Между-тѣмъ, Софья Павловна нашла, что въ городѣ ужасно скучно, что дамы жеманны и чванны до невѣроятности, а мужчины... лучше, кажется, чтобъ ихъ и не было. Ей даже болѣе нравилось въ деревнѣ, гдѣ скоро она познакомилась съ Вѣрою Дмитріевною Кибеевою, о которой мы уже говорили. Веселость, вкрадчивость и оживленный разговоръ молодой вдовы совершенно плѣнили Софью Павловну. Вѣра Дмитріевна, подобно ей, скучала провинціальнымъ обществомъ, и находила, что мужчины въ губерніи не должны бы даже носить и европейскаго фрака, чтобъ не вводить въ обманъ добрыхъ людей, которые съ перваго взгляда готовы ихъ принять за что-то порядочное; что всѣ они -- одинъ и тотъ же чиновникъ въ разныхъ экземплярахъ и рѣдко даже годны въ управляющіе. Женщинамъ доставалось неменѣе. Сама Вѣра Дмитріевна не носила другихъ шляпокъ, кромѣ петербургскихъ; выписывала, кромѣ французскихъ и англійскихъ книгъ, даже и русскіе журналы, и все это,-- и книги, и журналы, и время, и цвѣты, которыхъ много было у Вѣры Дмитріевны,-- было къ услугамъ Софьи Павловны. И Софья Павловна съ каждымъ днемъ все болѣе и болѣе привязывалась къ своей пріятельницѣ. Конечно, она начала свыкаться съ провинціальною жизнію, даже садилась уже и за преферансъ; но только въ обществѣ Вѣры Дмитріевны находила истинное удовольствіе. Ей говорила она о своемъ прошедшемъ, которое, не смотря на ея молодость, уже было такъ богато и несбывшимися надеждами, и разочарованіями! съ ней одной позволяла себѣ скромныя жалобы на одиночество, на которое осуждала ее жизнь мужа, бывшаго вѣчно на охотѣ, съ управителемъ въ кабинетѣ, или за картами,-- на характеръ Анюты, которая была и вѣжлива, и ласкова даже, но не показывала ни малѣйшей искренности, ни малѣйшаго дружескаго сочувствія мачихѣ, и охотнѣе оставалась съ Парашею, ея горничною, чѣмъ съ нею,-- на Татьяну Васильевну, и наконецъ на мужа, часто грубаго, неделикатнаго, наконецъ... сколько причинъ къ жалобамъ можетъ подать мужъ молодой, прекрасной и слишкомъ-чувствительной женщины!
Да, слишкомъ... Петръ Алексѣевичъ былъ добрый помѣщикъ, который думалъ, что все уже сдѣлалъ, если жена его не знаетъ ни въ чемъ отказа, если у нея шляпка, браслеты и мантилья лучше всѣхъ, если выѣздъ ея ставится въ образецъ, если, наконецъ, кабинетъ ея и гостиная убраны такъ очаровательно, что были причиною не одной ссоры между губернскими супругами по возвращеніи ихъ отъ Сарапаевыхъ. Все это, конечно, было совсѣмъ не противно Софьѣ Павловнѣ; но бѣдный помѣщикъ не зналъ, что сердце женщины имѣетъ еще другія потребности; что оно, бѣдное, жертва празднаго ея воображенія, какъ причудливая царевна въ русской сказкѣ, требуетъ "того, сама не знаетъ чего", и посылаетъ "туда, сама не знаетъ куда". Къ-тому же, добрый помѣщикъ держался старины: когда не въ духѣ, то на жену и закричитъ, и велитъ ей замолчать, и, пожалуй, скажетъ что она и -- глупа... Рѣшительно, Петръ Алексѣевичъ былъ мужъ, глава, повелитель, а не товарищъ, не другъ; ни вкусы его, ни привычки, ни даже понятія не соотвѣтствовали понятіямъ и привычкамъ молодой женщины. Но все это находила она въ Вѣрѣ Дмитріевнѣ, въ этомъ другѣ, посланномъ ей Провидѣніемъ, этой женщинѣ, которая даже безъ зависти, казалось, видѣла и богатые наряды, и рѣшительное превосходство, которое имѣла надъ нею въ обществѣ Софья Павловна, какъ жена помѣщика, столько уважаемаго въ губерніи. Можетъ-быть, одно только понравилось Софьѣ Павловнѣ въ ея пріятельницѣ: это чрезвычайная строгость ея правилъ. Были вещи, о которыхъ она несмѣла говорить съ нею; были книги, которыя очень забавляли Софью Павловну, и которыя оскорбляли нравственное чувство молодой вдовы; наконецъ, Вѣра Дмитріевна была набожна, возвышенна въ понятіяхъ своихъ о религіи и обязанностяхъ человѣка;-- Софья Павловна во всемъ этомъ была дитя, которое лепечетъ за другими, что выучило только по насдышкѣ.
