Я воспользовалась передышкой, чтобы наверстать упущенное и в мозгу все разложить по полочкам. И все делала с таким удовольствием! Даже банковские и хозяйственные дела – признаться, порядком запущенные – привела в порядок. Сколько можно слушать песни, в конце концов?
– Ты не обиделась? – спросил как-то Чак.
– Еще чего. Я никуда не денусь, а такой футбол бывает раз в четыре года. Смотри на здоровье.
Он кивнул, услышав, по своему обыкновению, только то, что хотел.
– А знаешь что? – добавила я мстительно. – За это время я поняла, что мне с тобой хорошо, но и без тебя совсем неплохо. Ты не обиделся?
***
Рамиро пробыл в Афинах довольно долго – около месяца. Вернулся счастливый, и, поскольку я была единственной свидетельницей этого романа, посчитал нужным поделиться впечатлениями. Ада даже переживала, что он выглядел худее, чем на присланных зимой фотографиях, и все нервничала, что он мало ел. «Ешь, ешь больше», – требовала она и закармливала его местными лакомствами.
Теперь Ада собиралась к Рамиро с ответным визитом.
– Какая женщина! Страстная, темпераментная – огонь! – восхищался он. – Да с такой женщиной я бы горы свернул! А со своей женой я будто всю жизнь в зимней спячке. Если Ада согласится, то я решусь на развод. Но она пока колеблется: не так-то просто все бросить и переехать в другую страну; я ее понимаю.
На этом мы попрощались. Он поблагодарил меня за хорошую работу и дал отличные рекомендации.
В тот же день я сказала Чаку, что в Манхеттен приезжать больше не буду – летом гулять по раскаленным улицам и расплавленному асфальту удовольствие невеликое. Так что я, пожалуй, поищу подработку поближе к дому, и вплотную займусь волшебством. И тут он опять отпустил какую-то грубую шутку по поводу бессмысленности моих занятий…
Бестактность – это леность души. Человек не прилагает усилий, не трудится, чтобы выбрать слова поаккуратнее, не заботится о том, чтобы не задеть чувства близкого. Если он регулярно допускает бестактности, то испытывает терпение другого, а значит, не слишком им дорожит. И еще – когда любят, то интересно все, что касается любимого, а Чаку был интересен только он сам.
И я вдруг вспыхнула и бросила в ответ, что не собираюсь больше заполнять собой пустоту его жизни. И добавила, что не понимаю, как такой бестактный, самовлюбленный и толстокожий тип, как Чак, способен сочинять такие тонкие пронзительные песни.
И хлопнула дверью.
Я была так сердита на Чака в этот момент, что решила выбросить его из моего жизненного пространства – чтобы больше не думать о нем, и даже не вспоминать. Я тут же стерла его имя из телефонных контактов, ликвидировала свой мэйл, даже не прочитав последних писем и, чтобы избавиться от связанных с ним ассоциаций, сменила картинку на десктопе – естественно, его фото с гитарой.
Но это не помогло. Я все равно сердилась на него и на себя. Тогда-то я и решила удалить его из своего сознания, клянусь, только из своего сознания!
Я уже знала, что лучше всего это делать на грани яви и сна – это самые действенные моменты.
Я легла, укрылась одеялом, закрыла глаза и стала думать: «Чак, я знаю где ты живешь, твой телефон и мэйл, а против твоего обаяния трудно устоять. Было бы легче, если бы ты уехал в неизвестном направлении, поэтому я сейчас мысленно тебя отправлю куда-нибудь… Таким образом, ты уйдешь на задворки памяти, и я буду извлекать тебя оттуда только по собственному желанию».
Так… представляю вокзал… почему-то киевский всплывает в памяти… А какая разница, собственно говоря? Ты идешь по перрону в пальто… ты был в нем, когда мы встретились впервые. Я вижу твой затылок… ты несешь чемодан, да, дадим чемодан тебе в руки. Я вижу, как ты садишься в поезд… проводник проверяет билет… ты сейчас уедешь навсегда, навсегда… и я это увижу.
Не получилось. Поезд уехал, а ты почему-то остался на опустевшем перроне. Что за черт!
Может, лучше самолет? Нет, не получится. Провожающие обычно не видят, как пассажиры садятся в самолет. А может, лучше корабль? Идем мысленно в порт. Я вижу грузовые и круизные корабли… Но они возвращаются, они обычно возвращаются… и нет у меня гарантии, что ты останешься навсегда в далеком южном порту. Надо так, чтобы наверняка..
Увлекшись, я даже не заметила, как вошла в состояние ясности и удивительной четкости образов.
Лучше я отправлю тебя на другую планету, или в другое время… Вот! В другое время. Ты же всегда жаловался в песнях, что хотел бы все исправить – ну так вали туда и исправляй. А в моем сознании тебе делать нечего. У меня и без тебя дел полно! И тут мозг заработал в полную силу – образы стали живыми, объемными и яркими.
Чтобы отправить тебя в прошлое, мне понадобится капсула… ею может стать любой полый, герметически закрывающийся предмет. Я оглядываюсь по сторонам – на песке валяются щепки, обрывки бумажных пакетов, бутылочки из-под пива … Ну хоть этот термос, оставленный кем-то впопыхах – да, вполне подойдет. Выходим на берег. Вынимаем пробку… шпок! Вытряхиваем из него остатки льда – я не хочу, чтобы ты замерз… Ставим термос на песок. На берегу пустынно. Песок мокрый после дождя… крики чаек тревожные… на горизонте какой-то парусник… Быстрее, пока никто не помешал.
