы что?
Скайуокер в один миг очутился рядом с Ларсом. Схватил за горло, приподнял над полом. Хотелось сломать кадык, раздавить артерии, а после размозжить грязную голову о стену.
— Ты знал о нападениях, урод? И ты оставил ее здесь одну?
— Отпусти, — захрипел Оуэн.
— Ты знал это? Знал?
— Анакин!
Беру бросилась к ним. Беспомощно остановилась, как будто лбом ударилась о невидимую стену. Потом преодолела страх, рванула Скайуокера за куртку. Он оттолкнул ее локтем — Беру упала на пол, заплакала.
— Оуэн не виноват! Это тускены виноваты, Анакин! Это они ее убили! Пожалуйста, отпусти его!
… сломать…
… раздавить…
… размозжить о стену…
Ларс рухнул на пол. Он тер шею и пытался отдышаться.
— Убью, гнида.
— Он не виноват! Это тускены виноваты!
На шум в комнату вернулся рыцарь. Бросив взгляд на фермера, который до сих пор не смог подняться с пола, он сразу все понял.
— Тебе мало мертвых?
— Да, — ответил Скайуокер. — Мало.
Кеноби вздохнул.
— Пойдем. Я очень тебя прошу, просто выйдем отсюда.
— Я никуда не уйду.
— Беру все приготовит для похорон. Правда, Беру?
Она кивнула и снова всхлипнула.
— Похорон не будет, — жестко сказал Скайуокер.
— Как это?
— Моя мать не будет гнить в этой проклятой земле.
— Но ее надо похоронить. Тем более, здесь жарко, и тело скоро начнет…
— Нет. Мы сложим погребальный костер.
— У нас почти нет дерева, — проворчал Оуэн, который с трудом поднимался на ноги.
Анакин перевел на него взгляд, и Ларс понял, что спора не будет.
— Я хочу побыть с ней один.
Его наконец оставили в покое, и он вернулся к изголовью кровати.
Хотел еще немного посидеть рядом. До костра. Запомнить черты лица. Мысль о том, что теперь он сможет видеть маму только на холоизображениях, казалась чудовищной.
Правда часто бывает чудовищной, подумал он. Правда слишком отличается от того, что мы успеваем себе намечтать.
Я тоже мечтал.
… вывести дредноут в атмосферу около Мос-Эспа. Добраться до фермы Ларсов. Сказать:
— Видишь, это мой корабль. «Виктория». Лучший корабль флота.
Не будет этого никогда.
И поездки на Корускант, которую я себе навоображал, тоже не будет. Ни поиска квартирки, ни хлопот по переселению, ни беспечного полета на спидере над небоскребами…
… Ничего не будет.
Будет только новый день. Просыпаться, сперва не понимать, что такое давит на сердце, и почему кажется, что случилось что-то плохое и страшное. А потом осознавать, что у тебя больше нет мамы, и что частичка тебя — умерла вместе с ней, и еще частичка умерла сегодня, когда ты про это вспомнил.
И так всю жизнь. Умирать и продолжать жить.
… Я так редко видел тебя, мама.
И редко вспоминал, подумал Анакин. Да, если быть честным — редко.
Вспоминать как будто и не надо. Просто знаешь, чувствуешь, что где-то на краю Галактики есть человек, которому ты нужен и интересен вне званий и жалованья.
Всем остальным, даже тем, кто как будто хорошо и благосклонно к тебе относится, считают другом-боевым товарищем-протеже-полезным знакомым, всем им нужен капитан второго ранга А. Скайуокер. Блестящий молодой человек, у которого впереди столь же блестящее будущее и великолепная карьера, в такие юные годы — уже живая легенда пятого республиканского флота, на которого с завистью смотрят все — от курсантов до командиров дредноутов, у которого все получается и который не знает неудач, и на пяти боевых наградах дело явно не остановится, потому что идет война и такие, именно такие талантливые молодые люди прокладывают себе путь на вершину, именно из таких вырастают великие военачальники, именно такие…
… А вот Анакин — человек, а не командир лучшего корабля флота — нужен только маме.
Был нужен.
Не встретил бы того фермера в кантине — так бы и жил еще год, смотрел бы иногда холограммы…
… Неправда, я все равно сюда собирался.
Собирался.
Уже несколько лет собирался увезти ее с Татуина.
… Я редко сюда прилетал.
… Денег не было.
