Основываясь на раннеюртиковских материалах, и в первую очередь на керамике, можно предполагать, что юртиковская культура формируется на основе вятского варианта новоильинской культуры, без активных внешних воздействий со стороны соседних культур (Наговицин, 1983, с. 18; 1984, с. 120).
Памятники с накольчатой керамикой. В последние годы в Нижнем Прикамье выявлена еще одна группа энеолитических памятников с так называемой накольчатой керамикой. Число открытых и раскопанных поселений пока незначительно. В настоящее время они известны преимущественно в низовьях рек Белой и Ика (Габяшев, 1982, с. 30–31). На некоторых поселениях проведены раскопки: II Татарско-Азибейском, II Дубово-Гривском, II Саузовском и др. Для этих памятников характерны плотные тонкостенные сосуды баночной и горшковидной формы с плоскими днищами. Расположение орнамента горизонтальное, но встречается и вертикальное. Яркой особенностью керамики является способ нанесения узоров — концом заостренной либо округлой палочки или пластиной. Среди узоров преобладают горизонтальные, наклонные и волнообразные линии, а также треугольники. Часто украшались кромки венчиков и днищ. Каменные орудия изготовлялись как на отщепах, так и на пластинах. На поселениях II Татарско-Азибейском, III Русско-Азибейском зафиксированы остатки металлопроизводства, в том числе обломки тиглей, что доказывает знакомство обитателей с металлом.
Памятники с накольчатой керамикой известны также в Среднем Прикамье (Мельничук, Пономарева, 1984, с. 46, 49) и Вятском крае (Гусенцова, 1981), где они датируются эпохой неолита. Не исключено, что в этих районах будут открыты и энеолитические поселения. Памятники с накольчатой керамикой не связаны с общей линией развития местных культур. Возможно, что население, оставившее эти памятники, продвинулось в Нижнее Прикамье с юга, может быть из лесостепных районов Среднего Поволжья (Габяшев, 1982, с. 31; Васильев, Габяшев, 1982, с. 12) или Зауралья (Выборнов, 1984, с. 12). Дальнейшая судьба коллективов с накольчатой керамикой пока остается не ясной. Возможно, они ассимилировались в среде местного населения.
Таким образом, как показывают археологические материалы, в эпоху энеолита население Прикамья и Вятского края продолжало развивать традиционные отрасли хозяйства: охоту и рыболовство. Однако соотношение между ними изменяется, ведущая роль переходит к рыболовству. Изменяется и сам характер рыболовства, которое становится преимущественно сетевым, хотя возникновение последнего относится, видимо, еще к неолитической эпохе. Наличие сетевого рыболовства доказывается многочисленными рыболовными грузилами из галек с поперечными желобками или без них. В рассматриваемом регионе особенно много грузил на поселениях гаринско-борской культуры.
Успешное развитие сетевого рыболовства в этот период могло быть возможным только при трудовых усилиях значительного коллектива, что также подтверждается археологическими материалами. Многие энеолитические поселения Прикамья и Вятского края состоят из 5-10 и более жилищ, тогда как неолитические стоянки имели всего 2–3 жилища. Таким образом, сетевое рыболовство обеспечивало регулярное поступление пищевых продуктов и создание их запасов на зиму. В связи с этим правомерно мнение М.Ф. Косарева о том, что оседлое рыболовство более сопоставимо с ранним земледельческим типом хозяйства, чем с охотничьим и охотничье-рыболовческим (1981б, с. 140). Наряду с сетевым рыболовством использовались, вероятно, разнообразные ловушки, а также индивидуальные способы ловли рыбы с помощью гарпунов и крючков.
Важное значение сохраняла и охота на диких животных, особенно в осенне-зимнее время. Судя по костным остаткам, основными объектами охоты были лось, северный олень, благородный олень, бобр, кабан, а также мелкие пушные звери (Бадер, 1964б, с. 155; Наговицин, 1983, с. 21). На развитую охоту указывают многочисленные мелкие и крупные наконечники стрел и копий.
Очень сложным является вопрос о времени и масштабах распространения в Прикамье и Вятском крае скотоводства и земледелия. Единичные находки костей домашних животных дают основание предполагать, что гаринско-борское и юртиковское население было уже знакомо с домашними животными (Бадер, 1964б, с. 155; Наговицин, 1980б, с. 117). Достоверных данных о наличии земледелия пока нет.
Первые следы плавки меди и медные изделия появляются в регионе в период существования новоильинской культуры (Бадер, 1961б, с. 190) и культуры с накольчатой керамикой (Габяшев, 1982, с. 33). На втором этапе энеолита металлургическое производство получает дальнейшее развитие. В Прикамье и Вятском крае складываются очаги металлургии (Черных, 1970, с. 108; Кузьминых, 1980, с. 150). В каждом районе выделывались ножи (рис. 10, 21, 23) листовидной формы с узкими черенками, кольца (рис. 10, 22), тонкие проколки, четырехгранные шилья, пластинки и т. п.; широко применялись чашевидные тигли (рис. 10, 20). На камских поселениях найдены также крупное тесло, подвески-лунницы, четырехгранные стержни, копье (Бадер, 1946б, рис. 120). На юртиковском поселении Худяки обнаружен гарпун, а на Буй II — толстый стержень с заостренным концом. В качестве руды местные металлурги использовали залежи медистых песчаников. Куски такой руды найдены на юртиковском поселении Усть-Лудяна II (Наговицин, 1980, с. 117; Кузьминых, 1980, с. 148).
Большой интерес представляет могильник, открытый недавно В.С. Стоколосом в Нижнем Прикамье (1984). В нем изучено 25 погребений, ориентированных преимущественно по линии СВ-ЮЗ. Могильные ямы небольших размеров и неглубокие. Скелеты умерших почти не сохранились. Основными находками в погребениях были фрагменты или развалы сосудов, орнаментированных гребенчатым штампом. Найдены также кремневые скребки и отщепы. Судя по керамике (форма сосудов и орнамент), могильник существовал в самом конце неолита или в начале новоильинской культуры.
К числу гаринско-борских памятников, вероятно, относится «писаный камень» с наскальными рисунками, выполненными красной краской (охрой), найденный на р. Вишере — левом притоке Камы в ее верхнем течении (Генинг, 1954, с. 272–273). То, что гаринско-борское население посещало это место, подтверждают подтреугольные наконечники стрел с усеченным основанием, найденные в культурном слое под скалой (Бадер, 1954, с. 247–250). «Писаный камень», видимо, служил прикамскому населению для отправления каких-то культовых и магических обрядов.
Материалы энеолитических памятников дают свидетельства о связях коллективов Прикамья и Вятского края с населением соседних районов. Наиболее важными были контакты поздненеолитического и энеолитического населения со своими южными соседями, населявшими лесостепные районы Южного Предуралья и Среднего Поволжья. Вероятно, под их влиянием нижнекамские коллективы (а затем среднекамские и вятские) впервые знакомятся с металлом и производящими формами хозяйства (Васильев, 1980, с. 7; Васильев, Габяшев, 1982, с. 5–10; Габяшев, 1982, с. 33). Возможно, эти контакты продолжались и на втором этапе энеолита (Васильев, Габяшев, 1982, с. 9).
Весьма интенсивными были, видимо, связи населения Среднего Прикамья и Зауралья, что прослеживается по находкам на поселениях гаринского типа многочисленных — зауральских сосудов с примесью талька. Причины и характер этих контактов интерпретируются археологами по-разному (Бадер, 1964, с. 139, 156–158; Матюшин, 1982, с. 269, 292, 297, 300).
Определенные связи поддерживались и с населением других областей. Так, отдельные вещи из янтаря на гаринско-борских и юртиковских поселениях указывают на какие-то контакты с Прибалтикой, а керамика с Т- и Г-образными венчиками, отпечатками рамчатых штампов и шнура, намотанного на палочку, — на связи с носителями волосовской культуры Среднего Поволжья.
Эпоха энеолита в Прикамье и Вятском крае охватывала значительный промежуток времени, начиная от первой половины III до середины II тыс. до н. э. И если истоки раннего этапа энеолита можно достаточно уверенно связывать с местным волго-камским неолитом, то финал гаринско-борской и юртиковской культур остается пока не ясным. Трудность изучения этого вопроса связана с тем, что в настоящее время практически неизвестны памятники раннего бронзового века. Отсутствие связующего звена между культурами энеолита и поздней бронзы затрудняет использование ретроспективного метода в разработке такой важной проблемы, как этническая принадлежность носителей местных неолитических и энеолитических культур. Согласно существующим гипотезам, они являлись далекими предками современных финно-угорских народов Прикамья — коми и удмуртов (Бадер, 1972б; Халиков, 1969, с. 370–387).
Глава втораяРанний бронзовый век лесной полосы Европейской части СССР
1. Культуры раннего бронзового века южной полосы лесов Европейской части СССР
Во второй половине III — начале II тыс. до н. э. в составе населения Восточной и Средней Европы произошли значительные изменения. Они были вызваны расселением среди местного поздненеолитического населения скотоводческо-земледельческих племен, культуры которых получили название культур шнуровой керамики, кубков, ладьевидных топоров, одиночных погребений, боевых топоров и др. Ранние памятники этих культур обнаруживают значительное сходство в формах и орнаментации глиняной посуды, типах каменных орудий, в погребальном обряде, что позволяет объединять их в культурно-историческую область племен шнуровой керамики, которая занимала в Европе огромную территорию — от Волги на востоке до берегов Рейна на западе и от Южной Скандинавии на севере до Швейцарии, Чехословакии, Поднестровья и Среднего Поднепровья на юге. На территории распространения племен шнуровой керамики в результате включения в их состав местного субстрата возникло более 20 родственных культур и культурных групп с локальными особенностями.
До последнего времени носители культур шнуровой керамики характеризовались как скотоводческие племена с подвижным пастушеским и даже кочевым образом жизни. Новые исследования позволяют говорить о них как об оседлых скотоводах и земледельцах. На поселениях этих племен найдены кости домашних животных и остатки злаков или отпечатки их на глиняной посуде, а также орудия для обработки земли и уборки урожая, свидетельствующие о наличии у них развитого скотоводства и земледелия. В состав домашнего стада входили крупный и мелкий рогатый скот, свинья, лошадь. Племена шнуровых культур выращивали пшеницу, ячмень, овес, чечевицу и другие злаки. Они жили на сравнительно небольших поселениях в наземных или немного углубленных прямоугольных жилищах столбовой конструкции. Предполагается существование у них и наземных срубных жилищ.
Для племен шнуровой керамики характерны курганные и грунтовые захоронения в скорченном положении, глиняные сосуды эсовидной формы и шаровидные амфоры с короткой шейкой и двумя ручками-ушками в наиболее широкой части тулова, орнаментированные отпечатками шнура и нарезными линиями, а также боевые каменные сверленые топоры.
Антропологический состав населения культур шнуровой керамики неоднородный. Выделены средиземноморский антропологический тип, который преобладает, палеоевропеоидный (кроманьоидный), лапоноидный, арменоидный и нордический. Это свидетельствует о сложном процессе формирования племен шнуровых культур.
Происхождение культур шнуровой керамики окончательно не выяснено. Большинство исследователей считают, что культуры племен шнуровой керамики не имели ничего общего с поздненеолитическими культурами Волго-Окского бассейна, Верхнего Поднепровья, Восточной Прибалтики, Южной Скандинавии и Средней Европы. На этих территориях племена шнуровых культур пришлые, они расселились среди местного населения.
Сходство предметов, происходящих из разных мест расселения племен шнуровой керамики, не оставляет сомнений в том, что эти племена имели общего предка (Третьяков П.Н., 1966, с. 70).
Истоки племен культур шнуровой керамики ищут в юго-восточных областях Европы, примыкающих к северному побережью Черного моря (Г. Розенберг, П. Глоб, К. Струве, М. Гимбутас, А.Я. Брюсов, В.Н. Даниленко и др.), в лесостепной зоне Правобережной Украины (И.И. Артеменко, И.К. Свешников, П.Н. Третьяков, С.С. Березанская, Н.Н. Бондарь и др.), в области между Днепром и Вислой (Д.А. Крайнов, Р.Я. Денисова и др.), между Вислой и Рейном (У. Фишер, А. Хойслер, К. Яжджевский и др.).
Существующие абсолютные датировки культур шнуровой керамики (по радиокарбонному методу) свидетельствуют о том, что распространение этих культур в Европе не было кратковременным. Это не была экспансия или грандиозные походы завоевателей с каменными боевыми топорами. Процесс этот был сложным и долговременным, длившимся несколько столетий. Это было расселение шнуровых племен, охватившее огромную территорию Европы. Эти племена оказали значительное влияние на судьбы местного населения, внесли большой вклад в формирование культур целого ряда народов Европы. Расселение скотоводческо-земледельческих племен указанной историко-культурной общности привело к широкому распространению производящих видов хозяйства в среде местного населения, жившего по традициям присваивающего охотничье-рыболовческого хозяйства. С появлением на территории Восточной Европы племен шнуровой керамики и боевых топоров начался бронзовый век, приведший к дальнейшим крупным социально-экономическим изменениям в недрах первобытно-общинного строя и появлению новых культур позднего бронзового века.
Среди советских и зарубежных исследователей (археологов и лингвистов) распространено мнение о том, что племена культур шнуровой керамики сыграли решающую роль в этногенезе славян, балтов и германцев в качестве их общей подосновы. Территория расселения племен культур шнуровой керамики в более позднее время почти полностью совпадает с областью расселения славян, балтов и германцев.
Среди культур шнуровой керамики Восточной Европы (карта № 3) исследователи выделяют в Среднем и Верхнем Поднепровье среднеднепровскую культуру, в Прикарпатье и Западной Подолии — подкарпатскую, на Волыни — городокско-здолбицкую и стжижовскую, в Поволжье — фатьяновскую, в Восточной Прибалтике — висло-неманскую (жуцевскую) и эстонскую (ладьевидных топоров).
Карта 3. Распространение памятников культур шнуровой керамики на территории юго-западной полосы лесов и лесостепей Русской равнины и Карпат.
а — среднеднепровской культуры (1-146); б — подкарпатской культуры (147–200); в — городокско-здолбицкой культуры (201–220); г — стжижовской культуры (221–254); д — почапского типа (255–258); е — граница распространения памятников верхнеднестровской группы подкарпатской культуры.
I. Среднеднепровская культура. Ранний этап. Курганы: 1 — Долинка; 2 — Новоселки; 3 — Мокиевка; 4, 5 — Гамарня; Яблоновка, Деревенковец; 6 — Ивановка; 7 — Беркозовка; 8 — Зеленки; 9 — Липовец; 10 — Бурты; 11 — Каргарлык; 12 — Забара; 13 — Грищенцы; 14 — Шандра.
Средний этап. Поселения: 15 — Трахтемиров; 16 — Кийлов; 17 — Новоукраинка; 18 — Вишенки; 19 — Софиевка; 20 — Канев I–V; 21 — Асаревичи; 22 — Золотинки; 23 — Борзна; 24 — Волынцево; 25 — Загоринцы; 26 — Туров; 27 — Юрковичи, уроч. Наддача; 28 — Чечуровка; 29 — пос. Пролетариат; 30 — Малые Роги; 31 — Лучин, уроч. Иванское; 32 — Вороновка, уроч. Гренск; 33 — Гайшин; 34–36 — Дубны; 37 — Мстиславль; 38 — Партизанское; 39 — Брянск, уроч. Куракин Бор; 40 — Белынец; 41 — Снопоть. Курганы: 42 — Гамарня; 43 — Подвыское; 44 — Красное; 45 — Черняхов; 46 — Стретовка; 47 — Стасева; 48 — Речки; 49 — Горохватка; 50 — Ходосовичи, уроч. Мошка; 51 — Юдичи; 52 — Белые Берега; 53 — Бесед I; 54 — Речица; 55 — Голосок; 56 — Лунево; 57 — Белынец. Грунтовые погребения: 58 — Софиевка; 59 — Красный хутор; 60 — Евминка; 61 — мыс Очкинский; 62 — Телец; 63 — Радутино; 64 — Брасово; 65 — Брянск, уроч. Куракин Бор; 66 — Столпники; 67 — Печкуры; 68 — Шаврики; 69 — Любеч; 70 — Беседки; 71 — Стрелица; 72 — Кокавня; 73 — Вороновка, уроч. Гренск; 74 — Старая Каменка, уроч. Сосновая Грива; 75 — Большая Зимница; 76 — с/х Вейна; 77 — Велятичи.
