-- Ну, тётушка, признаюсь вамъ, что если кто и осмѣлился это сказать, то это меня мало трогаетъ. Кто говоритъ? Ваша городская сволочь, которая каждый праздникъ обиваетъ у меня пороги? или ваши уѣздныя дворянки? Не безпокойтесь; завтра кликну ихъ на обѣдъ, и всѣ слетятся съ поклонами.
-- Тамъ какъ хочешь, а для дѣвушки нехорошо.
-- Для моей дочери?-- Ничего.
-- Однако...
-- Такъ что же вамъ угодно, тётушка?
-- Да мнѣ кажется, что лучше было бы, еслибъ ты меня послушалъ и отдалъ ее за Ладошина.
-- Ну ужь, тётушка, этого не будетъ! Посудите сами: какъ отдать за мальчишку, негодяя, который даже и не служитъ нигдѣ!
-- Все это вздоръ; будутъ деньги, будутъ и чины.
-- Это могло быть прежде, тётушка.
-- Полно, батюшка, недалеко мы ушли отъ старины. Что? взятокъ что ли не берутъ, или чиновъ лежа на боку? Посмотри, если вашъ Илашевъ не схватитъ чина за то, что здѣсь собакъ гонялъ.
-- Оставимте Илашева, прошу васъ. Я вамъ скажу одно и послѣднее слово: сколько бы я ни желалъ вамъ угодить, но за Ладошина Анюты никогда не отдамъ.
-- Ну, такъ и я тебѣ скажу мое послѣднее слово: Анюта будетъ за Ладошинымъ, или я продаю завтра же свое имѣніе.
-- Какъ вамъ угодно, тётушка.-- И Петръ Алексѣевичъ, который во все продолженіе разговора былъ истинно-великъ въ своей кротости, вышелъ въ сильномъ волненіи. Анюта, которая при послѣднихъ словахъ успѣла спрятаться за ширмы, тотчасъ по уходѣ отца бросилась къ бабушкѣ вся въ слезахъ.
Можете себѣ представить, каковъ былъ обѣдъ въ домѣ Сарапаевыхъ. Татьяна Васильевна на свѣтъ Божій не глядѣла и дѣйствительно ничего не ѣла; Петръ Алексѣевичъ сначала показывалъ, что рѣшительно не сохранилъ никакого непріятнаго впечатлѣнія отъ утренняго разговора; но потомъ, видя расположеніе тётушки и покраснѣвшіе отъ слезъ глаза Анюты, которая сидѣла потупя голову и также ничего не ѣла, съ каждою минутою сердился все болѣе и болѣе. Софья Павловна, какъ нерѣдко случается съ женщинами, когда сердце ихъ истинно страдаетъ, одна сохранила свой обыкновенный характеръ и казалась даже веселѣе обыкновеннаго. Къ-счастію, нѣкоторые сосѣди, пріѣхавшіе къ обѣду, ничего не заключая, ѣли каждый за двоихъ, и помогали ей своимъ равнодушіемъ прикрыть странное расположеніе хозяевъ.
За то, послѣ обѣда, Петръ Алексѣевичъ, взбѣшенный до крайности, разбранилъ Анюту, разбилъ чашку съ кофеемъ и велѣлъ собираться въ отъѣзжее поле, въ-слѣдствіе чего Софья Павловна замѣтила, что тётушка можетъ оскорбиться его отъѣздомъ. Петръ Алексѣевичъ вышелъ изъ себя, сказалъ женѣ, что она только и знаетъ, что ему прекословить, что она создана для его мученія, и попросилъ ее замолчать и убираться къ тётушкѣ, если она такъ дорожитъ ею.
XVII.
Впрочемъ, горячность Петра Алексѣевича была нѣсколько-извинительна. Софья Павловна точно была не права. Охота, на которую собирался Петръ Алексѣевичъ, была не внезапною какою-нибудь мыслію: онъ давно уже условился съ нѣкоторыми сосѣдними помѣщиками выѣхать поохотиться за русаками, какъ это обыкновенно случалось каждую осень; только на этотъ разъ они ѣхали не болѣе, какъ дня на три, на четыре. А какъ Татьяна Васильевна пріѣхала не на короткое время, то отъѣздъ Петра Алексѣевича и не могъ показаться страннымъ. Но Софьѣ Павловнѣ не хотѣлось оставаться одной съ тётушкою; вотъ почему ей и вздумалось удерживать мужа.