У курсанта Скайуокера было много дел, у лейтенанта Скайуокера тоже было много дел, у старшего лейтенанта Скайуокера было еще больше дел, а у капитана третьего ранга Скайуокера было очень-очень много дел.
… Звания зарабатывал.
Придумал оправдание: идет война.
На Татуине она никогда не прекращалась. Разве не знал? Здесь каждый день — не живут, а выживают.
Мама помогала выживать Ларсам. Ей никто не помогал. Никто не пришел на помощь три дня назад, когда Ларсы все бросили и умотали в Мос-Айсли, а мама одна встретила тускенских разбойников.
… если бы я знал…
… три дня назад мы были на орбите Татуина…
… я мог быть здесь, с тобою, мама…
… я бы не позволил никому из тускенов уйти живым…
… никому…
… не позволил бы…
… не позволю…
Внутри словно щелкнула пружина. Она-то и заставила Анакина подняться.
Он прошел на кухню, нашел более-менее чистый стакан. Пооткрывал все дверцы кухонных шкафов. Налил себе воды — ничего крепче у Ларсов не водилось.
— Беру! — позвал он. — Беру!
Вместо нее прибежал С3PO.
— Мы нашли доски, мастер Эни. Они были в мастерской, и ваш друг сказал, что они подойдут.
… Глупая бессмысленная железяка…
…Которую я делал — для мамы…
— С3PO, приведи сюда Беру.
— Конечно, хозяин Эни.
Закрыть глаза, вытерпеть, выждать, открыть глаза, вылить в себя стакан воды, снова поискать чего-нибудь покрепче и снова ничего не найти.
В коридоре скрипнуло дверью.
— Анакин?
— Беру, на какие фермы нападали тускены?
Звучало приказом. Он привык отдавать приказы.
— На Брубангеров, — голос Беру дрогнул, — Кдуббов, Сеуртов…
— Это все в какой стороне отсюда?
— Брубангеры вон там, на западе, а Кдуббы к северу от нас…
— Понятно. Значит, фермеры ходили в их лагерь?
— Ходили. Я-то Оуэна не пустила. И правильно сделала. Обратно два человека всего пришли, да и те раненые и калеки теперь.
— А где этот лагерь?
— Говорят, у скал где-то, вон в ту сторону лететь.
— К северу, что ли?
— Ну да, к северу, — она вдруг покосилась на него. — А зачем это ты спрашиваешь?
Анакин не ответил.
— Далеко?
— Не знаю.
Он пошел прочь из кухни.
— Анакин, подожди.
— Что?
— А зачем тебе это?
— Надо, — ответил Скайуокер. — Одного костра этой ночью будет мало.
Беру удивленно посмотрела на него. Ничего не понимая и ничего не говоря, вернулась к мужу.
Мотор старенького спидера хрипел и скрипуче молил о помощи — из него еще никогда не выжимали таких скоростей. Скайуокер почти не обращал на это внимания — он проверил машину Ларса и убедился, что этот спидер лучше того, который он угнал в Мос-Айсли.
Он знал, что сумеет добраться в лагерь. И вернуться обратно — тоже сумеет.
Хотя о последнем он не задумывался.
Ночь обволакивала, слепила глаза. Пыталась остановить и била в лицо ледяным ветром. Пальцы примерзали к штурвалу спидера так, что он их почти не чувствовал.
И об этом он тоже не задумывался.
Пустыня молча наблюдала за мчащимся на безумной скорости спидером.
Анакин вел спидер вдоль гряды скал, просто потому что так было легче всего ориентироваться.
Он здесь уже бывал. Правда, не ночью. И давно.
Когда он случайно набрел на лагерь тускенов, ему было девять лет. Хорошо, хватило ума вести себя осторожно и не лезть к ним. Понаблюдать, запомнить дорогу и никогда больше туда не возвращаться.
Если то, что сказала Беру — правда, значит, тускены вернулись на старую стоянку. И с нее начинали походы против окрестных жителей. Которые им почему-то мешали. Впрочем, тускены тоже мешали людям. Вообще не-тускенам. Кто был первым в этом многовековом конфликте, неясно. Фермеры говорят, что тускены всегда недолюбливали татуинских колонизаторов. Еще говорят, что первые колонизаторы, а это был далеко не цвет столичной интеллигенции, отнимали у тускенов землю и скот.
Ему было все равно, кто и перед кем был виноват десять или двадцать веков назад.