Поздний этап. Поселения: 78 — Домантово; 79, 80 — Пекари; 81 — Канев; 82 — Трахтемиров; 83, 84 — Зарубницы; 85 — Козинцы; 86, 87 — Бортничи; 88 — Селище V; 89, 90 — Староселье; 91 — Завадовка; 92 — Евминка; 93 — Сусловка; 94 — Погост; 95 — Опечкн, уроч. Лысая гора; 96 — Погореловка; 97 — Марьяновка; 98 — Суворове; 99 — Лужки; 100 — Голосок; 101 — Любпы; 102 — Юрковичи, уроч. Наддачи; 103 — пос. Пролетариат; 104 — Сябровичи, уроч. Бурьяка; 105 — Солоное; 106 — Лучин, уроч. Борок Семеновский; 107 — Лучин, уроч. Завалье; 108 — Вороновка, уроч. Гренск; 109 — Зарубницы; 110 — Веть; 111 — Славгород, уроч. Ивенская Струга; 112 — Обидовичи; 114 — Кривна; 115 — Катынь, Курганы; 116 — Новоселки; 117 — Корытное; 118 — Шуляки; 119 — Дубровка; 120 — Мокиевка; 121 — Будкивка; 122 — Медвин; 123 — Хировка; 124 — Деренковец; 125 — Нетеребки; 126 — Гноево; 127 — Ивановка; 128 — Емчиха; 129 — Зеленки; 130 — Гамарня; 131 — Гамарня-Яблоновка; 132 — Поток; 133 — Гречаники; 134 — Ходосовичи (уроч. Палик, Сергеева Грива); 135 — Белые Берега; 136 — Белынец. Грунтовые погребения: 137 — Моства; 138 — Рудня-Споницкая; 139, 140 — пос. Пролетариат; 141 — Сябровичи (уроч. Липовый Брод); 142 — Городовка; 143 — Клины; 144 — Ходосовичи (уроч. Хоршово); 145 — Лучин (уроч. Сосонка); 146 — Стрелица.
II. Подкарпатская культура (верхнеднестровская и подольская группа). Курганы: 147 — Баличи; 148 — Столицы; 149 — Межинец; 150 — Коропуж; 151 — Камарное; 152 — Кульчицы; 153 — Великая Озимина; 154 — Колонец; 155 — Ракитное; 156 — Красов; 157 — Сирпаки; 158 — Колоколин; 159 — Стратин; 160 — Подгорцы; 161 — Лотатники; 162 — Нечивцы; 163 — Крылос; 164 — Комаров; 165 — Викторов; 166 — Убыни; 167 — Вырив; 168 — Новоселки — Лиски; 169 — Русилов; 170 — Ясиновка; 171 — Дусанов; 172 — Высоцкое; 173 — Хотынь; 174 — Осиповны (Юсковцы); 175 — Перерослив; 176 — Радзимин; 177 — Шикиринцы; 178 — Корытное; 179 — Плужное; 180 — Сивки; 181 — Изяславль; 182 — Буглив; 183 — Великая Плавуча; 184 — Лисичинцы; 185 — Клинковцы; 186 — Качановка; 187 — Остапово; 188 — Хоростков; 189 — Завадинцы; 190 — Белогорка (Викняны); 191 — Гвоздець; 192 — Пядыки; 193 — Мишин. Грунтовые погребения: 194 — Демьянов; 195 — Тетильково; 196 — Кутянка (Исерна). Поселения: 197 — Борки; 198 — Корчевка; 199 — Бовшев; 200 — Канское.
III. Городокско-здолбицкая культура. Курганы: 201 — Михайлов; 202 — Одерады; 203 — Мирогоща; 204 — Молодово III; 205 — Вильгир; 206 — Залужье, Грунтовые погребения 207 — Берестечко; 208 — Липа; 209 — Новоселки; 210 — Мокрое; 211 — Княгинино; 212 — Забороль; 213 — Здолбица; 214 — Стадники; 215 — Верхив; 216 — Городок. Поселения. 217 — Городок; 218 — Майдап-Моквинский; 219 — Зозов I; 220 — Зозов II.
IV. Стжижовская культура. Курганы: 221 — Великий Боратин; 222 — Городок. Грунтовые могильники. 223 — Рациборовицы; 224 — Пиколосы; 225 — Скоморохи Малые; 226 — Грудок Надбужный; 227 — Дениска Нове; 228 — Шевица; 229 — Черники; 230 — Валентинов; 231 — Торчин; 232 — Семаки; 233 — Гнедава; 234 — Ставок; 235 — Радив; 236 — Дубна; 237 — Липа; 238 — Перссонница; 239 — Зобороль; 240 — Белокриница. Поселения: 241 — Валентинов; 242 — Торчии; 243 — Ставок; 244 — Лопавши; 245 — Муравица; 246 — Зозов II; 247 — Вильхово; 248 — Коршев; 249 — Ромош; 250 — Караевичи; 251 — Озлив; 252 — Великий Олексин; Клады: 253 — Липа; 254 — Стеблевка.
V. Памятники почапского типа:255 — Почапы; 256 — Звенигород; 257 — Чижиков; 258 — Рипнев.
Среднеднепровская культура. Начиная с середины XIX в. на правобережье северных районов Среднего Поднепровья и в Подесенье различными исследователями проводились раскопки курганов эпохи бронзы (Самоквасов, Хвойко, Бранденбург, Чуев, Спицын и др.), но они носили случайный характер. В 1914 г. на основе изучения результатов этих исследований В.А. Городцов выделил на правобережье Среднего Поднепровья приднепровскую культуру эпохи бронзы (1915, с. 165), которую позднее переименовал в среднеднепровскую (1927, с. 610–626).
В 20-30-х годах XX в. было обследовано большое количество памятников этой культуры в бассейнах Днепра, Припяти, Сожа и Десны (Палiкарповiч, 1928, 1930, 1957а; Лявданский, 1924, 1927, 1928, 1932; Пассек, Латынин, 1928, с. 374–390). В послевоенный период были произведены раскопки и обследование многочисленных памятников (Пассек, 1949, с. 42–48; Воеводский, 1949, с. 22–26; Розенфельдт, 1950, с. 130–140; Кропоткин, 1952, с. 52–66; 1959, с. 103–113). Т.С. Пассек опубликовала обобщающую статью о среднеднепровской культуре (1947, с. 34–51). В последующие годы обследования памятников этой культуры были осуществлены многими исследователями (Березанская, 1961, с. 102–118; Тереножкин, 1965, с. 4–7; Телегин, 1965, Довженок, 1962, с. 9).
Систематические исследования памятников среднеднепровской культуры на территории Верхнего Поднепровья осуществлены И.И. Артеменко (1963а, б; 1964а, с. 9–18; 1967, с. 3–135; 1975; 1976а; 1976в), а в Среднем Поднепровье — Н.Н. Бондарем (1974).
Памятники среднеднепровской культуры в настоящее время известны на обширной территории Среднего и Верхнего Поднепровья, включающей современную Черкасскую, Киевскую, Житомирскую, Черниговскую и часть Сумской области Украинской ССР; Гомельскую, Могилевскую и часть Минской и Витебской областей Белорусской ССР; Смоленскую, Брянскую и часть Калужской и Орловской областей РСФСР (карта № 3).
Среднеднепровская культура представлена поселениями, курганными и грунтовыми могильниками, а также отдельными находками каменных, кремневых и металлических (бронзовых) изделий.
Поселения известны в 209 пунктах Среднего и Верхнего Поднепровья. На 27 из них производились раскопки, а многие прошурфованы. Расположены они в пойме реки на песчаных возвышенностях, на мысах боровой или надпойменной террасы, а также на высоких мысах. Площадь поселения от 2 до 3,5 тыс. кв. м. На поселениях (Ксендзова гора, Завалье, Псковщина, Козинцы и др.) обнаружены остатки наземных жилищ столбовой конструкции с очажными ямами или каменными очагами внутри. Форма и размеры жилищ прослежены на поселении Псковщина. Здесь исследованы четыре наземных жилища прямоугольной формы длиной 5–6 ы, шириной 4–5 м, ориентированных по длинной оси с севера на юг. В жилищах и за их пределами обнаружены хозяйственные ямы.
Могильники среднеднепровской культуры, курганные и грунтовые, с трупоположением и трупосожжением, исследованы в 93 пунктах. Среди курганных могильников наиболее крупными являются Белынецкий (24 кургана) и Луневский (20 курганов), а среди грунтовых — Стрелица (94 погребения) и Сябровичи (132 погребения), исследованные И.И. Артеменко.
На поселениях и в погребениях среднеднепровской культуры найден разнообразный вещественный материал: глиняная посуда, бронзовые предметы, кремневые и каменные орудия труда и оружие, различные украшения и др.
На обширной территории распространения среднеднепровской культуры памятники ее не одновременны. А. Эуропеус высказал предположение, что на правобережье Среднего Поднепровья глиняные сосуды из Стретовского кургана являются более ранними, чем из курганов гатнинского типа (Äyräpää, 1933, s. 124 и сл.).
Т.С. Пассек разделила памятники среднеднепровской культуры на территории Среднего Поднепровья на два хронологических этапа: стретовский (ранний) и гатнинский (поздний). На территории Верхнего Поднепровья она выделила днепро-деснинскую группу памятников и высказала предположение, что в ней имеются и более ранние, и более поздние памятники, соответствующие курганам типа Стретовки и типа Гатного (1947, с. 35–48).
И.И. Артеменко выделяет в среднеднепровской культуре три хронологических этапа: ранний, средний и поздний. Кроме того, среди памятников среднего этапа представляется возможным выделить более ранние и более поздние комплексы, соответствующие началу и концу этого этапа.
Памятники раннего этапа (рис. 11). Эти памятники (Артеменко, 1963а, с. 38–48) известны на сравнительно небольшой территории правобережья Среднего Поднепровья (карта № 3). Они представлены только немногочисленными подкурганными захоронениями, исследованными Д.Я. Самоквасовым, Н.Е. Бранденбургом и А. Быдловским в 14 пунктах. Курганы расположены обычно на плато или на берегу реки в одиночку или небольшими группами. Высота их от 0,5 до 2,5 м, диаметр 12–30 м. Как правило, для захоронения умерших среднеднепровцы использовали курганы, насыпанные над погребениями среднеднепровского варианта ямной культуры. Могильные ямы прямоугольной формы длиной 1,8–2,2 м, шириной 1–2 м, глубиной до 1,5 м, перекрывались деревом. На дне могил прослежены следы дерева и остатки подстилки из камыша или бересты. Иногда встречается красная краска (Долинка, курган 28; Забара, погребение 2, курган 322).
Погребальный инвентарь раннего этапа сравнительно беден. Он состоит из ромбовидных и обушковых каменных сверленых топоров и глиняных сосудов (рис. 11). Обычно в погребении находится один сосуд или топор, но в некоторых (Забара, курган 2; Рыжановка) обнаружены глиняный сосуд и топор или три сосуда (Зеленки, курган 310, погребение 12).
Сосуды изготовлены из недостаточно перемешанной и отмученной глины с примесью в тесте песка и шамота. На внутренней, а иногда и на наружной поверхности имеются следы тонкой штриховки. Обжиг неравномерный. Для раннего этапа характерны сосуды со сравнительно высокой прямой или слегка отогнутой наружу шейкой, шаровидным или округлым туловом и круглым или уплощенным дном (Зеленки, курган 220, погребение 6; Забара, курган 322, погребение 2, курган 413, погребение 3; Беркозовка, курган 380, погребения 1 и 2; Бурты, курган 288, погребение 7 и др.). Встречаются также плоскодонные сосуды с выпуклым туловом и прямой или слегка отогнутой наружу шейкой (Зеленки, курган 220, погребение 3; курган 310, погребение 12), сосуды эсовидной формы (Зеленки, курган 343, погребение 4). Сосуды раннего этапа орнаментированы лишь в верхней части простым однозонным или двухзонным орнаментом из отпечатков шнура и линейного штампа, короткими насечками, прочерченными линиями, образующими горизонтальные ряды, «елочку», зигзаг и треугольники с опущенной вниз вершиной.
Памятники среднего этапа (рис. 12). На среднем этапе территория среднеднепровской культуры значительно увеличилась (карта № 3). Среднеднепровские племена расселились с правобережья на левобережье Среднего Поднепровья и в Верхнее Поднепровье на территории позднетрипольских племен софиевской группы, неолитических племен верхнеднепровской культуры и культуры ямочно-гребенчатой керамики, а также, вероятно, на часть территории племен культуры шаровидных амфор Восточной Волыни.
Памятники среднего этапа представлены поселениями, курганными и грунтовыми могильниками. Поселения известны в 47 пунктах, на шести из них производились раскопки. Они расположены в пойме реки на песчаных возвышенностях и по краю надпойменной или боровой террасы, а иногда и на высоких участках коренного берега (Иванское, Селище III). Площадь поселений от 1 до 3,5 тыс. кв. м. Исследованы остатки наземных жилищ столбовой конструкции с выложенными из камней очагами или с очажными ямами (Ксендзова гора).
Кремневые и каменные орудия (рис. 12, 1–3; 13, 14, 16, 19) представлены скребками, ножами, скреблами, клиновидными топорами, наконечниками стрел и копий, обломками каменных сверленых топоров, зернотерок, отбойниками и др.
Керамика (рис. 12, 22–35) двух видов — кухонная и столовая. К первой группе относятся большие плоскодонные сосуды с выпуклым туловом и прямой отогнутой наружу шейкой. Тесто сильно запесоченное с примесью кварца. Сосуды орнаментированы только в верхней части отпечатками шнура, линейного и зубчатого штампа, штампа (палочки), обмотанного ниткой или тонким шнуром, нарезными линиями, образующими елочные композиции, пояса из соприкасающихся сторонами заштрихованных треугольников, горизонтальные и диагональные ряды. Кухонная посуда среднего этапа встречается только на поселениях. Вторая группа представлена тонкостенными сосудами с высокой прямой отогнутой наружу шейкой, уплощенным или плоским дном, сосудами баночной и эсовидной формы. По-видимому, во второй половине среднего этапа появляются сосуды колоколовидной формы. Тесто плотное, с небольшой примесью песка. Орнамент расположен по шейке или до половины высоты сосуда. Он состоит из нарезных и прочерченных линий, коротких насечек, отпечатков шнура и линейного штампа, образующих горизонтальные ряды, елочные композиции и пояса из соприкасающихся сторонами заштрихованных треугольников. Сосуды первой половины среднего этапа украшены одно- или двухзонным орнаментом, а второй половины — многозонным. Сосуды второй группы встречаются на поселениях и в погребениях. В количественном отношении на поселениях преобладает кухонная посуда.