На этой охотѣ долженъ былъ находиться Илашевъ и большая часть сосѣднихъ помѣщиковъ, за исключеніемъ Ладошина, который дня за три до того уѣхалъ въ городъ по дѣламъ и не возвращался еще. Съѣздъ былъ назначенъ къ шести часамъ у Кортомина, откуда всѣ вмѣстѣ должны были отправиться въ Юнгоровку, деревню Петра Алексѣевича, гдѣ назначалась временная резиденція охотниковъ. Отданы были приказанія, чтобъ приготовить помѣщеніе для собакъ и отвести избы для охотниковъ и псарей; отправили поваровъ, вина и другую провизію; повѣстили десятскихъ, чтобъ сбили народъ для облавы; охотники располагались ночевать въ деревнѣ, чтобъ съ зарею выѣхать въ поле. Между-тѣмъ, Петръ Алексѣевичъ, которому, можетъ-быть, хотѣлось показать тётушкѣ и другимъ, что вниманіе его къ Илашеву основано не на какихъ-нибудь личныхъ видахъ для дочери, и потому не могло измѣниться отъ извѣстій, привезенныхъ тётушкою, при всѣхъ отдалъ приказаніе послать нарочнаго къ Илашеву, чтобъ напомнить ему обѣщаніе его заѣхать къ нему и потомъ вмѣстѣ отправиться къ Кортомину. Посланный, однакоже, скоро воротился вмѣстѣ съ варочнымъ Длашева, который ѣхалъ въ Сергіевское съ письмомъ отъ барина. Леонтій Андреевичъ писалъ, что онъ, къ большому своему сожалѣнію, долженъ отказаться отъ охоты по причинамъ, которыя предполагаетъ объяснить при свиданіи.
Итакъ, темный осенній вечеръ, спустясь надъ Сергіевскимъ, засталъ въ гостиной Сарапаевыхъ одно семейное общество, и то только женщинъ. Татьяна Васильевна сидѣла на своей подушкѣ, въ большихъ креслахъ, у стола, и раскладывала гранпасьянсъ; Анюта возлѣ нея съ какою-то работою; по другую сторону Мавра Даниловна, въ очкахъ и съ вѣчнымъ чулкомъ; напротивъ Софья Павловна, за пяльцами. Всякій, кто хотя мимоходомъ взглянулъ бы на этихъ четырехъ особъ, сказалъ бы, что имъ, вѣроятно, было бы лучше, еслибъ онѣ могли разойдтись по разнымъ угламъ: такъ казались принужденными и разговоръ ихъ, и положеніе. Софья Павловна говорила почти одна; она относилась то къ тётушкѣ, то къ Маврѣ Даниловнѣ, то къ Анютѣ. Но тётушка отвѣчала односложно и по-временамъ бросала бѣглый, но проницательный взглядъ на молодую женщину. Мавра Даниловна, при всякомъ покушеніи Софьи Павловны ввести ее въ разговоръ, вопросительно взглядывала на Татьяну Васильевну; но, не находя никакого отвѣта въ ея глазахъ, устремленныхъ въ разложенныя карты, въ совершенномъ невѣдѣніи, что дѣлать, рѣшалась отдѣлываться однимъ молчаніемъ или самыми незначительными отвѣтами. Анюта довольствовалась тѣмъ, что обращала на мачиху большіе голубые глаза свои, какъ-будто спрашивая съ удивленіемъ, почему именно сегодня относятся къ ней съ разговоромъ. Софья Павловна рѣшительно не знала что дѣлать. Въ душѣ ея тѣснилось столько чувствъ, въ головѣ столько мыслей, что одно постоянное усиліе казаться веселою и могло поддержать ее. Одна минута слабости, одно мгновенное возвращеніе на самое-себя, одинъ взглядъ въ глубину души -- и твердость ея исчезла бы, и съ трудомъ удерживаемыя чувства овладѣли бы душою, и тѣмъ сильнѣе, тѣмъ неукротимѣе, чѣмъ болѣе были стѣснены. Въ обществѣ постороннихъ и совершенно чуждыхъ происшествіямъ, занимавшимъ семейство, положеніе ея было бы сноснѣе: тамъ она нашла бы силы въ той условной веселости, въ той выученой безпечности, которую люди приносятъ съ собою въ свѣтскую гостиную; но здѣсь, гдѣ каждый видимо былъ занятъ однимъ и тѣмъ же предметомъ, гдѣ самое молчаніе вызывало обращеніе къ самому-себѣ, Софья Павловна рѣшительно потерялась бы, еслибъ улыбка Татьяны Васильевны и ея косвенные взгляды, которые, казалось, искали проникнуть въ глубину души молодой женщины, не напоминали ей необходимости наблюдать за каждымъ своимъ движеніемъ.
