ковъ! Татьянѣ Васильевнѣ это было очень-непріятно, даже горько; да дѣлать было нечего. Какъ вдругъ, по прошествіи пяти или шести лѣтъ, Владиміру Григорьевичу вздумалось вспомнить старинныя материнскія связи и пріѣхать къ Татьянѣ Васильевнѣ. Его приняли довольно-сухо; но видно на этотъ разъ нѣжность къ памяти матери была такъ сильна, что онъ не обратилъ вниманія на пріемъ, пріѣхалъ въ другой и въ третій разъ; его пригласили на преферансъ; онъ не замедлилъ явиться, сѣлъ играть, наставилъ ремизовъ, проигрался, насмѣшилъ старушку и ея гостей, и получилъ приглашеніе постоянно уже, на всѣ вечера, когда только ему вздумается.
Это было въ то самое время, когда Сарапаевы уѣзжали въ Москву по дѣламъ, а Анюта оставалась у бабушки. Татьяна Васильевна жила не совсѣмъ-весело для молодой дѣвушки. Домъ у нея былъ прекрасный, но принимала она мало,-- разумѣется, по визитамъ принимала весь городъ; по обыкновенно у нея было свое общество: старшій совѣтникъ губернскаго правленія съ женою и тёщею; секретарь дворянскаго собранія, за которымъ обыкновенно посылали, когда не доставало четвертаго; предсѣдатель гражданской палаты, искренній другъ Татьяны Васильевны, и еще нѣсколько столько же почтенныхъ особъ, да докторъ два раза въ день. Все это очень-полезныя знакомства, но не совсѣмъ же достаточно-пріятныя для молодой дѣвушки, и потому появленіе Ладошина было принято съ большимъ удовольствіемъ. Все-таки это было новое, хотя и калмыцкое лицо. Къ-тому же, онъ такъ смѣшно разсказывалъ бабушкѣ объ исправникѣ, о секретарѣ уѣзднаго суда, объ Аннѣ Степановнѣ и Степанѣ Сидоровичѣ! Конечно, когда входилъ новый и особенно-значительный гость, Владиміръ Григорьевичъ переставалъ говорить; но тогда для Анюты бывало едва-ли не веселѣе еще. Бабушка занималась значительнымъ гостемъ, а Ладошинъ подсаживался къ пяльцамъ внучки и въ-полголоса опять умѣлъ занять ее, но теперь уже не анекдотами.
-- Не правда ли, что ваша гостья прехорошенькая?
-- Что жь? совсѣмъ не дурна (гостья была безобразна).
-- Нѣтъ, безъ шутки. Впрочемъ, вѣдь у насъ въ городѣ много такихъ хорошенькихъ дамъ.
-- Кто же, на-примѣръ?
-- Чумина, Акурина, Язева...
-- Какіе вы злые! Язева совсѣмъ недурна и премилая.
-- Особливо у нея талія хороша; вамъ она должна нравиться, потому-что напоминаетъ вамъ вашу гувернантку, Клару Ивановну.
-- Прошу не говорить о ней; вы ея не знаете и не могли знать.
-- Помилуйте! очень-хорошо знаю. Вѣдь она живетъ въ Москвѣ, у моей кузины.
-- Ну, такъ что же? очень-великодушно смѣяться надъ природными недостатками! Она никогда не скрывала, что кривобока, не такъ, какъ нѣкоторыя изъ вашихъ дѣвицъ.
-- Кто же бы это? Представьте, я не замѣтилъ!
-- Станемте лучше говорить о Степанѣ Сидорычѣ. Вы такъ хорошо о немъ разсказываете.
-- А вамъ это скучно? простите великодушно. Что дѣлать! это нравится вашей бабушкѣ, а мнѣ надобно загладить передъ нею большую вину. Подумайте, я не былъ у нея цѣлыя шесть лѣтъ.
-- И вы думаете, что на васъ сердятся?
-- Представьте, что я столько самолюбивъ. Впрочемъ, какъ же мнѣ было не подумать, когда я узналъ изъ вѣрныхъ источниковъ, что меня чуть-было не предали анаѳемѣ на всѣхъ соборахъ.
-- И вы можете мнѣ это говорить о бабушкѣ?
-- Помилуйте! почему же? анаѳема -- дѣло очень важное.
-- И вы испугались?
-- Видите: вотъ уже цѣлый мѣсяцъ ѣзжу изо-дня-въ-день.
Анюта покраснѣла -- неизвѣстно, отъ досады ли за бабушку, или отъ страха, потому-что маленькіе, калмыцкіе глазки Владиміра Григорьевича смотрѣли на нее въ эту минуту такъ, какъ-будто обѣщали огромный томъ комментарій на послѣднія слова его. Огромный томъ! тогда-какъ Анюта имѣла рѣшительное отвращеніе отъ огромныхъ томовъ.