В отличие от раннего этапа средний этап среднеднепровской культуры характеризуется разнообразием погребального обряда — это курганные и грунтовые могильники с трупоположением и трупосожжением. Курганные погребения исследованы в 20 пунктах, где раскопано 70 курганов, содержащих 112 погребений (Долинка, Зеленки, Стретовка, Белынец, Лунево, Ходосовичи и др.). Высота курганов от 0,45 до 3 м, диаметр от 8 до 30 м. Первоначальная насыпь курганов окружалась ровиком или деревянной оградой. Под насыпью на древней поверхности обнаружены кострища. Могильные ямы овальной или прямоугольной формы перекрывались деревянным накатом. Над некоторыми погребениями (Ходосовичи, Белынец, Речки и др.) прослежены остатки деревянных сооружений — навесов или оград. На дне могил обычна подсыпка из золы, встречается охра, остатки дерева, подстилка из камыша или бересты. В погребениях с трупоположением умерших хоронили на боку в скорченном положении, но встречаются и погребения на спине в вытянутом положении (Гатное, курган 6; Долинка, курган 60). В начале среднего этапа преобладает ориентировка могильных ям по линии восток-запад, а в конце его — по линии север-юг. Для подкурганных погребений с трупосожжением (Речица, Стретовка, Белынец и др.) характерны такие же размеры курганов, форма и размеры могильных ям, как и при трупоположении. Сожжение производилось на стороне, а в могилу ссыпались пережженные кости, часто смешанные с золой.
На среднем этапе появляется и получает распространение новый погребальный обряд — захоронение умерших в грунтовых могильниках с трупоположением и трупосожжением. Они известны в 27 пунктах Среднего и Верхнего Поднепровья. Грунтовые погребения с трупоположением (Брасово, Телец, Партизанское, Столпники, Печкуры, Велятичи, Куракин Бор, Большая Зимница и др.) находятся в могильных ямах, перекрытых деревянным накатом. Известны захоронения на боку (Большая Зимница) и на спине (Брасово), в скорченном положении. Грунтовые погребения с трупосожжением (Стрелица, Сябровичи, Мыс Очкинский, Радутино, Евминки и др.) также находились в могильных ямах такой же формы и размеров, как и при трупоположении. Сожжение производилось на стороне, а в могилу ссыпали остатки от кремации, часто вместе с золой. Ориентировка могильных ям такая же, как и для погребений под курганными насыпями. В могильниках Стрелица и Сябровичи вокруг некоторых могил прослежены ровики с ямами от столбов — остатки ограды.
В погребениях найден разнообразный инвентарь: кремневые, каменные и бронзовые орудия труда и оружие, украшения, глиняная посуда. Посуда разделяется на три основных типа: горшки, амфоры и кубки (или бокалы). Горшки с высокой или короткой отогнутой наружу шейкой, округлым или яйцевидным туловом и округлым или уплощенным дном; горшки эсовидной формы с уплощенным или плоским дном. Они орнаментированы только в верхней части отпечатками шнура, линейного штампа, прочерченными линиями, образующими горизонтальные ряды, елочные композиции, пояса из соприкасающихся сторонами заштрихованных треугольников и из треугольников с опущенной вниз вершиной. Амфоры и близкие к ним по форме сосуды (Гришенцы, Речица, Лунево) с биконическим или вытянуто-округлым туловом, короткой отогнутой шейкой и с двумя плоскими ручками, расположенными на наиболее выпуклой части тулова, орнаментированы мелкими углублениями и прочерченными линиями, образующими вертикальные группы, окаймленные насечками или углублениями. Кубки (или бокалы) представляют собой небольшие сосуды с высокой шейкой и округлым туловом, нередко цилиндрической и колоколовидной формы, круглодонные и плоскодонные, украшены только в верхней части таким же орнаментом, как и горшки.
Металлические изделия представлены медными вислообушным и втульчатым топорами, наконечником копья, шильями, ножами, очковидными привесками и височными кольцами (Ходосовичи). За исключением одного шила из прикарпатского металла (Ходосовичи, курган 10, погребение 2), все они изготовлены из металла кавказского происхождения.
Среди кремневых орудий имеются ножи, наконечники стрел, копий, дротиков, клиновидные топоры, иногда скребки. В памятниках Поднепровья преобладают наконечники стрел треугольной формы с выемкой в основании, в памятниках Подесенья — треугольной формы с черешком, а в памятниках Посожья оба типа встречаются примерно в одинаковом количестве. Клиновидные полированные топоры представлены восемью типами (по классификации Д.А. Крайнова): прямоугольные в сечении толстообушковые трапециевидной и прямоугольной формы, среднеобушковые также подпрямоугольной и трапециевидной формы; среднеобушковые, тонкообушковые и узкообушковые прямоугольной, трапециевидной и треугольной формы, линзовидные, овальные и трапециевидные в поперечном сечении.
Изделия из камня: сверленые и клиновидные топоры, булава, полировальные плиты, наковальни, мотыги, зернотерки, грузила. Среди многочисленных каменных сверленых топоров представлены только девять типов (по классификации Д.А. Крайнова): клиновидные, молотковидные, среднеобушковые, длиннообушковые, узкообушковые, обушковые усеченно-конические, коротколопастные, длиннолопастные и втульчатые. Коротко- и длиннолопастные топоры встречаются только в памятниках среднего этапа среднеднепровской культуры.
Изделия из кости и янтаря немногочисленны: найдены молоточковидные булавки, ожерелья из волчьих и оленьих зубов, костяные цилиндрические бусы и пронизи, янтарные подвески.
Памятники позднего этапа (рис. 13). На позднем этапе территория среднеднепровских племен еще более увеличилась (карта № 3). Поселения и могильники этого времени появились на берегах Сейма, в верховьях Оки, на левобережье Западной Двины в Витебской области, в верховьях Немана и на р. Скема в Минской области. Поселения известны в 160 пунктах, на 21 из них произведены раскопки. Они расположены на высоких мысах, а также на песчаных возвышенностях, в пойме реки и на надпойменной или боровой террасе. Преобладают поселения площадью 2500–3000 кв. м. На них обнаружены остатки наземных жилищ столбовой конструкции площадью от 9,0 до 44 кв. м и хозяйственные ямы (Исковщина, Завалье). На поселении Селище II стены жилищ были сплетены из прутьев и обмазаны толстым слоем глины. Найдено большое количество фрагментов керамики, костей животных, кремневых, каменных и костяных орудий, глиняные пряслица.
Племена позднего этапа среднеднепровской культуры погребали умерших, как и на среднем этапе, в курганных и грунтовых могильниках по обряду трупоположения и трупосожжения. Погребения под курганами с трупоположением аналогичны погребениям среднего этапа. Они исследованы в 27 пунктах Среднего и Верхнего Поднепровья. Раскопано около 40 курганов, в которых обнаружено более 50 погребений. Умерших погребали на боку в скорченном положении с разнообразной ориентировкой. Погребения под курганами с трупосожжением известны только в двух пунктах — в пос. Белые Берега и в Белынецком могильнике (курган 10, погребения 3 и 4). Размеры могильных ям такие же, как и при трупоположении. Могилы ориентированы с востока на запад и с северо-востока на юго-запад. Грунтовые погребения с трупоположением (Стрелица, Рудня, Споницкая, Городовка, Моства, Партизанское) исследованы только в Верхнем Поднепровье. Грунтовые погребения с трупосожжением также известны пока только в Верхнем Поднепровье (Сосонка, Пролетариат, Хоршово, Стрелица, Сябровичи, Яново II). Захоронения совершались в могильных ямах, ориентированных с востока на запад и с юго-запада на северо-восток, как и на среднем этапе. В курганных и грунтовых погребениях с трупоположением и трупосожжением позднего этапа погребальный инвентарь однообразный, что свидетельствует об их одновременности.
Среди посуды (рис. 13, 20–34) кухонная посуда встречается только на поселениях. К ней относятся плоскодонные горшки различной формы и величины, изготовленные из глины с большой примесью песка и мелкого кварца. Среди них имеются сосуды с высокой и короткой отогнутой шейкой и выпуклым туловом, эсовидной и биконической формы. Под краем венчика многих сосудов имеется утолщение-воротничок. Они орнаментированы в верхней части или по всей поверхности отпечатками шнура, линейного, иногда зубчатого штампа, насечками, ногтевыми и пальцевыми вдавлениями, а также отпечатками штампа, обмотанного тонким шнуром или ниткой, образующими горизонтальные ряды или пояса, треугольные, диагональные и елочные композиции, а также другие узоры.
Столовая посуда встречается на поселениях и в погребениях. Она разделяется на две группы. К первой относятся плоскодонные, иногда круглодонные сосуды (горшки, амфоры, кубки или бокалы), которые по технологии изготовления и форме близки к сосудам из погребений среднего этапа и продолжают их развитие. Вторая группа по форме и технологии изготовления отличается от сосудов первой группы. Вся она плоскодонная, хорошо обожжена, в тесте незначительная примесь песка. Среди них выделяются горшки, банки и чаши. Горшки эсовидной формы и с загнутыми внутрь в верхней части стенками, а также с высоко расположенными плечиками, отогнутым венчиком и небольшим плоским дном. Некоторые из них близки по форме к поздненеолитическим сосудам и сосудам сосницкой культуры. Сосуды баночной формы плоскодонные, со слегка выпуклыми расширяющимися кверху стенками. Чаши плоскодонные и круглодонные, с расширяющимися кверху прямыми или слегка выпуклыми стенками. Большая часть сосудов этой группы орнаментирована по всей поверхности и по дну отпечатками шнура, линейного штампа, короткими насечками, образующими горизонтальные ряды, зигзаг, елочные композиции.
Металлические изделия (рис. 13, 10–13, 17, 18) из погребений позднего этапа найдены в курганах близ с. Ходосовичи, в погребении у пос. Пролетариат и в погребениях могильника Стрелица. Они представлены медными шильями, ножами, наконечником копья, диадемами, гривнами, браслетами, трубчатыми пронизками и височными кольцами. Основная часть их изготовлена из металла балкано-карпатского происхождения, а шило из погребения 53 могильника Стрелица — кавказского происхождения. Нож из погребения 1 кургана 12 в уроч. Мошка и браслет из погребения 88 могильника Сябровичи изготовлены из сплава меди с оловом. К позднему этапу относится также клад медных украшений, найденный в Киеве.
Кремневые изделия (рис. 13, 1–6, 14, 15) в погребениях позднего этапа представлены таким же набором орудий, как и в погребениях среднего этапа. Клиновидные топоры пяти типов. Преобладают тонкообушковые топоры трапециевидной, подтреугольной, подпрямоугольной формы, прямоугольные, овальные и линзовидные в сечении.
Изделия из камня (рис. 13, 9, 16, 19) немногочисленны. Это отбойники, терочники, песчаниковые формочки и сверленые топоры. Последние представлены только двумя типами — длиннообушковым и усеченно-коническим.
Украшения из янтаря (рис. 13, 8) представлены подвесками, найденными в погребении 43 могильника Стрелица и в погребении 1 близ пос. Пролетариат.
Этапы развития среднеднепровской культуры позволяют определить район ее формирования (правобережье Среднего Поднепровья) и проследить процесс расселения среднеднепровских племен. Вначале среднеднепровские племена продвинулись с правобережья Среднего Поднепровья на север и на левобережье, на территорию позднетрипольских племен софиевской группы, затем по берегам Десны и Нижней Припяти, Сожа, и лишь во второй половине среднего этапа они освоили берега Верхнего Днепра. Памятники второй половины среднего этапа известны уже на всей территории Среднего и Верхнего Поднепровья, что свидетельствует о завершении этого процесса[3].
С расселением среднеднепровских племен в Верхнем Поднепровье начался процесс культурной и этнической ассимиляции поздненеолитического населения, который завершился, по-видимому, к концу среднего этапа. В материальной культуре позднего этапа отразился результат ассимиляции среднеднепровскими племенами местного населения. Особенно отчетливо это прослеживается в формах и орнаментации керамики (вторая группа столовой посуды).
Хронологические границы среднеднепровской культуры определяются XXVI–XV вв. до н. э. Ранний этап датируется XXVI–XXIV вв. до н. э. Он был, вероятно, одновременен второй группе древнеямных погребений среднеднепровского варианта (на боку в скорченном положении), позднетрипольским памятникам софиевской группы, раннему этапу верхнеднестровской группы подкарпатской культуры, неолитическим памятникам Верхнего Поднепровья.
Средний этап датируется XXIV–XVIII вв. до н. э. Он также был частично одновременен позднетрипольским памятникам софиевской группы и волынской группе культуры шаровидных амфор, второму этапу верхнеднестровской и раннему этапу подольской групп и любачевской группе подкарпатской культуры, городокскому и частично здолбицкому этапам городокско-здолбицкой культуры. На поселениях и в жилищах городокского этапа найдены фрагменты керамики среднего этапа среднеднепровской культуры. В курганах могильника Лунево встречены обломки керамики культуры шаровидных амфор. В ранних памятниках московско-клязьминской группы фатьяновской культуры найдены глиняные сосуды, близкие по форме и орнаменту к сосудам первой половины среднего этапа среднеднепровской культуры. В памятниках обеих культур найдены также аналогичные кремневые наконечники стрел и копий, кремневые клиновидные и каменные сверленые топоры, свидетельствующие о синхронности этих культур и, вероятно, об участии среднеднепровской культуры в сложении фатьяновской культуры. Во второй половине III тыс. до н. э. среднеднепровские племена были соседями на юге древнеямных племен, а в первой половине II тыс. до н. э. — племен катакомбной культуры, через которых они получали с Кавказа бронзовые изделия, и, вероятно, слитки металла. Кроме того, на среднем этапе среднеднепровские племена сосуществовали с поздненеолитическими племенами верхнеднепровской (рогачевской) культуры и культуры ямочно-гребенчатой керамики.
Поздний этап среднеднепровской культуры датируется XVIII–XV вв. до н. э. Он был одновременен третьему этапу верхнеднепровской группы и позднему этапу подольской группы подкарпатской культуры, частично одновременен здолбицкому этапу городокско-здолбицкой культуры. В жилище II на поселении Зозов I здолбицкого этапа найден фрагмент сосуда позднего этапа среднеднепровской культуры. О синхронности позднего этапа со стжижовской и межановицкой культурами, а также с нитрянской группой Словакии второй четверти II тыс. до н. э. свидетельствуют находки в этих культурах египетских фаянсовых многосегментных бус и бронзовых иволистных подвесок. Поздний этап среднеднепровской культуры был одновременен также фатьяновской культуре и культуре многоваликовой керамики.
Развитие среднеднепровской культуры прекратилось, вероятно, в середине II тыс. до н. э., когда на ее территории сложилась сосницкая культура, а в район Каневщины на какое-то время продвинулось население культуры многоваликовой керамики.
По вопросу происхождения среднеднепровской культуры существуют различные противоречивые гипотезы. Одни исследователи связывают ее с пришлыми племенами одной из среднеевропейских культур (Городцов, 1927), другие — с пришлыми с запада племенами культуры шнуровой керамики (Мерперт, 1968, с. 63, 70–75), третьи — с трипольской (Пассек, 1947, с. 50), четвертые — с древнеямной степной (Даниленко, 1955, с. 128; Киселев, 1965, с. 41) или лесостепной культурой (Артеменко, 1963а, б); пятые исследователи связывают ее сложение с неолитическими племенами (Брюсов, 1952, с. 240), днепро-донецкой культурой (Третьяков П.Н., 1966, с. 77), со среднестоговской культурой (Телегiн, 1973, с. 157).
Некоторые исследователи считают, что в сложении среднеднепровской культуры участвовало несколько местных культур: древнеямная и позднетрипольская (Березанская, 1975, с. 81–82), среднестоговская, позднетрипольская и поздненеолитическая (днепро-донецкая) культуры (Бондарь, 1975, с. 82–84). И.И. Артеменко предполагает, что среднеднепровская культура сложилась на правобережье Среднего Поднепровья на местной основе в результате сложного процесса, в котором могли участвовать не только древнеямная (как он считал ранее), но также среднестоговская и позднетрипольская (этапа С 1) культуры. Степень участия каждой из них пока трудно определить, так как ранний этап среднеднепровской культуры в настоящее время представлен только погребальными памятниками.