Измученная, растерзанная, уничтоженная, она возвратилась въ свою комнату послѣ ужина, который былъ только продолженіемъ вечерней пытки. Она расчесала на-скоро свои густые волосы и отпустила Парашу, которая стояла, ожидая приказаній барыни. Параша повиновалась, вышла, но тотчасъ воротилась, подошла къ столу, перебрала какіе-то лоскутки, разбросанные на туалетѣ, робко посмотрѣла на барыню, и опять принялась перебирать. Она казалась смущенною, такъ-что Софья Павловна невольно обратила на нее вниманіе.
-- Что тебѣ надобно?
-- Мнѣ показалось, что вы изволили спрашивать.
-- Нѣтъ, оставь меня. Я стану писать.
Параша поспѣшно поставила на столъ чернилницу, положила перья, бумагу и вышла, бросивъ еще бѣглый взглядъ на туалетъ. Софья Павловна безотчетно слѣдовала глазами за взоромъ любимой горничной и по уходѣ ея подошла къ туалету. Сердце ея разрывалось. Въ первый разъ еще со времени пріѣзда Татьяны Васильевны, Софья Павловна оставалась совершенно одна и могла свободно предаться чувствамъ. Боже мой, какая перемѣна въ душѣ ея! Еще недавно покойная, если не счастливая, она равнодушно смотрѣла въ будущее, и, оканчивая долгій, однообразный день, засыпала, если безъ надежды на завтра, то и безъ страданія, иногда съ одной усталостью... Было время, когда она желала и искала любви, когда стала надѣяться счастія, позволеннаго каждой женщинѣ -- счастія исполнить свое назначеніе, быть супругою и матерью, любить и быть любимою. Тогда дни проходили между надеждою и томительнымъ ожиданіемъ; но это время прошло; давно отказалась она отъ всякой надежды, стараясь въ гордости безупречной жизни найдти возмездіе за лишенія сердца, и какъ-будто нашла его. И вдругъ онъ явился. Опять забилось сердце, опять улыбнулось знакомое счастіе. Не смѣло встрѣтила она его, боязливо: она не была облечена прекрасными покровами невинности. Но очарованіе его было неодолимо, и она предалась ему, предалась со всею полнотою чувства, со всею довѣрчивостью любящей женщины, со всѣмъ отчужденіемъ отъ всего, что не было этою любовію,-- отъ свѣта, отъ общества,-- со всею готовностью вступить за нее въ неравную борьбу съ этимъ самымъ обществомъ, сильная только свидѣтельствомъ совѣсти своей и чистотою ея. И что же?.. Обманута? обманута имъ-самимъ, тѣмъ, котораго сдѣлала она своимъ провидѣніемъ, для кого принесла въ жертву и вѣрованія, и убѣжденія, въ комъ заключила все бытіе свое... Понимаете ли вы это? Дурную склонность, порокъ, самое преступленіе,-- все это женщина думаетъ простить, прикрыть блестящею призмою любви своей; но оскорбленіе ея сердца, но обманъ... пусть эта свадьба, о которой говорятъ, будетъ одинъ только разсчетъ, сдѣлка изъ корысти или честолюбія... Сдѣлка? И... эта дѣвочка, которую она любила, какъ сестру, эта Лидія... онъ обманетъ ее? принесетъ ей сердце, занятое другою?.. А если это сердце никогда не было занято этою другою? Если онъ только шутилъ, игралъ съ ея довѣрчивою душою?.. Ужасная, невыносимая мысль!.. А видѣть его въ эту минуту, вывѣдать тайну сердца его, осыпать упреками, уничтожить презрѣніемъ, или... или услышать, что все это клевета, гнусная клевета! За это Софья Павловна отдала бы жизнь свою.