Дѣла, казалось, шли совершенно по желанію Татьяны Васильевны; она какъ-будто ничего не замѣчала; но втайнѣ съ удовольствіемъ видѣла, что молодые люди съ каждымъ днемъ встрѣчаются все съ большимъ удовольствіемъ. Анюта краснѣла уже, когда мимо оконъ пронесутся легкія санки Ладошина; онъ, что вошелъ въ комнату, первую ее привѣтствуетъ взоромъ, и будто вопьется своими маленькими глазами въ ея хорошенькое личико. Съ каждымъ днемъ онъ все чаще и чаще у Татьяны Васильевны и точно добрый сынъ. Скажутъ ли, что въ лавкѣ у такого-то появилась чудесная икра -- на другой же день Ладошинъ привозитъ цѣлую банку; захватитъ ли полиція мужика Татьяны Васильевны, примѣченнаго на базарѣ въ плутовствѣ; Ладошинъ ѣдетъ самъ къ полиціймейстеру; словомъ, все показывало, что желаніе Татьяны Васильевны должно было скоро увѣнчаться успѣхомъ. Между-тѣмъ, Анюта уѣхала къ отцу; но вѣдь въ деревнѣ не все же сидѣть затворницами. Ѣздили къ Кортоминымъ, Юрзуфовымъ, и тамъ встрѣчались съ старымъ знакомымъ, этимъ несноснымъ спорщикомъ, Ладошинымъ. Одинъ разъ, на вечерней зарѣ, мимо сада проѣхалъ охотникъ съ ружьемъ и собакою; маленькіе глазки его быстро смотрѣли въ садъ. Анюта сама видѣла его съ боковой дорожки. Въ другой разъ, Петра Алексѣевича и Софьи Павловны не было дома; Анюта оставалась одна, и отъ скуки -- шалунья! вздумала уйдти въ поле, одна съ Парашею, этою балованною горничною Софьи Павловны, воспитанницею Кузнецкаго-Моста, которой дали постель какъ барышнѣ. На дорогѣ онѣ встрѣтили того же охотника, но уже верхомъ; онъ сошелъ съ лошади и проводилъ двухъ дѣвушекъ до самыхъ гуменъ. Наконецъ, охотникъ пріѣхалъ къ Петру Алексѣевичу, и все это Анюта подробно разсказывала бабушкѣ.
Но, ахъ! здѣсь, неодолимая какъ судьба, возстала желѣзная воля отца и разрушила, можетъ-быть, навсегда надежды любовниковъ и Татьяны Васильевны. Ладошину было отказано; Петръ Алексѣевичъ, особенно со времени возвращенія своего изъ Украйны, и слышать о немъ не хотѣлъ. Онъ говорилъ, что Ладошинъ дрянь, лѣнивецъ, который только и дѣлаетъ, что ѣздитъ съ собаками; что изъ него никогда не выйдетъ ничего порядочнаго; что въ немъ нѣтъ никакого благороднаго самолюбія. "Что! мальчишка такъ, пустой; нигдѣ не служилъ и служить не хочетъ. Впрочемъ," прибавилъ Петръ Алексѣевичъ: "Анюта еще молода и всегда будетъ имѣть жениха не хуже Ладошина."
Между-тѣмъ, Дарья Лукинична, старушка, которая ходила въ ключахъ еще при покойной матери анютиной, да и теперь исправляла ту же должность, однажды, когда Анюта забѣжала къ ней въ кладовую за яблоками, сказала ей:
-- А что, матушка барышня? каковъ тебѣ показался нашъ гость?
-- Какой гость, Дарья Лукинична?
-- Ну, вотъ, какой? что обѣдалъ сегодня?
-- Да сегодня много гостей обѣдало, Дарья Лукинична.
-- Охъ ты, воструха! будто и не знаетъ. Извѣстно, я говорю о петербургскомъ сосѣдѣ.
-- Объ Илашевѣ-то?
-- А что? Не хорошъ, скажешь?
-- Не знаю, я не посмотрѣла на него хорошенько.
-- Напрасно; надобно бы посмотрѣть.
-- А для чего же это?
-- Да такъ.
-- Полно же секретничать, Дарья Лукинична; ты такъ говоришь, какъ-будто бы у тебя было что-то на умѣ?
-- Сказала бы я тебѣ, да боюсь, проговоришься.
-- Ну, вотъ! какъ это можно!
-- Хорошо, такъ и быть; только ты смотри у меня, не проговорись, особенно маменькѣ-то. Вѣдь папенька прочитъ тебѣ этого сосѣда въ женихи.
-- Какой вздоръ! почему это ты знаешь?
-- Почему бы то ни было, а это не вздоръ. Онъ очень на это метитъ, я это навѣрно знаю.
-- Ну, такъ мнѣ что жь за дѣло?
-- Какъ, что за дѣло? Вѣдь у него, матушка, 800 душъ, да вѣдь имѣнье-то какое -- золотое дно! Однимъ медомъ мужики на праздникъ закидаютъ. Все вѣдь богатые...