Об участии среднеднепровского (лесостепного) варианта древнеямной культуры в сложении среднеднепровской культуры свидетельствует сходство их погребального обряда. Для древнеямной и среднеднепровской культур характерны захоронения под курганными насыпями, в могильных ямах, перекрытых деревом, наличие красной краски (охры), золы и углей в могилах, обычай окружать первоначальную насыпь кургана ровиком. В конце первой и начале второй половины III тыс. до н. э. вышеперечисленные черты погребального обряда в Поднепровье были характерны только для древнеямной культуры. В позднетрипольской, среднестоговской (кроме красной краски) и других соседних культурах они отсутствовали.
Близость древнеямной и среднеднепровской культур прослеживается и в орнаментации керамики. Орнаментальный мотив на керамике среднеднепровской культуры состоит из отпечатков шнура, образующих горизонтальные ряды и треугольники с опущенной вниз вершиной, что находит аналогии прежде всего в керамике древнеямной культуры. Что же касается формы сосудов раннего этапа среднеднепровской культуры — широкогорлых круглодонных сосудов типа Бурты-Зеленки, возможно, прав Д.Я. Телегин, который считает, что прототипом их послужили высокогорные остродонные сосуды дериевского типа среднестоговской культуры. Переживание среднестоговских традиций прослеживается и в керамике среднего этапа среднеднепровской культуры. Это прежде всего относится к высокошейным круглодонным сосудам и круглодонным кубкам с почти прямыми стенками и перехватом (углубленным пояском) в верхней трети или посередине высоты сосуда, аналогии которым имеются в остродонных сосудах среднестоговской культуры.
Об участии позднетрипольской культуры (этапа С1) правобережья Среднего Поднепровья в сложении — среднеднепровской культуры свидетельствует положение погребенных раннего этапа среднеднепровской культуры на спине в вытянутом положении, характерное для позднетрипольской культуры этапа С1 (Чапаевский могильник). В некоторых формах и орнаментации керамики раннего и среднего этапов среднеднепровской культуры также прослеживается сходство с позднетрипольской керамикой этапа С1. В частности, система орнаментации среднеднепровской керамики из групп вертикальных и горизонтальных нарезных линий, окаймленных мелкими углублениями или насечками, близка к орнаментации сосудов этапа С1 трипольской культуры (Коломийщина I, Чапаевка и др.) Однако для окончательного решения вопроса о происхождении среднеднепровской культуры данных еще недостаточно.
Многие исследователи отмечают значительную роль племен среднеднепровской культуры в древней истории лесной полосы Восточной Европы. Существует мнение, что среднеднепровская культура принимала участие в формировании прибалтийских (висло-неманской, эстонской) и фатьяновской культур. В частности, Х.А. Моора предполагает, что с верховьев Днепра среднеднепровская культура распространилась на запад и северо-запад в Прибалтику, на север, вплоть до Приильменья, и, вероятно, также на восток, в Волго-Клязьминское междуречье (Моора, 1963, с. 15). Л. Килиан, отмечая наличие в висло-неманской (жуцевской) культуре приднепровских элементов, объясняет появление их результатом меновых сношений. И.И. Артеменко отмечает, что в висло-неманской культуре имеются сосуды, близкие по форме и особенно характеру орнамента к сосудам конца среднего и позднего этапов среднеднепровской культуры. Однако, степень участия среднеднепровской культуры в сложении висло-неманской культуры и культуры ладьевидных топоров Восточной Прибалтики еще предстоит выяснить, так как памятники этого времени в междуречье Верхнего Днепра и Немана, а также в Прибалтике еще недостаточно исследованы и связующие звенья между этими культурами пока отсутствуют.
Новые исследования могильников в Подесенье, а также выделение Д.А. Крайновым ранних памятников в московско-клязьминской группе фатьяновской культуры, сравнение основных форм сосудов и типов каменных и кремневых изделий этих культур подтверждают существующие гипотезы о сложении фатьяновской культуры, прежде всего ее московско-клязьминской группы, на основе среднеднепровской культуры. И.И. Артеменко считает, что московско-клязьминская группа складывалась в процессе продвижения на эту территорию части населения среднеднепровской культуры с Подесенья в начале ее среднего этапа — в конце III — начале II тыс. до н. э.
П.Н. Третьяков отмечает, что «значение среднеднепровских племен в этногении племен лесной полосы Восточной Европы заключается не только в том, что в течение ряда столетий они овладели обширными пространствами Верхнего и отчасти Среднего Поднепровья, но и в том, что последующая история этой области — это история прежде всего их прямых потомков» (1966, с. 83).
Археологические источники свидетельствуют о том, что среднеднепровская культура явилась основой сложения сосницкой культуры бронзового века, занимавшей во второй половине II — начале I тыс. до н. э. в Среднем и Верхнем Поднепровье почти ту же территорию, что и предшествовавшая ей среднеднепровская культура.
Подкарпатская культура[4]. Выделена И.К. Свешниковым в 1971 г. (1971, с. 13–20). Территория подкарпатской культуры охватывает современные польское и украинское Предкарпатье и соседние районы Подолии. В состав этой культуры И.К. Свешников включает четыре локальные группы: краковско-сандомирскую и любачевскую, верхнеднестровскую и подольскую. Первые две группы расположены на современной территории ПНР. Они были выделены в 1966 г. На территории СССР в украинском Предкарпатье и Подолии расположены верхнеднестровская и подольская группы (карта № 3) (Свешников, 1971, с. 14–20).
Верхнеднестровская группа (рис. 14). Памятники верхнеднестровской группы подкарпатской культуры распространены в украинском Прикарпатье от истоков Днестра до р. Быстрицы на его правом берегу и до междуречья Гнилой и Золотой Липы на левом берегу (карта № 3). Они представлены в основном курганными могильниками и отдельными погребениями, известными в 27 пунктах Львовской и Ивано-Франковской обл., а также поселениями у с. Корчевка, у Кавска и у с. Бовшев тех же областей.
Могильники верхнеднестровской группы — курганные с трупоположением и трупосожжением, расположены на водоразделах и возвышенностях, состоят из 10–20 насыпей высотой до 1,5 м и диаметром 12–30 м. Однако встречаются курганы до 4–5 м высотой. Раскопки их производились в разное время и разными исследователями (Chizzola, 1909; Бернякович, 1959, с. 34–42; Свешников, 1974, с. 29–30). Под курганными насыпями исследованы захоронения с трупоположением в могильных ямах прямоугольной формы размерами от 0,65 до 1,7 м шириной и от 0,9 до 4 м длиной, в скорченном положении на боку, а иногда в вытянутом, головами в разные стороны. Найдены погребения с трупосожжением, совершенным на стороне. Пережженные кости ссыпались кучкой на древний горизонт или в могильные ямы, ориентированные по длинной оси с востока на запад.
Погребальный инвентарь состоит из керамики, каменных, кремневых и костяных изделий. В некоторых погребениях найдены также медные украшения и оружие.
И.К. Свешников пришел к выводу, что исследованные памятники верхнеднестровской группы разновременны. На основании стратиграфических наблюдений, типологического анализа материала, датировки медных предметов, а также находок вещей других, соседних культур, он выделяет в верхнеднестровской группе три хронологических этапа.
Ранний (первый) этап еще недостаточно исследован. К нему относятся две насыпи (1 и 2) у Кавска, два кургана у с. Колпец, (курганы 8 и 7) и один курган у с. Кульчицы (курган III).
Наиболее характерной формой посуды (рис. 14, 11–17) этого этапа являются глубокие круглодонные или с уплощенным дном миски с прямой или отогнутой наружу шейкой. Они изготовлены из глины с примесью песка. Поверхность их заглажена, иногда подлощена. Миски орнаментированы только в верхней части отпечатками шнура. Близкие по форме и характеру орнамента сосуды известны в памятниках раннего этапа среднеднепровской культуры. К другим формам посуды раннего этапа относится круглодонный горшок с яйцевидным туловом, высокой прямой шейкой с вертикальным выступом у ее оснований, орнаментированный по шейке отпечатками шнура (Колпец, курган 3); неорнаментированный плоскодонный горшок с выпуклым асимметричным туловом и высокой прямой шейкой (Кавск, насыпь 2), а также небольшой амфоровидный плоскодонный сосуд с выпуклым туловом и высокой шейкой, орнаментированной отпечатками шнура.
Каменные изделия (рис. 14, 1, 4, 5, 7, 9) представлены зернотерками, терочниками, отбойниками, клиновидными четырехугольными в сечении несверленными топорами и молотками овальной формы.
Среди изделий из кремня (рис. 14, 2, 3, 6, 8, 10) наиболее многочисленны ножевидные пластины, в некоторых из них лезвия заполированы, что, возможно, свидетельствует об использовании их в качестве вкладышей к серпам. Найдены также ножи, скребки, резцы, клиновидные четырехугольные в сечении топоры трапециевидной формы, два небольших трапециевидных вкладыша из обломков ножевидных пластин, проколка и наконечник дротика листовидной формы.
Ко второму этапу верхнеднестровской группы относятся 40 подкурганных погребений. Они исследованы у с. Баличи (курганы 1 и 15), Кульчицы (курганы 1, 2, 4–9, 12, 13), Коропуж, Рокитное (курганы 1–3, 6), Красов (курганы 1 и 2), Лотатники (курган 2), Стоянцы Львовской обл., Колоколин (курган 1, погребение 2; курган 2; курган 3, погребение 2; курган 4, погребения 1 и 2; курган 5), Комаров (курганы 5, 25, 31, 37, 39, 40, 42, 44), Крилос Ивано-Франковской обл. Поселения еще не обнаружены.
Погребения расположены на древнем горизонте или в могильных ямах, часто перекрытых деревянным накатником. Большинство захоронений осуществлено по обряду трупоположения. Умершие были положены на бок в скорченном положении, головами ориентированы на запад и юго-запад. Два погребения ориентированы на восток (Рокитное). Многие из них были посыпаны красной краской (охрой). Погребения с трупосожжением исследованы у с. Комаров (курган 37).
Керамика (рис. 15, 20–27) из погребений представлена разнообразными формами. Среди них выделены амфоры, кубки, миски, сосуды эсовидной формы и черпаки. Наиболее характерными для второго этапа являются плоскодонные амфоры с двумя ручками в наиболее выпуклой части тулова, которые разделяются на два основных типа. К первому типу относятся амфоры с высокой цилиндрической шейкой, украшенной горизонтальными желобками или отпечатками шнура. В некоторых экземплярах амфор первого типа ручки расположены выше уровня максимального диаметра тулова. Ко второму типу относятся амфоры с короткой шейкой и отогнутым венчиком. Они орнаментированы отпечатками шнура, нарезными линиями, короткими насечками и прочерченными линиями, образующими горизонтальные линии, зигзаг и группы вертикальных прочерченных линий, окаймленных короткими насечками. Встречаются и неорнаментированные амфоры. Близкие по типу и характеру орнамента амфоры известны также в подольской группе подкарпатской культуры, в среднеднепровской культуре. В Польше, Чехословакии, ГДР и ФРГ исследователи (М. Бухвальдек, И. Глоб, К. Струве и др.) выделяют их в группу наиболее ранней посуды культур шнуровой керамики.
Кубки плоскодонные с выпуклым туловом и высокой отогнутой шейкой орнаментированы отпечатками шнура, нарезными линиями и мелкими треугольными или полукруглыми углублениями (Кульчицы, Колоколин). Аналогии им известны в Средней Европе. Близкие по форме, но круглодонные кубки найдены в памятниках среднего этапа среднеднепровской культуры.
Сосуды эсовидной формы по форме близки к кубкам, но отличаются от них более низкой шейкой, украшенной нарезным елочным орнаментом (Комаров, курганы 31, 39; Лотатники, Колоколин, курган 2).
Миски представлены тремя экземплярами: небольшой биконической мисочкой (Кульчицы, курган 7), миской с прямыми стенками, суживающимися к плоскому дну, украшенной горизонтальными нарезными линиями (Красов, курган 1), и миской конусовидной формы со слегка выпуклыми стенками (Лотатники).
Черпаки найдены в двух экземплярах (Лотатники, курган 2 и Кульчицы, курган 6). Они имеют круглое дно и петельчатую ручку, орнаментированы в верхней части отпечатками шнура.
Из каменных изделий (рис. 15, 9-12) найдены: обломок зернотерки, клиновидный топор, четырехугольный в сечении, сверленые клиновидные и обушковые топоры.
Среди изделий из кремня (рис. 15, 1–5) имеются клиновидные четырехугольные и линзовидные в сечении топоры трапециевидной формы, ножи, скребки, наконечники стрел треугольной формы с выемкой в основании.
Металлические изделия (рис. 15, 6, 7, 8) представлены тремя медными предметами: шейной гривной из тонкой круглой в сечении проволоки (Крилос) и двумя спиральными проволочными подвесками или сережками.
Второй этап верхнеднестровской группы подкарпатской культуры является продолжением развития раннего (первого) этапа этой группы. Генетическая связь между ними прослеживается в обряде погребений, типах керамики, каменных и кремневых изделий.
К памятникам третьего этапа верхнеднестровской группы относятся два поселения у с. Корчевка и Бовшев, две насыпи у Кавска (3 и 6) и 25 погребений, исследованных в семи пунктах Львовской и Ивано-Франковской обл. К ним относятся погребения у с. Баличи (курганы 4, 6, 7, 14, 16–19), Комарное, Колпец (курганы 2–4, 6, 9 и впускное погребение в кургане 5), Серники (курган 1), Лотатники (курган 1) и Переможное Львовской обл.; у с. Колоколин (курган 3, погребения 1 и 3; курган 7, погребение 2) и грунтовые погребения у с. Бовшев и Демянов Ивано-Франковской обл.
Подкурганные погребения с трупоположением находились на древнем горизонте или в могильных ямах, ориентированных по длине с северо-востока на юго-запад. Сохранность скелетов плохая. И.К. Свешников отмечал, что умершие, очевидно, были положены на бок в скорченном положении. Только в курганах у с. Баличи погребенные находились на спине в вытянутом положении, ориентированы головами в разные стороны: на северо-северо-запад, северо-восток и запад.
Погребения с трупосожжением исследованы в курганах у с. Комарное и Колоколин (курган 3, погребения 1 и 3), у с. Бовшев и Демянов. В грунтовых погребениях, исследованных В.Д. Бараном, умершие были положены на правый бок в скорченном положении, головами ориентированы на юго-восток и юго-запад. И.К. Свешников предполагает, что эти погребения могли иметь курганные насыпи, которые впоследствии были распаханы (Свешников, 1974, с. 32).
В памятниках третьего этапа верхнеднестровской группы найдены: глиняная посуда, каменные, кремневые и металлические изделия.
Среди глиняной посуды (рис. 15, 28–42) выделяются амфоры, кубки, черпаки и миски. Амфоры с небольшим плоским дном, выпуклым туловом, короткой, слегка расширяющейся кверху шейкой и четырьмя небольшими ручками-ушками на плечиках. Они или не орнаментированы (Баличи), или украшены в верхней части прочерченными линиями, окаймленными мелкими углублениями (Комарное) или короткими насечками в елочку (Бовшев). Кубки цилиндрические с небольшой ручкой, украшены горизонтальными отпечатками шнура (Кавск, Баличи, Колоколин). Миски немногочисленны. Среди них имеются плоскодонные с выпуклыми стенками (Кавск), с прямыми стенками и шнуровым орнаментом (Колпец, курган 9), с расширяющимися кверху стенками (Баличи, курган 16). Черпаки с ручкой орнаментированы горизонтальными и вертикальными отпечатками шнура. Они найдены в подкурганных погребениях у с. Баличи, Колоколин, Крилос.