III.
Вѣра Дмитріевна, послѣ утренней прогулки своей, осталась ночевать у Сарапаевыхъ; она далеко за полночь проговорила съ Софьею Павловною; за то на другое утро, вся деревня была уже на работѣ, а двѣ молодыя женщины спали еще крѣпкимъ спомъ. Однакожь, Вѣра Дмитріевна встала первая, и, не желая тревожить хозяйки, прошла въ кабинетъ ея, примыкавшій къ спальнѣ; тамъ была библіотека Софьи Павловны; къ-тому жь, стекольчатая дверь вела оттуда прямо на небольшую террасу, сходившую ступенями къ цвѣтнику. Вѣра Дмитріевна была въ бѣломъ утреннемъ платьѣ; легкая кисейная мантилья, вышитая искусными руками горничныхъ, какъ утренній туманъ, облекала ея полныя плечи и талію; маленькій чепчикъ чуть держался на густой, черной косѣ, свитой въ два ряда кольцомъ. Она подошла къ зеркалу и, казалось, была довольна образомъ, который отражался въ чистомъ стеклѣ. Въ это самое время, изъ глубины боковой аллеи, которая вела изъ цвѣтника въ густую рощу, выходили двѣ молодыя дѣвушки, одна въ шляпкѣ и въ простыхъ шведскихъ перчаткахъ, другая съ открытою головою и голыми руками, но очень-щеголевато одѣтая. Это была Анюта и любимица ея, Параша, горничная Софьи Павловны. Вышедъ изъ рощи, Анюта пошла въ цвѣтникъ, а Параша побѣжала боковою дорожкою къ садовой калиткѣ.
Славная дѣвочка была эта Параша! Бѣла, румяна, что-называется кровь съ молокомъ; глаза такіе быстрые, что, кажется, и мертваго разбудятъ. Софья Павловна, въ первый же годъ своего замужства, отдала ее учиться въ Москву, на Кузнецкій-Мостъ, въ магазинъ, разумѣется. Дѣвочка очень удалась, и теперь Софья Павловна, взявъ ее оттуда, приставила къ себѣ и очень ее полюбила, рядила какъ барышню, и даже постель ей сдѣлала, что, между нами сказать, очень не нравилось Татьянѣ Васильевнѣ, которая вообще не любила баловства, особенно подобнаго.
Вѣра Дмитріевна замѣтила Анюту, когда та входила въ цвѣтникъ. Молодая дѣвушка шла распѣвая какую-то пѣсенку съ тѣмъ безпечнымъ весельемъ, которое такъ идетъ къ молодости. Лучи солнца играли на свѣжемъ личикѣ дѣвушки. Она была хороша въ эту минуту, какъ можно быть хорошей только въ шестнадцать лѣтъ. Вѣра Дмитріевна нахмурилась и опять взглянула въ зеркало. Однакожь, когда молодая дѣвушка приблизилась къ террасѣ, лицо прекрасной вдовы выражало уже одно удовольствіе.
-- Какъ! ужь и нагулялась, Анюта? сказала она, ласково улыбаясь:-- ты встаешь такъ рано?
-- Я ходила къ своей кормилицѣ; только не сказывайте маменькѣ, а то она меня побранитъ.
-- За что же?
-- Я ходила ѣсть сливки съ творогомъ. Прелесть, что за сливки! прегустыя! Маменька воображаетъ, что все это вредно и не любитъ, чтобъ я ходила къ кормилицѣ.
-- Будто маменька такъ строга?
-- О, совсѣмъ нѣтъ! но, знаете, маменька не привыкла къ нашей деревенской жизни.
-- А ты и бѣгаешь такъ, тихонько отъ маменьки?
-- Вѣдь тутъ ничего нѣтъ дурнаго, мой ангелъ Вѣра Дмитріевна. Дурно будетъ, если маменька узнаетъ, потому-что это ее огорчитъ. Но кто же скажетъ ей? Вѣрно не вы же, мой ангелъ Вѣра Дмитріевна.
