Если Вы хотите переехать из Hyeres, то куда? Если жить частной жизнью, скажем, в Париже, то никакой подписки, никакого Фонда на это не хватит, и то, что Вы пишете о «позоре эмиграции», ничего не поможет. Да, позор эмиграции, но эмиграция предпочитает быть опозоренной, а денежки попридержать, если понимаете, душка! Но вот другое: если Вы хотите еще раз попытаться переехать в дом под Парижем, то пришлите мне какую-нибудь attestation или вроде от главного иерского доктора, и я еще раз поеду к Долгополову, попытаюсь его уговорить. Может быть, он наконец размякнет. Еще совет: напишите Вере Н<иколаевне> Буниной, расскажите, спросите, как быть, — она маг и волшебник по части сборов, хотя сильно сдала. Если я ей скажу, будет не то: Вы — психолог, сами знаете, что когда человека просят прямо, то действует иначе, чем через другого.
Вот единственное, что мне приходит в голову. Не думайте, что я от чего— либо уклоняюсь: нет, я заранее на все согласен, но согласен на то, что может дать результат, а не на бессмыслицу. А главное — Вам ведь не 20 дол<ларов> нужно, а побольше и надолго. По-моему, лучше — еще раз подействовать на Долгополова. Кстати, в Gagny нет Кровопускова, он умер, м. б., там теперь было бы легче… (Но вот соображение a cote[334]: как же будет с Amigo, если бы Вы уехали? И хватит ли Вашей бессердечности его оставить?!)
У меня есть слабая надежда — проект — мечта поехать на Пасху в Ниццу, ибо я тут замерз и скис, а там есть солнце и аллегорическое впридачу к настоящему. Не знаю, поеду ли: все дело в деньгах, конечно. Но если поеду, на обратном пути приеду к Вам.
В Париже я sauf imprevu[335] буду 20 марта. Но напишите еще сюда (если ответите сразу). Гуль молчит после письменной бомбардировки: вероятно, обижен.
До свидания, Courage[336], все будет хорошо, — вопреки тому, что Жорж пишет в стихах! Je n’en doute pas[337].
Ваш Г. A.
42. Г.В. Адамович — И.В. Одоевцевой
Paris
22/III-58
Дорогая Мадам
Я сейчас приехал в Париж и нашел Ваше письмо.
Вы пишете, что мое письмо Вас «сильно огорчило». Наверно не так, как Ваше меня. И удивило. На старости лет я стал крайне чувствителен к таким вещам. То, что Вы мне написали, ничем с моей стороны не вызвано. Я не помню, конечно, своих выражений, но помню чувство, с которым раскрыл сейчас Ваше письмо, не подозревая, что в нем. Но не будем «выяснять отношений». Ни к чему, и все равно каждый скажет, что прав он. Passion n’en parlons plus![338] Но остаюсь при своем удивлении и огорчении.
Дальше следуют пункты:
1) В понедельник я пойду к Водову, узнаю, что он делает, и поговорю с ним. Потом я Вам напишу.
2) Вейнбаум. Вы не хотите понять, что он с Фондом — одно и то же. Он им гордится, все делает для него. Вам кажутся «нелепыми» мои слова, что он воззвания не напечатает. Но это почти наверно так. Сейчас Фонд как раз собирает деньги — и он скажет: на что же мы собираем, если не на это? Ваши сведения о 600 дол<ларов> для Гребенщикова — фантастичны. Я не помню, сколько собрали точно, но читал и думал: какие гроши!
Вот что я предлагаю как самое лучшее в смысле результата и в смысле воздействия на Вейнбаума:
Письмо о Жорже и сборе должно быть от нескольких людей, и хорошо бы, чтобы подписал и Карпович (и, пожалуй, Гуль). Кажется, Карпович Ваш друг[339], а он в Америке — столп. Вы поймите, что мне не трудно письмо написать и подписать одному, но Вы сильно преувеличиваете мое значение, в особенности для Америки. Я поговорю с Водовым, должен бы подписать и он, и если Вейнбаум поместит, то надо бы перепечатать в «Р<усской> мысли», хотя Париж даст мало. Хорошо бы, чтобы подписал Зайцев, но он увильнет, <лист утрачен>
«случилось», как Вы пишете теперь. В больницу ложатся и с гриппом, если дома мало ухода. Еще раз: что с ним? Вы возмутились, что я написал об Amigo. Но и в Вашем письме была целая страница «о своем, о женском», правда, о моем, а не Вашем. Кстати, если все, что Вы об этом бедном испанце писали, — верно, я остаюсь при своем мнении, malgre tout[340].
До свидания. Буду ждать ответа. Mobile comme l’onde[341], и не только в любви! Не надо сердиться, от этого жизнь только труднее. А она и так достаточно хороша. В гневе Вы даже не поняли простого смысла моих слов «все будет хорошо», которые к болезням и деньгам не относятся.
Ваш Г. А.