Каменные изделия (рис. 15, 13–16) представлены сверлеными клиновидными (Баличи, Колоколин) и обушковыми (Колпец, Баличи и др.) топорами, сверленым молотком, обломком пестикового топора (Колоколин, курган 3, погребение 1), а также плоским клиновидным топором трапециевидной формы (Баличи, курган 16).
В состав кремневых орудий (рис. 15, 17–19) входят: клиновидные, линзовидные в сечении топоры трапециевидной формы, разнообразные ножи и ножевидные пластины, резцы, скребки, ножевидные серпы и вкладыши к серпам. Найден также один кремневый кинжал (Кавск).
Металлические изделия третьего этапа верхнеднестровской группы немногочисленны. К ним относятся кинжалы (Баличи, курган 7 и Серники, курган 1), имеющие аналогии в унетицкой культуре; браслеты с несомкнутыми концами из круглой в сечении проволоки (Баличи, Залуквы), аналогичные браслетам стжижовской и унетицкой культур; височные кольца иволистной формы с одним и двумя продольными ребрами (Переможное); обломок булавки из круглого в сечении стержня и перстень из свинцовой ленты (Баличи, курган 7). Во впускном погребении кургана 5 у Колпца находились 43 односегментные и 14 многосегментных фаянсовых египетских бусин.
Памятники третьего этапа И.К. Свешников рассматривает как результат дальнейшего развития племен верхнеднестровской группы, что хорошо прослеживается в погребальном обряде, в формах и орнаментации керамики, а также в типах каменных и кремневых изделий.
Типологический анализ археологических материалов верхнеднестровской группы подкарпатской культуры и аналогии им в других культурах позволяют синхронизировать первый (ранний) этап этой группы с ранним этапом среднеднепровской культуры и отдельными погребениями любачевской группы; второй этап — со средним (а не с ранним, как считает И.К. Свешников, см. 1974, с. 162) этапом среднеднепровской культуры, ранним этапом подольской группы и с любачевской группой подкарпатской культуры, а третий этап — с поздним этапом среднеднепровской культуры, с стжижовской и межановицкой культурами, частично со здолбицким этапом городокско-здолбицкой культуры, с памятниками типа Хлопице-Веселе-Почапы и с нитрянской группой Словакии.
Абсолютная хронология памятников верхнеднестровской группы может быть определена лишь приблизительно. И.К. Свешников датирует ее первый этап около начала третьей четверти III тыс. до н. э., второй этап — второй половиной III тыс. до н. э. и третий этап — первой половиной II тыс. до н. э. (Свешнiков, 1974, с. 168). Однако, учитывая датировку синхронных культур, следует, по нашему мнению, внести коррективы в эту хронологию и датировать первый этап верхнеднестровской группы началом второй половины III тыс. до н. э., второй этап — концом III — первой четвертью II тыс. до н. э. и третий этап — второй четвертью II тыс. до н. э.
Вопрос о происхождении верхнеднестровской группы подкарпатской культуры еще не решен. И.К. Свешников отмечает, что в районе распространения этой группы генетические корни ее отсутствуют, что заставляет считать племена этой группы пришлыми. Он считает, что ряд элементов в культуре верхнеднестровской группы — обычай насыпать курганы, скорченное положение погребенных, наличие охры в погребениях, близость керамики первого этапа этой группы и керамики раннего этапа среднеднепровской культуры — связывают ее с Восточной Европой, где в зоне контакта степных и лесостепных племен эти элементы могли проникнуть в культуры шнуровой керамики (Свешнiков, 1974, с. 155–156). По его мнению, племена культуры шнуровой керамики, проникнув в район Верхнего Поднестровья и частично в бассейн Сана, создали верхнеднестровскую и любачевскую группы подкарпатской культуры и, постепенно расселившись на соседние территории, ассимилировали местное население, в результате чего возникла подольская группа подкарпатской культуры (Там же, с. 157–158).
Подольская группа. Памятники подольской группы подкарпатской культуры представлены поселениями, курганными и грунтовыми могильниками. Они известны в 48 пунктах и распространены в Подолии, в верховьях Западного Буга, Стыри, Иквы и Горыни (карта № 3).
Поселения подольской группы были открыты разведками О. Цинкаловского и Н.И. Островского в 1930-х годах у с. Стожок, Антоновцы, Малая Иловица и Великие Бережцы в Тернопольской обл. В 1969 г. Л.И. Крушельницкая обследовала еще одно поселение у с. Гончаровка Львовской обл. Поселения расположены на песчаных возвышенностях вдоль берегов рек.
Среди погребальных памятников этой группы преобладают курганные могильники, состоящие из нескольких насыпей высотой до 2 м и диаметром 15–30 м, под которыми находятся от одного до четырех погребений. Обряд погребения — трупоположение. Захоронение совершалось на древнем горизонте и в могильных ямах на левом или правом боку в скорченном положении. Ориентировка погребенных разная. У с. Кочановка (курганы VI и VII) погребения были перекрыты каменной вымосткой округлой формы и окружены каменными кромлехами. В ряде курганов прослежены следы перекрытия могильных ям деревянным накатником (Белогорка Ивано-Франковской и Высоцкое Львовской обл.), а также остатки кострищ на древнем горизонте (Лисичанцы, Климковцы, Буглов Тернопольской и Ясеневка Львовской обл.), возле некоторых из них найдены кости животных.
Подкурганные погребения с трупосожжением были исследованы у с. Плужного Хмельницкой обл. и у с. Мишин Ивано-Франковской обл. У. с. Плужного (курган 3) пережженные кости были ссыпаны в глиняный сосуд, а у с. Мишин — в юго-западном углу могильной ямы, ориентированной по длине с востока на запад. Инвентарь этих погребений не отличается от инвентаря погребений с трупоположениями.
Грунтовые погребения с трупоположением известны в могильных ямах и в гробницах из каменных плит. Несколько грунтовых захоронений в могильных ямах известно в верховьях Горыни и Иквы. Они были обнаружены у с. Тетильковцы, Кутянка, Борки Тернопольской обл. Погребения в каменных гробницах были исследованы в Тернопольской, Ивано-Франковской, Хмельницкой и Черниговской обл. (Kirkor, 1878, с. 7; Захарук, 1959, с. 129–132 и др.). Они находились на глубине 0,2–0,45 м от современной поверхности и были сооружены из тонких (2–8 см толщиной) каменных плит. Ширина их 0,55-0,77 м, длина 1,2–1,55 м. По длине гробницы ориентированы с востока на запад и с севера на юг. Умершие были захоронены в них в скорченном положении на правом или левом боку, головами ориентированы в разные стороны. У с. Стрильче в гробнице III умерший был положен на спине с согнутыми в коленях ногами, головой на юг.
Инвентарь курганных и грунтовых погребений состоит из керамики, каменных, кремневых, костяных, янтарных и металлических изделий.
Памятники подольской группы подкарпатской культуры разделяются на два хронологических этапа-ранний и поздний (Свешнiков, 1974, с. 56–59).
К раннему этапу подольской группы относятся семь курганов у с. Сивки, Корытное (курган 1), Плужное (курган 3) Хмельницкой обл. и у с. Лисичинцы, Качановка (курганы 6 и 7), Остапье (курган 5) Тернопольской обл. Для них характерна западная ориентировка. Лишь в курганах у с. Качановка погребения были ориентированы головами на север (курган 6) и на восток (курган 7).
Керамика (рис. 16, 1–8) представлена двуручными амфорами, кубком, сосудом с эсовидным профилем. Сосуды изготовлены из глины с примесью песка. Как и в верхнеднестровской группе, амфоры подольской группы разделяются по форме на два типа, аналогичные верхнеднестровским. Они также не орнаментированы или украшены в верхней части отпечатками шнура и мелкими углублениями. Кубок (Остапье) плоскодонный, с выпуклым коротким туловом и высокой, расширяющейся кверху шейкой, орнаментирован отпечатками шнура, рядом мелких углублений и насечками по венчику. Сосуд с эсовидным профилем, украшенный елочным орнаментом (Кошиловцы), аналогичен сосудам второго этапа верхнеднестровской группы.
Каменные и кремневые изделия (рис. 16, 9-15) представлены сверлеными клиновидными топорами (Качановка, Ворволинцы Тернопольской обл.). Кремневые клиновидные топоры, прямоугольные в сечении, трапециевидной формы (Сивки, Плужное, Остапье), аналогичны топорам второго этапа верхнеднестровской группы. В погребениях этого этапа найдены также кремневые ножи, два роговых долотовидных орудия (Остапье, курган 5), фрагменты янтарной подвески в виде диска с отверстием в центре (с. Дусанов Львовской обл.).
К позднему этапу подольской группы относятся 15 курганов, а также грунтовые погребения в ямах и каменных гробницах. Курганы этого этапа исследованы у с. Русилов, Высоцкое, Ясеневка Львовской обл., у с. Буглов, Великая Плавуча, Климковцы, Качановка, Остапье, Хоростков Тернопольской обл.; Белогорка и Гвоздец Ивано-Франковской обл. (Свешнiков, 1974).
К наиболее характерным формам сосудов позднего этапа (рис. 16, 16–28) относятся кубки, двуручные сосуды, амфоры и черпаки. Они изготовлены из глины с примесью песка или дресвы, иногда шамота. Кубки цилиндрические, представлены двумя типами: сосудами с небольшой петельчатой ручкой ниже края венчика, найденными в подкурганных (Хоростков, Качановка, Стриганов) и грунтовых (Студеницы, Кошиловец) погребениях, и кубками с небольшим вертикальным или горизонтальным выступом вместо ручки (Качановка, Буглов, Гвоздец, Климковец, Стерня). Большинство кубков орнаментированы отпечатками шнура, а отдельные экземпляры — нарезными линиями.
Двуручные сосуды с выпуклым туловом, близкие к двуручным вазам Комаровской культуры (Остапье, Поповцы), украшены шнуровым орнаментом.
Амфорки плоскодонные, с выпуклым туловом, цилиндрической шейкой и двумя ушками на плечиках, орнаментированы отпечатками шнура (Белокриница, Стрельче). Черпаки с петельчатой ручкой, украшенные шнуровым орнаментом, найдены в подкурганных погребениях (Ясеневка, Гвоздец, Великая Плавуча) и в каменных гробницах (Киселев, Беремяны).
Каменные изделия позднего этапа (рис. 16, 37–41) представлены сверлеными клиновидными и ромбовидными топорами, а кремневые (рис. 16, 29–36) — клиновидными линзовидными топорами, ножами, скребками, наконечниками стрел и копий. Из костяных изделий найдены только украшения — бусы округлые, уплощенные, округлая пластинка с отверстием (Кутянки, Студеницы), овальная пластинка с тремя отверстиями (Кутянка). Янтарные украшения представлены дисковидной пластинкой, подвеской с большим отверстием в центре и маленьким боковым (Хоростков), плоскими округлыми бусами, подвесками в форме зуба оленя и ромбовидной формы с отверстием в центре (Стрельча).
Металлические изделия представлены бронзовыми плоскими топорами, кинжалом унетицкого типа, перстнями из серебряной проволоки, медными браслетами и перстнями из проволоки, височными иволистными подвесками с продольным ребром и золотой подвеской (Русилов).
И.К. Свешников на основании типологического анализа материалов синхронизирует ранний этап подольской группы подкарпатской культуры со вторым этапом верхнеднестровской группы. Этот этап может быть сопоставлен и со средним этапом среднеднепровской культуры. Поздний этап он синхронизирует частично со здолбицким этапом городокско-здолбицкой культуры, памятниками почапского типа, со стжижовской и межановицкой культурами (Свешнiков, 1974, с. 165).
Ранний этап подольской группы И.К. Свешников, датирует третьей четвертью III тыс. до н. э., а поздний — первой половиной II тыс. до н. э. (1974, с. 168). Эта датировка может быть уточнена. Синхронизация раннего и позднего этапов подольской группы подкарпатской культуры с другими культурами позволяет относить ранний этап этой группы ко второй половине III — первой четверти II тыс. до н. э., а поздний этап — ко второй четверти II тыс. до н. э.
Памятники почапского типа[5]. В междуречье верхнего течения Западного Буга и Днестра выделена группа грунтовых могильников, которая получила название памятников почапского типа по могильнику, исследованному в 1931 г. у с. Почапы Львовской обл. (Свешников, 1973, с. 15–24).
Памятники почапского типа представлены в настоящее время только могильниками, поселения этой группы еще не обнаружены. Могильники исследованы у г. Злочев и у с. Почапы, Звенигород, отдельные погребения — у с. Чижиков, Дедылов и Рипнев (карта № 3).
Захоронение по обряду трупоположения совершалось в неглубоких (0,2–0,6 м от современной поверхности) могильных ямах овальной и подпрямоугольной формы, в скорченном положении, на правом или на левом боку, головой в разные стороны — на юг, восток или запад.
В погребениях найдена глиняная посуда, кремневые и костяные изделия, медные украшения и подвеска из ископаемой раковины.
Глиняная посуда (рис. 17, 10–17) представлена черпаками и кувшинами. Наиболее распространены черпаки с петельчатой ручкой, украшенные горизонтальными или вертикальными отпечатками шнура, короткими нарезками и мелкими углублениями. Кувшины плоскодонные, с шаровидными туловом, цилиндрической шейкой и с петельчатыми ручками, не орнаментированы или украшены в верхней части шнуровым или нарезным орнаментом. Из разрушенного погребения у с. Почапы происходит небольшая ваза (мисочка?) на высокой пустотелой ножке с широким основанием.
Кремневые изделия немногочисленны (рис. 17, 9). Среди них имеются ножи и кинжалы. Костяные изделия представлены проколками из овечьих костей (Почапы) и иголкой (Звенигород).
В состав медных изделий (рис. 17, 1–6) входят овальный удлиненный плоский наконечник стрелы (Почапы, погребение III) и разнообразные украшения. К последним относятся спиральные пронизки (Почапы), округлые бляхи с отверстием в центре (Почапы), очковидные подвески из круглой в сечении проволоки (Почапы), пластинчатые браслеты, перстни из проволоки с продольным спиральным щитком, а также височные кольца иволистной формы (Почапы, Рипнев, Чижиков). Спектральным анализом, произведенным Н.В. Рындиной, установлено, что металлические изделия из Почап, Злочева, Чижикова и Рипнева изготовлены из меди с небольшой примесью олова (до 1 %), свинца (до 2 %) мышьяка (1–3 %). И.К. Свешников предполагает, что, судя по анализу, медь и медные изделия поступали в Северо-Восточное Предкарпатье из металлургических центров Словакии и Чехии.
По мнению И.К. Свешникова, памятники почапского типа, близкие памятникам типа Веселе в юго-западной Словакии и соседних районов Моравии (Budinsky-Kricka V., 1967) и Хлопице в Южной Польше, составляют восточный локальный вариант группы памятников типа Хлопице-Веселе. Он считает, что после дополнительных исследований эту группу можно будет выделить в отдельную культуру шнуровой керамики.
Памятники типа Хлопице-Веселе датируют 1900–1800 гг. до н. э. (Свешников, 1974а). Однако, учитывая синхронизацию памятников почапского типа с другими культурами, И.К. Свешников предполагает, что время существования их не ограничивалось первой четвертью и продолжалось во второй четверти II тыс. до н. э.