-- Ты такъ надѣешься на меня? а если ошибешься?
-- О, нѣтъ! вѣдь я знаю васъ. Вотъ, посмотрите: я еще задобрю васъ. Хотите я вамъ нарву цвѣтовъ?
-- У васъ, этотъ годъ, чудесные цвѣты.
-- Папенька выписываетъ сѣмена изъ Петербурга.
-- У васъ теперь есть сосѣдъ, у котораго прекрасные цвѣты; это не отъ него ли?
-- Отъ кого это?
-- Ты не знаешь?
Анюта слегка покраснѣла.
-- Право, нѣтъ.
Вѣра Дмитріевна наклонилась къ цвѣтку.
-- Вотъ это, на-примѣръ, вѣрно отъ него.
-- Почему же это?.. и отъ кого же?
-- Ахъ, Боже мой! развѣ я не сказала? отъ Илашева.
-- Почему же вѣрно отъ него?
-- Потому-что очень-хорошъ.
-- Вотъ какъ много чести для Илашева!
-- Ты находишь?
-- Вы такъ странно на меня смотрите. Что мнѣ до Илашева? Я его почти не знаю.
-- А до Ладошина?
-- Совершенно столько же, сказала молодая дѣвушка, скорчивъ презрительную рожицу, которая къ ней очень шла въ эту минуту, и наклонилась къ цвѣтку, чтобъ скрыть слишкомъ алую краску, выступившую на щекахъ ея.
-- Послушай, душечка Анюта, сказала Вѣра Дмитріевна, пропуская руку свою подъ руку молодой дѣвушки. Но въ эту минуту движеніе, которое сдѣлала Анюта приподнимаясь, разстроило складки ея платья и изъ кармана ея выпало маленькое и очень-укромно сложенное письмецо. Анюта вспыхнула и поспѣшно бросилась на бумагу, которую Вѣра Дмитріевна также хотѣла схватить.
-- Что это? спросила Вѣра Дмитріевна.-- А! это вѣрно пригласительный билетъ кормилицы на творогъ.
Лицо Вѣры Дмитріевны выражало убійственную насмѣшку.
-- Билетъ! это... это стихи, мой ангелъ Вѣра Дмитріевна.
-- Стихи? покажи-ка. Я очень люблю поэзію.
-- О, это не стоитъ труда.
-- Однакожъ, если ты переписывала?
-- Э! какъ вы любопытны. Такъ не покажу же.
-- Послушай, Анюта; притворство тутъ совсѣмъ не годится. Я знаю, что это не стихи, и хочу видѣть.
-- Хотите видѣть? А если я не хочу показать?
-- Ты таишься отъ меня, Анюта, и худо дѣлаешь. Подумай: я знала тебя малюткою и всегда тебя любила; я была дружна съ покойною твоею матерью, хотя она была и очень-много старѣе меня. Можетъ-быть, и съ мачихою твоею я сдружилась только для того, чтобъ быть тебѣ хоть нѣсколько полезною. Будь увѣрена, что я знаю о тебѣ гораздо-болѣе, чѣмъ ты думаешь. Ты молода, неопытна; тебя могутъ вовлечь въ большія непріятности: вѣрь мнѣ, ты не можешь найдти друга искреннѣе меня, ни лучше къ тебѣ расположеннаго.
Въ голосѣ, въ выраженіи лица Вѣры Дмитріевны было столько искренности, чистосердечія и, можно сказать, любви, что молодая дѣвушка поколебалась. Грудь ея волновалась, щеки пылали; она смотрѣла въ землю.
-- Ты сомнѣваешься, Анюта, продолжала Вѣра Дмитріевна: -- ты раскаешься въ томъ, особливо когда увидишь, что я, вмѣсто того, чтобъ предупредить твою мачиху или отца, какъ, можетъ-быть, я должна была бы поступить... но, нѣтъ, Анюта, мнѣ жаль тебя... ахъ! очень-жаль.
Анюта была совершенно растрогана; она залилась слезами и бросилась на грудь Вѣры Дмитріевны; крупныя слезы также текли по щекамъ прекрасной вдовы; она съ нѣжностью матери поцаловала молодую дѣвушку, и обѣ пошли къ широкой скамьѣ, полузакрытой деревьями и кустарниками.