Твой силуэт появляется вдалеке. Иди, иди сюда… ты в длинном теплом пальто. И что мне далось это пальто? Мы познакомились зимой, а сейчас середина июля… Видно, я хочу, чтобы ты исчез в том виде, в котором появился – да, это имеет смысл. Сейчас тебя втянет в этот термос… А термос я закину… куда же? А, вот – в день накануне нашего знакомства. Это будет первая остановка. А после – еще дальше, чтобы ты исправил все, что хотел…
Он вошел в термос легко, как джин в бутылку, даже не пикнул. И тут на берегу появилась группа ребят-спасателей в оранжевых футболках – у них была, видно, тренировка. Я отвела взгляд всего лишь на мгновенье, а когда обернулась, термоса на песке уже не было – и я тут же провалилась в сон.
Проснулась усталая и разбитая, но списала это на жару, и все ругала себя, что уснула и не довела дело до конца, потому что сразу же стала ждать телефонного звонка. С одной стороны, я хотела, чтобы Чак позвонил и извинился, но с другой стороны, очень надеялась, что он этого не сделает – я бы вновь попала под его обаяние, и все началось бы сначала. Он не позвонил.
Через несколько дней я стала по нему скучать.
«Все это дело привычки» – говорила я себе. Действительно, в течение многих месяцев утро начиналось с мэйла или звонка, потом кофе наспех, поцелуй, пахнущий коньяком, горячий сидр на морозе, сэндвич из кафе, чай в мансарде с видом на Гудзон. Огни города меркли под звуки гитарных струн – все это стало частью жизни, и забыть об этом не так-то просто. Я понимала, что должно пройти время, прежде чем Чак станет воспоминанием. Но этого времени у меня не было! В сентябре начнется новый семестр в школе волшебников, а у меня еще куча невыполненных заданий! Тоска по Чаку мне откровенно мешала сосредоточиться на четырехмерной геометрии… И песни его звучали в сознании – я ведь так любила его песни – мне даже хотелось погладить тексты рукой или курсором мышки.
Никто не виноват – мы просто разные люди. У нас было много хороших и ярких моментов, а плохих, практически, не было. А для чего нужна была наша встреча – станет понятно позже, минимум, лет через пять. Так что все в порядке, и нечего переживать. Просто надо отвыкнуть. Страдают обычно те, кто хочет страдать – они представляют себя благородными и печальными рыцарями – а мне надо вернуться к своим занятиям.
Даже мироздание пыталось меня развлечь и утешить: я получила деньги из фирмы, где работала раньше – выплатили какие-то премиальные за прошлый год; долгожданный альбом любимой рок-группы вышел, и погоды стояли изумительные, и даже неизвестное растение, оставшееся мне в наследство от предыдущего квартиросъемщика, вдруг зацвело невиданными алыми цветами… И все хорошо, все так хорошо и без него все прекрасно…
И тогда я, порывшись в конспекте по практическому волшебству, нашла метод успокоения, называемый «перезапись». Он требовал, правда, времени, причем наяву, но все должно было снять как рукой – захочешь погрустить по привычке, а не сможешь – тоски-то больше не будет.
Метод требовал, чтобы я прошла по большинству мест, связанных с Чаком, вспомнила наиболее яркие моменты наших встреч и мысленно перезаписала их с учетом знания того, как, когда и чем закончатся наши отношения.
И я поплелась в Манхеттен, в мир раскаленного асфальта, по следам недавнего прошлого.
На веранде этого кафе мы сидели подолгу, а за этим столиком он мне как-то даже пел на ухо тихонько, а я жмурилась от удовольствия и щекотки. В этой лавочке мы покупали орешки для белок. На этом углу он ждал, пока я заведу собак в дневной лагерь…
Я прошла по всем связанным с Чаком местам – вспоминала нас вместе и «перезаписывала».
Наконец, я дошла до бара, где мы познакомились и, хотя метод перезаписи уже начал работать и я успокоилась, да и для успешного воздействия не требовалось посещение всех мест до одного – можно было бар и пропустить – но я все-таки решила туда заглянуть. Днем Чака там никогда не появлялся. Я села тихонько у того самого окна, заказала кофе со льдом и стала смотреть на площадь, как обычно. И тут ко мне подбежал хозяин бара.
– Мисс, вы ведь дружили с Чаком?
– Да, а в чем дело?
– Вы о нем что-нибудь слышали? Дело в том, что он исчез.
– Уехал куда-нибудь?
– Нет, он бы предупредил. Его искали и родственники и квартирная хозяйка – его нигде нет.
И тут я похолодела. На негнущихся ногах я вышла из бара и уже на улице вспомнила, что волшебство требует предельной концентрации и мозг работает на полную катушку, а после этого обычно нужен отдых в течении двух-трех дней. Этим-то и объяснялась моя усталость тогда поутру. О боже! Что я наделала! Куда я его услала? Если в прошлое, то он… то его, должно быть, разорвало на элементарные частицы!
Прежде я удаляла целые толпы людей из своего сознания, чтобы они не путались в мыслях. Я выкинула, таким образом, всех работников фирмы, откуда уволилась, вместе с владельцем, но все они живы и здоровы – я встречаю их в городе, мы раскланиваемся и я о них тут же забываю. А тут вдруг получилось нечто ужасное.