Вопрос о происхождении памятников почапского типа, так же, как и памятников типа Хлопице-Веселе, еще окончательно не решен. По мнению польских исследователей, памятники типа Хлопице-Веселе сложились в Южной Польше на основе культуры шнуровой керамики под влиянием культуры колоколовидных кубков. И.К. Свешников считает, что отсутствие памятников почапского типа в западной части Львовской обл. может быть объяснено или недостаточным археологическим изучением этого района, или продвижением из Южной Польши на восток небольшой группы племен, которая осела в верховьях Западного Буга.
Городокско-здолбицкая культура[6]. Выделена И.К. Свешниковым в результате его исследований и работ Ровенской археологической экспедиции Института общественных наук АН УССР (Свешнiков, 1971, 1974а, б). Название получила по двум поселениям у с. Городок (Свешников, 1964, с. 127–134) и у с. Здолбица (Свешников, 1961, с. 55–65) в Ровенской обл.
Территория памятников городокско-здолбицкой культуры охватывает Западную Волынь и южные районы Западного Полесья. Восточная граница ее проходит по левобережью р. Случь, западная — по левобережью Западного Буга, южная — по верхнему течению Стыри, Иквы и Горыни, северная граница в Полесье еще не определена (карта № 3).
Памятники городокско-здолбицкой культуры представлены поселениями и могильниками, известными почти из 100 пунктов. Большинство из них — поселения (80 пунктов). В Западной Волыни поселения расположены по берегам рек и озер, чаще всего на мысах первой надпойменной террасы, а в Полесье — на песчаных возвышенностях.
Могильники и отдельные погребения городокско-здолбицкой культуры известны в 17 пунктах Ровенской и Волынской обл.
На основании стратиграфических данных (на поселении в уроч. Кут и у с. Зозов жилище с керамикой городокского типа было частично перерезано ямой с материалами здолбицкого типа), погребальных сооружений и некоторых особенностей керамики и кремневых изделий. И.К. Свешников разделил памятники городокско-здолбицкой культуры на два хронологических этапа — городокский и здолбицкий (Свешнiков, 1962, с. 44–53). Археологические материалы городокского и здолбицкого этапов свидетельствуют о постепенном и непрерывном развитии городокско-здолбицкой культуры.
Памятники городокского этапа. Памятники городокского этапа представлены поселениями и подкурганными погребениями. К городокскому этапу относятся 12 поселений: у с. Городок (уроч. Курганы, Кут, Карьер), Зозов I, II, III, Караевичи (уроч. Гаи), Бронники (уроч. Панский Сад), Мирогоща, Моквинский Майдан, Грабовец Ровенской обл., Горки Волынской обл., Волосвин и Волица Радванецкая Львовской обл. Археологические раскопки производились на поселениях Городок, Зозов I и II, Майдан Моквинский (карта № 3). На поселениях городокского этапа исследовано 15 жилищ и шесть хозяйственных ям. Жилища были наземными, подпрямоугольной или овальной формы, столбовой конструкции, с открытыми очагами в центре. У очагов прослежены округлые или подпрямоугольные ямы размером 1,5×2 м и глубиной до 1,35 м от древней поверхности, представлявшие собой углубленные части жилищ. По определению И.К. Свешникова длина жилищ составляла от 3,6 до 8,0 м, а ширина — 3,5 м. Хозяйственные ямы находились недалеко от жилищ. Они неправильно-округлой формы, диаметром до 2 м и глубиной до 1 м от современной поверхности. В заполнении их найдены фрагменты керамики и кремневые изделия.
Могильники городокского этапа почти не исследовались. К этому этапу относятся лишь два кургана, раскопанные в 1869 г. у с. Залужье Хмельницкой обл. (Ossowski G., 1876, с. 101–108) и в 1956 г. у с. Молодово Ровенской обл. Курган у с. Залужье был высотой 1,7 м, диаметром 12,5 м. Под насыпью кургана на древнем горизонте находился скелет в скорченном положении на правом боку, головой ориентирован на запад. У головы стояла двуручная амфорка со шнуровым и углубленным орнаментом, а рядом с ней лежал кремневый нож. Насыпь кургана у с. Молодово была овальной формы размером 16×20 м, высотой 0,8 м. Под насыпью обнаружены два скелета в скорченном положении. Около них найден глиняный сосуд, кремневый клиновидный топор и нож. К городокскому этапу относят также и погребение собаки, обнаруженное в 1952 г. у с. Стжижув в ПНР, на левом берегу Западного Буга. В этом погребении, кроме скелета собаки, найдена миска и двуручная амфорка, аналогичная находкам на поселении у с. Городок.
Для керамики городокского этапа (рис. 18, 30–36) характерны горшки с шаровидным туловом и слегка вогнутым дном, амфорки с цилиндрической шейкой и двумя ручками, прикрепленными верхним концом к венчикам, а также миски с загнутым внутрь или отогнутым венчиком. Горшки и амфорки орнаментированы двойными и тройными горизонтальными, а на ручках — вертикальными отпечатками тонкого шнура и короткими насечками или мелкими углублениями. Миски не орнаментированы. Сосуды изготовлены из глины с примесью в тесте крупнозернистого песка и иногда пережженного мелко толченого кремня. Поверхности сосудов подлощены. Среди керамических изделий городокского этапа найдены пряслица биконической формы. На поселениях городокского этапа, в том числе в отдельных жилищах III и V на поселении Городок, найдены фрагменты керамики среднего этапа среднеднепровской культуры, орнаментированные нарезными линиями и отпечатками линейного штампа.
К каменным орудиям этого этапа относятся овальные и четырехугольные зернотерки из песчаника, треугольники, полировальная плитка из мелкозернистого песчаника, сверленые клиновидные топоры и отбойники.
Кремневые орудия (рис. 18, 13–18) изготовлены из черного или черного с серыми пятнами волынского кремня. Наиболее многочисленны ножи на пластинах, скребки боковые и концевые на отщепах и пластинах, шаровидные отбойники и заготовки орудий — топоров, серпов, ножей. Клиновидные топоры и долота немногочисленны. Топоры трапециевидной формы, четырехугольные в сечении, с широким полированным лезвием. Отдельные экземпляры заполированы по всей поверхности. На поселении Городок найдено целиком полированное долото, прямоугольное в сечении. К характерным кремневым орудиям городокского этапа относятся массивные долотовидные орудия с оббивной ретушью по поверхности. В памятниках городокского этапа найдены вкладыши к серпам из обломков пластин с мелкой ретушью и обломки ножевидных серпов с прямым или вогнутым лезвием; кинжалы, наконечники дротиков, треугольные с черешком и листовидные, треугольные наконечники стрел с прямым или вогнутым основанием.
Среди костяных орудий (рис. 18, 19–20) наиболее многочисленны проколки. Найдены также долотовидные орудия, подвески (Городок), свисток роговой с продольным и боковым отверстиями (Моквинский Майдан), кирки и мотыги из рога оленя (Городок).
В культурном слое поселения Городок найден небольшой кусок необработанного янтаря, а также медный рыболовный крючок — единственный металлический предмет городокского этапа.
На поселениях Городок и Зозов в жилищах и хозяйственных ямах встречены обломки костей домашних (крупного и мелкого рогатого скота, свиньи и коня) и диких (оленя, кабана, косули) животных (Свешнiков, 1974, с. 94, табл. 1).
Памятники здолбицкого этапа. Представлены поселениями и грунтовыми могильниками. К этому этапу относится три исследованных И.К. Свешниковым поселения — Здолбица, Зозов I и II (карта № 3), на которых обнаружены остатки восьми жилищ и хозяйственные ямы. Материалы здолбицкого этапа найдены также на многослойных поселениях у с. Чудвы Ровенской обл. и Коршев Волынской обл., с культурными слоями городокского и здолбицкого этапов, а также стжижовской культуры.
Жилища столбовой конструкции состоят из наземной и углубленной части, имеют открытый очаг в центре древней поверхности. Рядом с очагом — углубленная часть жилища овальной формы размером от 2,08×2,8 до 3,25×5,2 м. Вдоль стен прослежены земляные выступы-лежанки, вырезанные в материке, шириной 1 м, высотой 0,7 м. У входа в одно из жилищ (Зозов I, жилище II) на древней поверхности обнаружены остатки небольшой мастерской по изготовлению кремневых орудий в виде скопления отбойников, отщепов, сколов, пластин и нескольких мелких орудий (всего 37 предметов). Хозяйственные ямы расположены вблизи жилищ. Они имели удлиненно-овальную форму размером 2,3×3,9 м, глубиной до 1,2 м от современной поверхности. В их заполнении найдены фрагменты керамики, кремневые и костяные орудия, кости животных. В заполнении ямы 13 на поселении Зозов II кроме вышеперечисленных находок здолбицкого этапа, найден также фрагмент горшка и черпак стжижовской культуры.
К памятникам здолбицкого этапа И.К. Свешников относит также место добычи кремня у с. Половли Ровенской обл., открытое в 1937 г. Я. Фицке и обследованное И.К. Свешниковым в 1963 г. У с. Малый Олексин Остров, Крилов Ровенской обл. обнаружены кремневые мастерские.
Могильники здолбицкого этапа — грунтовые с трупоположениями. Они обычно расположены около поселений. Умерших погребали в грунтовых могильных ямах (Здолбица, Зозов I, Забороль, Княгинино, Городок, Мокрое Ровенской обл. и Берестечко Волынской обл.) и в каменных гробницах, сложенных из кусков камня (Городок, Здолбица, Липа, Стадники, Зозов, Мокрое, Великий Олексин, Верхов, Глинск Ровенской обл.) (Свешников, 1974, с. 99–103). В могильных ямах и в каменных гробницах погребали в скорченном положении на левом или правом боку, головами в разные стороны. У с. Забороль исследовано погребение на спине в вытянутом положении. В погребениях у с. Княгинино есть красная краска (охра).
Среди керамики здолбицкого этапа (рис. 18, 21–29) выделяются горшки, амфорки, кубки и черпаки. Они изготовлены из глины с примесью песка, реже пережженного толченого кремня или шамота. Поверхность большинства сосудов подлощена. Горшки с шаровидным туловом, короткой шейкой и отогнутым венчиком. Горшок из погребения в Здолбице имеет два небольших ушка на плечиках. Амфорки с выпуклым туловом и двумя ушками у основания шейки. Аналогичные сосуды известны в подкарпатской культуре. Амфорка из Забороля имеет четыре ушка. Кубки цилиндрической формы с петельчатыми ручками относятся к типу, широко распространенному в поздних памятниках подольской группы подкарпатской культуры. Черпаки плоскодонные с петельчатой ручкой. Они найдены в погребениях у с. Городок, Липа и Верховая. Черпак из погребения у с. Городок украшен по шейке отпечатками шнура. Среди единичных находок имеются кувшин с выпуклым туловом, высокой шейкой и петельчатой ручкой, миска с загнутым внутрь венчиком, сосуд биконической формы и др. Значительный интерес представляет находка в жилище II на поселении Зозов фрагмента дна с частью стенки от сосуда позднего этапа среднеднепровской культуры.
Орнамент на сосудах здолбицкого этапа состоит из двойных, тройных и подковообразных отпечатков шнура, оттянутых валиков с насечками или ногтевыми вдавлениями, коротких насечек и рядов треугольных углублений. Сосуды обычно орнаментированы только в верхней части или до половины высоты.
Каменные изделия здолбицкого этапа (рис. 18, 8) представлены зернотерками, терочниками, клиновидными сверлеными топорами, полировальными плитками, отбойниками.
Наиболее многочисленны в памятниках здолбицкого этапа кремневые изделия (рис. 18, 1, 10–12). Среди них разнообразные ножи, скребки, отбойники шаровидной и грушевидной формы, трапециевидные и узкообушковые клиновидные топоры, линзовидные в сечении с заполированным лезвием, долота, линзовидные в сечении, резцы, проколки, ножевидные серпы и вкладыши для серпов, кинжалы, наконечники копий и стрел листовидной формы, треугольные с черешками и вогнутым основанием.
Орудия из кости и рога представлены проколками, долотами, стержнями, иголкой, рукоятками вкладышевых серпов из челюсти животного, ромбовидными наконечниками стрел с черенком (Зозов I, Здолбица). Среди украшений из кости имеются подвески и бусы (Забороль, Зозов I).
Металлические изделия здолбицкого этапа немногочисленны (рис. 18, 2–7, 9). Они представлены только украшениями, среди которых имеются височные кольца иволистной формы (Здолбица) и с прямоугольной или листовидной пластинкой и удлиненным проволочным стержнем (Стадники), спиральные пронизки и перстни из проволоки (Зозов, Липа), фрагменты очковидной подвески (Стадники), кольца с несомкнутыми заостренными концами (Мокрое, Стадники).
На поселениях здолбицкого этапа найдены кости домашних и диких животных. Анализ костей из жилищ и ям поселений Зозов I и II, произведенный В.И. Бибиковой, свидетельствует о том, что по количеству особей первое место принадлежало крупному, второе — мелкому рогатому скоту, третье — коню и последнее — свинье. Из диких животных определены кости бобра и кабана.
Для определения хронологической границы городокско-здолбицкой культуры важно то, что в предшествующее время здесь бытовали памятники волынской группы культуры шаровидных амфор, датирующейся второй половиной III тыс. до н. э. И.К. Свешников отмечает, что на поселении Зозов II жилище здолбицкого этапа было частично перекрыто полуземлянкой стжижовской культуры. В то же время на поселениях Здолбица и Зозов II в некоторых жилищах и хозяйственных ямах здолбицкого этапа вместе с керамикой этого этапа найдена керамика и даже целые сосуды стжижовской культуры (Свешнiков, 1974, с. 97). Таким образом, городокско-здолбицкая культура может быть помещена между волынской группой культуры шаровидных амфор и началом стжижовской культуры, с которой она частично сосуществовала. Это время И.К. Свешников датирует концом III — второй четвертью II тыс. до н. э.
Для синхронизации городокско-здолбицкой культуры значительный интерес представляют находки в культурном слое и в жилищах на поселении Городок фрагментов керамики среднего (а не раннего, как считает И.К. Свешников) этапа среднеднепровской культуры. В жилище здолбицкого этапа на поселении Зозов I и в культурном слое ряда других поселений найдены фрагменты керамики позднего этапа среднеднепровской культуры. Среди керамики здолбицкого этапа найдены типы сосудов, характерные или встречающиеся в поздних памятниках подольской группы подкарпатской культуры и в памятниках типа Хлопице-Веселе-Почап. На основании этих данных городокский этап городокско-здолбицкой культуры можно частично синхронизировать со средним этапом среднеднепровской культуры, вторым этапом верхнеднестровской группы и ранним этапом подольской группы подкарпатской культуры и датировать его концом III — началом II тыс. до н. э. Анализ угля, взятый И.К. Свешниковым, вероятно, из жилища VIII поселения Зозов II городокского этапа, произведенный в 1966 г. в лаборатории Института геологии АН СССР, дал дату 2124±80 лет до н. э. (Свешнiков, 1974, с. 167). Дата, к сожалению, единичная, образец спорный, поэтому она не может быть надежным основанием для датировки.
Здолбицкий этап был частично синхронным позднему этапу среднеднепровской культуры и позднему этапу подольской группы подкарпатской культуры, а также стжижовской культуре и памятникам почапского типа. И.К. Свешников датирует его первой и началом второй четверти II тыс. до н. э. (Свешнiков, 1974, с. 167). Эту дату следовало бы сузить и здолбицкий этап датировать второй половиной первой — началом второй четверти II тыс. до н. э.
Для абсолютной датировки городокско-здолбицкой культуры данные отсутствуют. Условно ее можно было бы определить XXI–XVII вв. до н. э. Для городокского этапа — XXI–XVIII вв. до н. э., а для здолбицкого этапа — XVIII–XVII вв. до н. э.
Вопрос о происхождении городокско-здолбицкой культуры остается открытым. На ее территории в последующее время известны памятники стжижовской культуры.