43. Г.В. Адамович — И.В. Одоевцевой
22/III <1958 г.> 6 ч<асов> веч<ера>
Дорогая Madame
Только что отправил Вам письмо с репримандом, а сейчас вернулся — и нашел второе! Поверьте, de tout coeur[342] я с Вами и Вам сочувствую. Я не в том возрасте и состоянии, чтобы притворяться, а слова вроде «ах, ах, дорогая моя» и т. д. пусть пишут другие. Но все эти слова впустую. А я, кроме того, — «великая сушь». Ну, словом, все сделаю, что могу, и вижу, кстати, что мысли наши насчет списка лишних подписей встретились. Напишу после свидания с Водовым, т. е. в понедельник. Не унывайте и не «скучайте», а Жоржу кланяйтесь и скажите то же самое.
Ваш Г. А.
Будет ли бумажка от доктора для Долгополова?
Всем сердцем (фр.).
44. Г.В. Адамович — И.В. Одоевцевой
Paris
25/ III –58
Bien chere Madame
Я не был вчера, в понедельник, у Водова, т. к. в воскресенье у меня оказался жар, 39°, и вчера было то же. Верно, простудился, был холод собачий, но сегодня стало тепло — и я встал, хотя «не в себе».
Водов просил старуху Любимову[343] перевести Вас в Париж. У нее есть какие-то свои дома, но кроме того, она всюду «заседает» и всех знает. Что из этого выйдет, не знаю, и Водов еще не знает. Шик[344] должен переговорить с Тер-Погосяном[345], которому подчинено Gagny. Я хорошо знаю Т<ер>-Пог<осяна>, и завтра ему позвоню. Водов думает, что Шик его еще не видел, да и знает его мало. Кроме того, Зайцев написал Долгополову (Corneille) от имени союза. Ответ тоже еще не известен, но они уже раз просили Долгополова — ничего не вышло. Водов согласен со мной, что записка от доктора могла бы помочь.
Относительно сбора: Водов об этой идее ничего не знал и тоже крайне не уверен в согласии Вейнбаума. Он говорит, что если В<ейнбаум> согласится, то подпись Зайцев даст, а кроме того, советует — Терапиано и Прегельшу, кроме меня и его самого. В «Р<усской> мысли» он, конечно, письмо перепечатает, буде оно появится в «Нов<ом> р<усском> слове».
Сегодня, par le meme courrier[346], я напишу Полякову обо всем этом. Поляков — и мой друг, и вообще человек верный, прямой. Я ему все изложу и попрошу переговорить с Вейнбаумом en principe. Можно бы попросить и Цвибака, но Цвибак наобещает больше, а сделает меньше и в случае чего увильнет.
Если хотите, в подписи можно взять Померанцева, известного философа. Вообще, список — по Вашему усмотрению, особенно в Америке. Я написал Полякову, что будут знаменитые подписи! На историю со Смоленским[347] не обращайте внимания. Водов преувеличивает ее значение. Собака лает, ветер носит, особенно, если собака подвалила.
Пока все, ввиду болезни. Я предполагаю, что это опять ямайский грипп, по отвратительному самочувствию.
Ваш Г. А.
45. Г.В. Адамович — И.В. Одоевцевой
Paris
31/ III-58
Дорогой друг Мадам
Я был сегодня утром в Земгоре (malgre[348] 38°, которые не проходят! Но это я упоминаю не в заслугу себе, а просто так. Выхожу я все равно, а почему жар — не знаю).
Долгополов — invisible[349], о чем меня предупредил Ермолов. У него умер сын, он потрясен, никого не хочет видеть и т. д. Все делает Недошивина, у которой я и имел долгую аудиенцию.
Она обещает сделать все возможное и говорит, что все прежние доводы (будто Вы «трудные» жильцы) отпали, т. к. в Hyeres у Вас хорошая репутация. Докторское свидетельство я ей передал, но она сразу сказала, что предпочитает действовать не по «медицинской» линии, а по культурной и писательской: докторские свидетельства не имеют значения, т. к. они есть у всех. Сегодня или завтра будет какое-то заседание, на кот<ором> эти дела решаются, и она мне твердо сказала, что будет Вас всеми силами отстаивать перед другими кандидатами. Ей можно верить, она едва <ли> виляет, а говорит прямо то, что знает.
Но на Cormeilles пока нет надежды. Почему? Она говорит, что перевод из одного района в другой вообще встречает препятствия (кажется, у французов), а в Cormeilles — особенно, и если это сделать, будет много осложнений. Как я ни настаивал, она не уступила: нет, в Cormeilles — не могу. Я упомянул о сырости в Gagny (с Ваших слов). Она рассмеялась и говорит, что сырость именно в Cormeilles, где с трех сторон три речки. Ну, словом, она будет устраивать Gagny или Sevres, где открыт новый, небольшой дом, по ее словам, очень хороший, и сообщение с Парижем очень хорошее: 15 минут с Gare St-Lazar, масса поездов.
Вас, вероятно, это огорчит. Но другого я не мог добиться, и главный мой довод — что юг Жоржу вреден — тут не действует. Это она мне и сказала. Кроме того, если Вы попадете в Gagny или Sevres, то на месте, м. б., сами устроите переезд, сговорившись с кем-нибудь из жильцов. Я спросил Недошивину, можно ли будет это сделать: она только развела руками, «не знаю». Но не сказала, что нельзя.