Вскорѣ послѣ того Анюта подслушала разговоръ мачихи своей съ Вѣрой Дмитріевной, которая говорила точно то же. Все это заставило задумываться Анюту. Илашевъ давно уже возбудилъ ея любопытство. Она знала о немъ еще въ Украйнѣ изъ писемъ своихъ пріятельницъ, которыя всѣ единодушно писали о пріѣзжемъ, какъ о чудѣ, явившемся въ ихъ пустынѣ. Она возвратилась уже съ желаніемъ видѣть это чудо, конечно безъ всякой неблагопріятной для Ладошина мысли, а такъ, изъ ребячьяго любопытства: какъ же не посмотрѣть чуда?
Чудо не замедлило явиться въ Сергіевское, но сначала не произвело особеннаго впечатлѣнія на Анюту. Она нашла даже, что пріятельницы слишкомъ преувеличили достоинства, по обыкновенному пристрастію ко всему новому и особенно петербургскому. Между-тѣмъ, вся дворня толковала уже потихоньку о женихѣ, а Агаша, горничная Анюты, даже и чваниться начала: мы-де за генерала идемъ. Въ-самомъ-дѣлѣ, Илашевъ былъ славный женихъ для Анюты; 800 душъ,-- заложенныхъ, правда, ну, да у кого же теперь не заложено имѣніе? Коллежскій совѣтникъ и давно уже каммер-юнкеръ. Это ужь не Ладошину чета; никому не стыдно будетъ сказать за кого отдалъ дочку Петръ Алексѣевичъ... Но обратимся къ Анютѣ.
Анюта, какъ мы сказали, сидѣла за пяльцами и мечтала. Теперь уже намъ не трудно будетъ угадать, о чемъ мечтала дѣвушка. Ладошинъ, иногда Илашевъ... А вѣдь онъ пріѣдетъ къ Кортоминымъ, говорила она мысленно, вдѣвая шерсть въ иголку. Я, кажется, довольно ясно вчера сказала кормилицѣ, да и сегодня еще пошлю къ ней Парашу. Какая смѣшная эта Вѣра Дмитріевна: "не имѣй никакихъ сношеній съ нимъ". Какъ-будто бы это было возможно! человѣкъ нарочно познакомился съ кормилицею, съ крестьянкою, чтобъ только знать обо мнѣ! Ну, да что до нея! вѣдь она не узнаетъ... И для чего она говоритъ мнѣ безпрестанно объ Илашевѣ? Что мнѣ до того? Право, мнѣ кажется, что они всѣ съ ума сошли. Папенька прельщается его каммер-юнкерствомъ, какъ-будто бы мнѣ было это чрезвычайно дорого! У этого Илашева такая непріятная улыбка, пренасмѣшливая... Онъ долженъ быть очень золъ. Ни за что не пойду за него... Какъ, право, досадно, что Владиміръ такой чудакъ! Что бы ему не носить волосы, какъ носитъ Илашевъ? Но у Владиміра они не станутъ такъ лосниться. У Илашева необыкновенно-глянцовиты волосы. Это отъ-того, что они очень-черны, да и отъ помады. Надобно сказать Владиміру, чтобъ непремѣнно покупалъ французскую помаду. Мой милый Владиміръ! какъ я люблю его! Конечно, онъ не богатъ, не придворный, не живетъ въ Петербургѣ, а все я ни за кѣмъ не буду, кромѣ его... Какъ бы я желала знать, какой у каммер-юнкера мундиръ; не-уже-ли лучше гусарскаго? Право, здѣсь въ глуши живешь и не видишь ничего... Говорятъ, что у Илашева мундиръ весь шитый золотомъ; какъ, я думаю, хорошо, когда у двора соберутся всѣ придворные! Вѣдь есть же счастливицы, которыя съ самаго рожденія при дворѣ!.. Изъ воображеніи Анюты раскинулся длинный рядъ картинъ: богатыя залы, мраморы, золото, и вездѣ эполеты, аксельбанты, кресты и звѣзды; а дамы?.. длинный шлейфъ изъ темнаго бархата, шитый золотомъ, газовое, усѣянное блестками покрывало, кокошникъ блеститъ брильянтами, какъ зимняя ночь звѣздами... "А что, еслибъ въ этомъ кокошникѣ показаться здѣшнимъ дамамъ, хоть бы Вѣрѣ Дмитріевнѣ, на-примѣръ?" говоритъ Анюта, пріятно улыбаясь мечтѣ своей: "ужь она не такъ измѣнилась бы въ лицѣ, какъ въ послѣдній разъ, когда маменька показывала ей свой новый уборъ. Какъ она завистлива! А маменька ничего не замѣчаетъ. Проста, ужасно проста!.. Ну, а, напримѣръ, написать бы Кортоминой,-- вѣдь и эта хороша!-- "Ma chère, я падаю отъ усталости. Сегодня все утро была при дворѣ. На кокошникъ мой столько нашили брильянтовъ, что и теперь отъ тяжести ломитъ голову; а вечеромъ еще балъ при дворѣ... я танцовала до упаду..."