Стжижовская культура[7]. Выделена А. Гардавским в 1959 г. (Gardawski A., 1959, s. 118–119). Названа она по поселению у с. Стжижув Люблинского воеводства ПНР, исследованному в 1935–1937, 1939 и 1961 гг. (Podkowinska, 1936, s. 160; 1960, s. 39–80). В последующие годы эту культуру изучал И.К. Свешников (Свешнiков, 1974, с. 119–141), а также многие польские исследователи.
Памятники стжижовской культуры распространены в восточной части Люблинщины (ПНР) и в Северо-Западной Волыни. Они известны из 62 пунктов и представлены поселениями и могильниками. Восточная граница их проходит по левому берегу Горыни и лишь севернее Ровно переходит на ее левый берег; западная проходит примерно по линии Красныстав-Замостье-Томашув Любельский на левобережье Западного Буга на территории ПНР; северная проходит по южной части Волынского Полесья, но окончательно еще не определена; южная пересекает верховье Западного Буга и среднее течение Иквы и Горыни (карта № 3).
Поселения стжижовской культуры зафиксированы в 42 пунктах. Они расположены на мысах, выступающих в пойму, и на песчаных возвышенностях среди болот в пойме реки. Раскопки производились на четырех поселениях в ПНР и пяти — в УССР (Eitzke, 1928, s. 128; Пелещишин, 1971, с 89–98; 98-103; Захарук, 1957, с. 38–39, 1961; Свешнiков, 1962, 1966).
Площадь исследованных поселений от 14 до 30 тыс. кв. м. На поселениях исследованы остатки полуземлянок с очагами и хозяйственными ямами. Жилища-полуземлянки имели неправильно-овальную форму, размер 2,1×2,4; 2,4×3,1; 2,25×4,15 м и глубину от уровня обнаружения от 0,78 до 1,75 м. Ориентированы они по длине с юга на север, юго-востока на северо-запад и с юго-запада на северо-восток. На поселении Зозов II в полуземлянке 2 прослежены две ступеньки и ямы от столбов, окружавших в два ряда жилище, его вход и поддерживавших крышу. Вдоль стен некоторых полуземлянок находились земляные выступы-лежанки шириной до 0,65 м. На поселении у с. Муравица Ровенской обл. обнаружены остатки двух кремневых мастерских. На поселении Стжижов исследовано 40 хозяйственных ям, в заполнении которых найдены фрагменты керамики, каменные и кремневые орудия, кости животных.
Могильники и отдельные погребения стжижовской культуры известны в 22 пунктах на территории УССР и ПНР. Могильники в основном грунтовые, но известны и курганные. Грунтовые могильники расположены вблизи поселений, а в ряде случаев обнаружены на площади поселений (Ставок, Валентинов, Гнидава Волынской обл.; Дыниска Нова, Грудек, Надбужный и Рациборовице в ПНР). Одиночные погребения исследованы у с. Семаки, Черников и Ставок Волынской обл., Озлиев, Липа, Волица Стракливская и Белокриница Ровенской обл.
В грунтовых могильниках захоронения совершались в могильных ямах подпрямоугольной или овальной формы размером 1,3×0,6; 1×2,25 м, глубиной от 0,4 до 1,3 м, в скорченном положении на боку или в вытянутом положении на спине, головами в разные стороны. Известны парные захоронения, ориентированные головами в противоположные стороны, ногами друг к другу (Пересопница, Рациборовицы).
Погребения под курганными насыпями исследованы у с. Великий Баратин Волынской обл. (Eitzke, 1938) и у с. Городок и Жорнов Ровенской обл. (Свешнiков, 1974, с. 127–128). В кургане у с. Жорнов, раскопанном И.К. Свешниковым в 1970 г., обнаружены мужское и женское захоронения в могильных ямах. Могильная яма женского погребения была перекрыта деревом. Умершая была положена на левый бок в скорченном положении, головой на восток. Рядом с женским погребением находилась яма со следами костра на дне и погребением собаки в ее заполнении. Мужское захоронение было неполным трупосожжением на месте. Скелет лежал в скорченном положении на правом боку головой на юго-запад.
На поселениях и в погребениях стжижовской культуры найдены керамика, каменные и кремневые орудия труда и оружие, костяные изделия, медные и бронзовые украшения, подвески из ракушек и египетские фаянсовые бусы. К стжижовской культуре относят также два клада бронзовых предметов, найденные в с. Стеблевка (бывш. Стубло) и Липа Ровенской обл.
Характерными особенностями керамики стжижовской культуры (рис. 19, 12–22) являются: примесь шамота в тесте, крупная штриховка внешней поверхности сосудов — следы сглаживания пучком травы или соломы — и богатый орнамент из отпечатков шнура, наколов, насечек, горизонтальных валиков и овальных выступов. Распространенными формами сосудов являются амфоры, горшки, кубки, и миски. Амфоры разделяются на два типа. К первому относятся сосуды с широким плоским дном, яйцевидным туловом, цилиндрической шейкой и двумя ручками на переходе шейки в тулово. Они обычно орнаментированы только в верхней части отпечатками шнура и короткими насечками. Некоторые экземпляры на уровне ручек украшены двумя овальными выступами. Второй тип представлен сосудами с раздутым, почти шаровидным туловом, короткой шейкой и с двумя или четырьмя ручками на плечиках. Они орнаментированы в верхней части или до половины высоты сосудов. Горшки в основном с выпуклым туловом, короткой шейкой и прямым или отогнутым венчиком, кубки — с широким, плоским дном, выпуклым туловом и профилированным венчиком, орнаментированы до половины высоты или по всей поверхности. Миски разнообразные по формам: с выпуклыми стенками и четко выделенным краем венчика, с прямым краем венчика и двумя массивными ручками, а также с загнутым внутрь краем венчика, орнаментированы обычно до половины высоты. Черпаки немногочисленны. Среди керамических изделий найдены также биконические и плоские пряслица.
Изделия из камня представлены каменными сверленными клиновидными топорами, зернотерками из песчаника или гранита, терочниками, шаровидными отбойниками.
Кремневые изделия (рис. 19, 5–6, 8-10) на поселениях и в погребениях стжижовской культуры найдены в большом количестве. Они изготовлены из черного или серого с черными полосами волынского камня. К разнообразным кремневым орудиям труда относятся отбойники, ножи, сверла, резцы, ножевидные серпы с выпуклой спинкой и прямым или вогнутым лезвием, а также клиновидные топоры, линзовидные в сечении с широким лезвием и узкой обушной частью и массивные овальные, почти округлые в сечении топоры трапециевидной формы. Оружие из кремня представлено кинжалами, наконечниками стрел треугольной формы с черешком, прямым и вогнутым основанием, наконечниками копий ромбовидной или овальной формы, листовидной или треугольной формы с черешком.
Среди костяных изделий многочисленны проколки, найдены также иголки с одним отверстием и с двумя отверстиями — горизонтальным и вертикальным; наконечники стрел, подвески из птичьих костей и зубов животных и костяные трубочки разной длины (3–4,8 см и диаметром около 1 см), встреченные в погребениях у с. Жорнов, Новоселки, Торчин по 4 экз. Они рассматриваются как составные части музыкального инструмента типа так называемой «свирели Пана». В погребении 2 кургана у с. Жорнов найдена костяная дисковидная пряжка с большим отверстием в центре и малым сбоку, аналогичная пряжкам культуры многоваликовой керамики.
На поселении у с. Ставок найдены прямоугольные бусы, вырезанные из раковин, а в погребении 15 могильника у с. Торчин — три подвески из створок ископаемых раковин. В погребениях у с. Рациборовицы и Скоморохи Малые (ПНР) найдены одно- и многосегментные фаянсовые египетские бусы. Металлические изделия стжижовской культуры (рис. 19, 1, 3, 4, 7, 11) представлены набором предметов из клада в Стеблевке, одного сохранившегося предмета из клада в Липе и украшений из погребений у с. Торчин, Дубно, Семаки, Великий Баратын, Озлиев, Жорнов. В состав клада из Стеблевки входили два вислообушных топора, браслеты, подвеска, височные кольца или подвески иволистной формы и серьги.
Подвеска из Стеблевки имеет форму полумесяца со спирально загнутыми концами, изготовлена из широкой бронзовой пластины. Два браслета с суживающимися, заходящими друг за друга концами изготовлены из узкой плоской медной или бронзовой ленты.
Ко второму типу браслетов относятся 7 экз. из Стеблевки, один из клада в Липе, один из погребения у с. Липа, остальные в погребениях у Рациборовиц и Жорнова. Они изготовлены из медного или бронзового круглого в сечении стержня с несомкнутыми или заходящими друг за друга концами.
Височные кольца или подвески иволистной формы, украшенные одним или двумя и тремя продольными ребрышками, найдены в кладе у Стеблевки (10 экз.), а также известны из погребений у Озлиева, Дубно, случайная находка у Городка.
Серьги из погребения в Липе (4 экз.) с несомкнутыми и заходящими друг за друга суживающимися концами изготовлены из округлой или прямоугольной в сечении бронзовой проволоки.
В погребениях кургана у с. Великий Баратын найдены диадема, изготовленная из широкой бронзовой ленты длиной более 10 см, и три трубчатые бронзовые пронизки.
Спектральным анализом, выполненным Н.В. Рындиной и Е.Н. Черных, установлено, что височные кольца из Торчина и Озлиева, а также находки из Семаков и Городка, изготовлены из меди, а височные кольца из Дубно, серьги и браслеты из погребения и клада в Липе — из низкооловянистой бронзы.
Судя по аналогиям металлических изделий и находкам керамики, стжижовская культура была частично одновременна здолбицкому этапу городокско-здолбицкой культуры и памятникам почапского типа. Она одновременна также поздним этапам среднеднепровской и подкарпатской (верхнеднестровской и подольской группам) культур, а также памятникам нитрянской группы Словакии. Польские исследователи датируют стжижовскую культуру приблизительно 1800–1600 гг. до н. э., а И.К. Свешников — концом первой четверти — серединой II тыс. до н. э. (Свешнiков, 1974, с. 167–168).
Вопрос о происхождении стжижовской культуры еще не решен. Я. Ковальчик и другие польские ученые рассматривают ее как результат дальнейшего развития предшествовавших местных культур шнуровой керамики (Kowalszyk, 1959, s. 5). И.К. Свешников, частично соглашаясь с этим, в то же время отмечает, что специфические черты стжижовской культуры — вытянутое положение погребенных, особенности в формах и технологии керамики, своеобразный орнамент, отсутствующие в предшествующих культурах шнуровой керамики — не позволяют рассматривать ее как прямое продолжение развития предшествовавшей ей городокско-здолбицкой культуры (Свешнiков, 1974, с. 158–159).
2. Культуры раннего бронзового века Прибалтики, лесной полосы Европейской части СССР и Приуралья
На рубеже III и II тысячелетий и в первой четверти II тыс. до н. э. на территории Восточной Прибалтики появляется культура шнуровой керамики и ладьевидных топоров. Довольно быстрое, почти одновременное распространение этой культуры прослежено в Литве, Латвии, Эстонии и юго-западной Финляндии.
Памятники культуры шнуровой керамики и ладьевидных топоров в Восточной Прибалтике изучены неодинаково. Основными источниками информации о ней являются поселения, могильники и случайные находки. К настоящему времени на территории Прибалтики известно около 39 могильников, в которых обнаружено 70 погребений (карта № 4). В Литве и Латвии могильники известны главным образом вдоль морского побережья, а в Эстонии они распространены по всей территории и даже на островах (Саарема и Муху). Лучше всего изучены эстонские грунтовые могильники, среди которых наиболее интересными являются Арду, Сопе, Кунила и поздний могильник Кивисааре. Обычно могильники располагаются на песчаных холмах вблизи водоемов и естественных пастбищ, но чаще встречаются на морском побережье, на островах и в районах речных пойм. Число погребений в могильниках небольшое — от одного до пяти и редко до 10 погребений.
Карта 4. Распространение поселений и могильников культуры шнуровой керамики Восточной Прибалтики.
а — поселения; б — могильники.
1 — Сопе; 2 — Коогу; 3 — Рисувере; 4 — Метейку; 5 — Паювески; 6 — Арду; 7 — Туула; 8 — Лихула; 9 — Ямари; 10 — Ялуксе; 11 — Кюласема; 12 — Кюласема; 13 — Тутку; 14 — Тика; 15 — Кыльяла; 16 — Сайа; 17 — Коки; 18 — Кяо; 19 — Кивисааре; 20 — Кунила; 21 — Карлова; 22 — Хаапси; 23 — Тамула; 24 — Рутеники; 25 — Тамас; 26 — Кандава; 27 — Тояты; 28 — Звейниеки; 29 — Абора; 30 — Крейчи; 31 — Саркани; 32 — Курмайчяй; 33 — Мешкосгалва; 34 — Ялкснуне; 35 — Юодкранте; 36 — Оанкупяй; 37 — Шакуня; 38 — Гринкишкис; 39 — Паштува; 40 — Нарва-Рийгиюола; 41 — Нарва; 42 — Ябара; 43 — Сопе; 44 — Ягала; 45 — Лихула; 46 — Наакамяэ; 47 — Валма; 48 — Симусааре; 49 — Кулламяги; 50 — Акали; 51 — Тамула; 52 — Вилла; 53 — Уяэпа; 54 — Абора I; 55 — Асне; 56 — Ича; 57 — Лагажа; 58 — Эйни; 59 — Леясбитены; 60 — Варнаскрогс; 61 — Пурциемс; 62 — Леяцискас; 63 — Рутениеки; 64 — Тояты; 65 — Швянтойи 1; 66 — Швянтойи 2; 67 — Мешкосгалва; 68 — Алкснуме; 69 — Юодкранте; 70 — Первалка; 71 — Нида; 72 — Шакуня; 73 — Маргяй; 74 — Тилтагаляй; 75 — Ринкшеляй; 76 — Эйгуляй; 77 — Радикяй; 78 — Капитонишкис; 79 — Лауменай; 80 — Митишкес; 81 — Русяй; 82 — Нендриняй; 83 — Нетсяй; 84 — Маскаула; 85 — Швендубре; 86 — Марцииконис; 87 — Линежерис; 88 — Крокшлис; 89 — Грибаша; 90 — Крятуонас 1А; 91 — Пакрятуоне 1А; 92 — Яра.
Наибольшую известность получили поселения Швянтойи (1-4А и 9) на северо-западе Литвы (Rimantiené, 1980) и Нида на Куршской косе (Римантене, 1975–1980). На остальной территории большая часть находок этой культуры сосредоточена на неолитических памятниках в смешении с поздненеолитическими культурными остатками. Сейчас в Восточной Прибалтике известно около 70 поселений с находками культуры шнуровой керамики.
Наряду с этим на всей территории Восточной Прибалтики часто встречаются случайные находки каменных сверленых топоров-молотков, клиновидных топоров и других вещей данной культуры. В музеях Прибалтики хранятся сотни топоров-молотков разных форм, свидетельствующих о довольно широком распространении племен культуры шнуровой керамики.
Для территории Литвы характерны групповые могилы и одиночные погребения с трупоположением в скорченном положении; это Мешкосгалва, Алкснуне и Юодкранте на Куршской косе, Шакуня в северной части Литвы, в прибрежной части — Курмайчяй и Ланкупяй, в центральной части — Гринкишкис и Паштува. Для этих могил характерен инвентарь, состоящий из ладьевидных топоров и черепков шнуровой керамики (Rimantiené, 1974).
Погребальные памятники шнуровой керамики и ладьевидных топоров на территории Латвии представлены захоронениями на поселениях, групповыми могильниками, а также одиночными могилами. Шесть захоронений обнаружены на поселении Абора 1 (Лозе, 1979). Покойники лежали на боку в скорченном положении, ориентированы головами к юго-западу. Судя по наличию остатков дерева, умерших погребали на настилах. Погребальный инвентарь состоял из янтарных украшений в виде ключеобразных и зубовидных подвесок (рис. 23, 15, 16), ожерелий из пронизок, а также зооморфных фигур и фигурных подвесок (рис. 20, 1–3).
Единичная могила на поселении Рутениеки (Šturms, 1946) содержала ладьевидный топор.
Грунтовые могильники Латвии и Эстонии находятся вблизи водоемов на холмах. На могильнике Звейниеки обнаружено шесть захоронений в скорченном положении головами на юг и север (Zagorskis, 1974). Умершие были погребены в овальных ямах длиной 1,20 м и глубиной не более 0,45-0,50 м. Одно из погребений имело две роговые пластинки с орнаментом (рис. 23, 19), которые были обнаружены возле кистей рук. Подобная орнаментированная пластинка найдена на поселении Абора 1 и происходит из разрушенной могилы. Условия находки пластинок позволяют считать их предохранителями или браслетками, надевавшимися на обе руки.
Могильник в Крейчи, расположенный на востоке Латвии, содержит шесть могил с захоронениями в скорченном положении (Zagorskis, 1961). Могильные ямы различные, глубиной 0,25-0,65 м иногда имели камни по краям. Одно из захоронений было с перекрытием из плотно приложенных друг к другу камней. Погребальный инвентарь отсутствовал.
Могильник в Соне, расположенный на северо-востоке Эстонии, содержал остатки 10 погребений (Янитс, 1952). Территория могильника была, очевидно, значительной, так как одна группа могил обнаружена на расстоянии от другой на целых 150 м. Трое из умерших были погребены в скорченном положении. Погребальный инвентарь состоял из костяных изделий, речных раковин, янтарного кольца и ладьевидных топоров.
На северо-востоке Эстонии находятся еще три могильника, а остальные расположены в средней (Арду) и северо-западной части Эстонии (Тулла, Лихула, Ямари и Ялуксе).
Могильник в Арду имел два мужских захоронения, погребенных в непосредственной близости друг от друга. Умершие были положены на правом боку в скорченном положении, головами на север. Погребальный инвентарь составляли: каменное долото, нож из беловатого камня, костяное долото, шило из кости козы или овцы, проколка из рога, отжимник для ретуширования кремня, костяная палочка с отверстиями и слегка утолщенной средней частью и ладьевидный топор (рис. 20, 11).
Значительная часть захоронений культуры шнуровой керамики обнаружена на островах Эстонии Саарема и Муху. Всего здесь известно семь могильников. Два из них расположены около деревни Кюласема.
На территории восточной части Эстонии известны два могильника Кунила и Кивисааре и единичная могила в г. Тарту. Захоронение в Тарту принадлежало мужчине, погребенный лежал в вытянутом положении. В могиле обнаружены ладьевидный топор и длинный трехгранный наконечник стрелы из офиллита.
Вероятно, погребения в вытянутом положении являются более поздними. Умерших погребали в могильных ямах различной глубины: от 20–30 до 100–150 см. Клали умерших преимущественно в скорченном положении на правом или левом боку. Ориентировка прослежена только в могильнике Арду, где мужчины лежали скорченно на правом боку головой на север.
Поскольку грунтовые могильники не раскапывались, трудно судить о форме и размерах погребальных сооружений, но, судя по описанию погребений, погребальные сооружения в могильниках Эстонии были такими же, как в одиночных погребениях Дании, в погребениях Финляндии и фатьяновской культуры (Крайнов, 1972б).
Самое большое число погребений обнаружено в могильнике Кивисааре, расположенном на северном побережье озера Выртсярв. Могильник размещен на друмлинах среди болотистой местности. Умершие погребены на спине в вытянутом положении среди булыжников друмлин или под ними. Инвентарь могил состоял из просверленных зубов животных, кремневых скребков, костяных изделий и бронзового серпа.
Глиняные сосуды встречаются в могилах редко. Они по форме напоминают кубки, имеют эсовидный профиль, отогнутый наружу венчик и уплощенное дно. Орнамент зональный, покрывает верхнюю часть сосуда. Он или нарезной, или шнуровой. Встречаются ямочные неглубокие вдавления в виде поясков, окаймляющих узор. Для керамики прибалтийской культуры ладьевидных топоров наиболее характерным является елочный узор. Обломки тождественных сосудов встречены и на поселениях (Янитс, 1959а, б). Изредка встречаются обломки сосудов амфорной формы.
Поселения с чистым комплексом культуры шнуровой керамики расположены на юго-западе Восточной Прибалтики. Это поселения Швянтойи 1-4А, 9, исследования на которых уже завершены (Rimantiené, 1980). Эти памятники располагаются на берегу Балтийского моря на месте бывшей лагуны-озерка севернее г. Паланги. Поселение 1А, культурные остатки которого сохранились в торфе, было огорожено оградкой. Здесь обнаружен также закол для ловли рыбы.
Эти памятники имеют богатый инвентарь, состоящий из кремневых, сланцевых и деревянных изделий. Это кремневые треугольные наконечники стрел, скребки, ножи и проколки. Из камня изготовлены топорики с пришлифованным лезвием, ладьевидный топор и желобчатые тесла. Домашняя утварь состоит из деревянных блюд и корыт, а также подноса и ложек. Обнаружены плетенки и циновки.
Украшения изготовлены из янтаря (трапециевидные пластинчатые подвески, цилиндрические пронизи, шаровидные и пуговицеобразные бусины, кольца, плоские кружки).
Керамика поселений Швянтойи (297 экз. горшков) представлена кубками с S-видной профилировкой, кубкообразными горшками, горшками с валиками, воронковидными сосудами, мисками округлой и продолговатой формы и амфорами с ушками на плечиках (рис. 22).
Кубки различной формы: со стройным и вытянутым туловом и S-образной профилировкой края, более приземистые с округлым туловом и длинной шейкой; с расширенным туловом и суженным горлом; с прямыми стенками и боченковидные. Кубки украшены шнуровыми оттисками, нарезным елочным орнаментом, а также нарезками, опоясывающими горло, некоторые кубки целиком покрыты орнаментом. Горшки крупных размеров, часть из них имеет приземистую форму с открытым горлом. Миски крупных размеров, нередко снабжены ушками. Орнамент состоит из шнуровых оттисков, нарезных линий, треугольников. Встречаются также миски да ножках (рис. 22).
Для керамики поселений характерны ванночки и овальные мисочки. Длина ванночек 10–45 см. Амфоры имеют шаровидное тулово с коротким цилиндрическим горлом или со слабо намеченным горлом, имеются амфоры с выпуклым туловом, постепенно переходящим в цилиндрическую шейку или отогнутую шейку. Амфоры первых двух типов снабжены двумя — четырьмя ушками и украшены группами вертикальных нарезок на плечиках. Для последних характерны узоры из горизонтально расположенных оттисков шнура или нарезного елочного орнамента.
Крупные хозяйственные горшки украшены налепными валиками и ушками.
Поселение Нида находится к югу от курортного городка одноименного названия (Римантене, 1975–1980). Культурный слой этого поселения залегал в песке. Здесь установлено наличие наземных сооружений. Кремневый инвентарь поселения состоял из треугольных, ромбовидных и трапециевидных кремневых наконечников стрел, скребков с профилированными лезвиями, вкладышей для стамесок, ножей и резчиков, каменных клиновидных топоров и тесел, мотыг, метательных каменных шаров. Сосуды — крупные горшки с узким днищем, налепными валиками и ушками, тонкостенные кубки, шаровидные амфоры, а также ваннообразные мисочки.
Остальные поселения Куршской косы: Алкснуне, Юодкранте и Первалка — менее изучены.
На территории Восточной Литвы изучены поселения: Крятуонас 1А и Пакрятуоне 1А, расположенные на берегу оз. Крятуонас (Гирининкас, 1982). На этих поселениях встречены плоскодонные сосуды с широким горлышком, в том числе с налепными валиками, амфоры, кубки и миски (всего 122 экз.). В более южных территориях республики изучены поселения Пасиеняй, Миткишкес, Русяй, Тилтагаляй, Маргяй и Дуобис.
Поселения и могильники Литвы принадлежат к локальному варианту восточноприбалтийской культуры ладьевидных топоров и шнуровой керамики, получившей название жуцевской культуры (висло-неманской или приморской). Ладьевидные топоры этой культуры, преимущественно из случайных находок, представлены европейским типом А. Топоры-молотки классифицируются в четыре основные группы. Топоры первой из них имеют округленное четырехугольное и трапециевидное сечение, несколько опущенное вниз лезвие с хордой на спине, они получили распространение главным образом в Западной Литве до р. Дубиса и среднего течения р. Неман. Топоры с конусовидным обухом, являющиеся более поздним вариантом первого типа топоров, встречаются исключительно на территории северной части Литвы. Вторую группу составляют топоры, близкие топорам фатьяновской культуры (Крайнов, 1972б). Они распространены преимущественно в западной части Литвы (рис. 21, 6). В третью группу входят балтийские ладьевидные топоры с четырехугольным сечением, с притупленным обухом и несколько расширенным лезвием (рис. 21, 3). Выделяются два варианта этих топоров, которые отличаются формой обуха (имеются топоры с коротким, сильно суженным обухом и топоры с удлиненным обухом, округленными боковыми гранями и нередко с изогнутым профилем). Эти топоры локализуются в основном в бассейне р. Шешупе, что говорит о местном характере этой формы топоров европейского типа (Rimantiné, 1974). Последнюю группу составляют втульчатые топоры. Кремневые клиновидные топоры жуцевской культуры имеют четырехугольную или слегка трапециевидную форму. Поперечное сечение их овальное или четырехугольное. Вариантами являются короткие топоры, типичные для Куршской косы, и узкие, стройные — для юго-востока Литвы (Rimantiné, 1974).
На поселениях Литвы прослежены зачатки производящего хозяйства. Наблюдается минимальное присутствие костей крупного рогатого скота (Швянтойи 1А), свиньи и мелкого рогатого скота (поселения побережья оз. Крятуонас). Предполагается, что оградка на поселении Швянтойи 1А ограждала загон для скота. Из культурных растений обнаружены конопля, просо и мальва.
За последнее время в ареал жуцевской культуры включена и западная часть Латвии (Ванкина, 1980). Чистый комплекс этой культуры на территории Латвии обнаружен лишь на трех поселениях: Маткулес Тояты, Гарозас Рутениеки (Šturms, 1946) и Варнаскрогс (Šturms, 1936а, б). Следы пребывания носителей культуры шнуровой керамики в этой части Латвии отмечены также на средненеолитических поселениях Сарнате (Ванкина, 1970), Леясцискас (Šturms, 1931а, б), Пурциемс (Šturms, 1937) и Силиньупе.
На территории Восточной Латвии и Эстонии находки шнуровой керамики были обнаружены на многих неолитических поселениях. Очевидно, поселения восточноприбалтийской культуры в отличие от поселений жуцевской культуры устраивались на месте поздненеолитических поселений. Поэтому в средней и северной частях Восточной Прибалтики шнуровая керамика почти не встречается в виде чистых комплексов, а перемешана с керамикой позднего неолита. Нам представляется, что находки шнуровой керамики и других вещей культуры ладьевидных топоров на десятках поселений неолита Латвии и Эстонии указывают на наличие поселений носителей указанной культуры на поздненеолитических стоянках.
Это подтверждается идентичностью керамики со стоянок и из могильников. Вряд ли можно согласиться со взглядами Х.А. Моора (Моора, 1958) и Л.Ю. Янитса (Янитс, 1959б) на эти находки как на результат мирных контактов племен культуры ладьевидных топоров и местной культуры с ямочно-гребенчатой керамикой. Скорее это проникновение на территорию других племен, которое впоследствии привело к сближению и ассимиляции, а в других местах — к приспособлению к местным условиям и утере своего облика. Находки боевых топоров на всей территории Прибалтики свидетельствуют о широком расселении новых пришельцев. Х.А. Моора и Л.Ю. Янитс считают, что пришельцы длительное время сосуществовали рядом с местными племенами, не смешиваясь с ними, так как они были этнически различны и имели разное хозяйство.
К северу от Западной Двины распространены поздненеолитические поселения со шнуровой керамикой. Часть их расположена в бассейне озера Лубанас: Абора 1, Асне 1, Ича, Лагажа и Эйни (Лозе, 1979). На территории Эстонии следы пребывания носителей этой культуры обнаружены на поселениях Акали, Валма, Вилла, Куллямяги, Наакамяэ, Нарва — Риигикюла, Симусааре и Тамула (Jaanits, 1966). Находки шнуровой керамики вместе с поздненеолитическими вещами указывают, что носители культуры шнуровой керамики расселились среди поздненеолитического населения и как бы сменили его.
Представление о характере застройки поселений и о жилых сооружениях культуры шнуровой керамики можно составить на основании поселений Лубанской равнины (Loze, 1978). Жилища были наземными, имели столбовую конструкцию, длину не более 10 м и ширину 4–5 м. Они состояли из одного — двух помещений с каменными очагами посредине. Крыша была двускатной. Поселения обычно располагались на возвышенностях среди болотистой равнины. По всей вероятности, врытые в материк сваи являются остатками мостков, облегчавших подход к реке.
Для керамики характерны следующие формы сосудов: кубки, крупные хозяйственные горшки, миски и ванночки. Амфоры встречаются редко. Кубки восточной части Латвии и Эстонии имеют профилированные края со сравнительно короткой шейкой и слегка округленным туловом (рис. 22). Они украшены шнуровыми оттисками, а также нарезным елочным орнаментом. Один из тонкостенных кубков, найденных на могильнике Сопе, имел еле заметное валикообразное утолщение вокруг шейки, которое украшено двумя рядами наколов. Крупные хозяйственные горшки с валикообразным утолщением вокруг шейки имеют слегка либо сильно округленное тулово. Округлые миски украшены шнуровыми оттисками или нарезным елочным орнаментом, днища также орнаментированы. Ванночки меньше ванночек жуцевской культуры. Амфоры встречены редко. Судя по фрагментам, они принадлежали к типу сакско-тюрингских крупных и злотских малых амфор.
Кремневые орудия представлены треугольными ромбовидно-черешковыми наконечниками стрел (рис. 23, 5–8). Среди первых встречаются экземпляры с прямым либо вогнутым основанием. Скребки изготовлены на узких либо крупных кремневых отщепах (рис. 23, 3, 4, 14), кремневые ножи отличаются стройностью форм и хорошей обработкой (рис. 23, 9). Для костяных гарпунов характерны длинный насад и мелкие одно- или двусторонние зубцы, расположенные в верхней части орудия (рис. 23, 11). Из рога изготовлены ударные орудия с просверленными отверстиями в верхней части для прикрепления их к рукоятке.
Кремневые клиновидные топоры, имеющие прямоугольную форму и прямоугольное сечение, принадлежат в основном к двум типам: толстообушным и тонкообушным (рис. 23, 21–23). Реже встречаются широкие топоры трапециевидной формы со средней толщиной обуха и прямоугольным сечением. В единичных случаях найдены узкие тонкообушные трапециевидные топоры с линзовидным сечением. Находки разнотипных кремневых клиновидных топоров указывают на разновременность памятников. Наиболее поздними являются трапециевидные тонкообушковые топоры с линзовидным сечением (Крайнов, 1972).
Каменные ладьевидные топоры (рис. 21) представлены несколькими формами (Tallgren, 1922; Äyräpää, 1952; Šturms, 1936b, 1970; Jaanits, 1971). Наибольшее распространение получили топоры европейского типа А, которые, по мнению Э. Штурмса, являются древнейшей формой боевых топоров (Šturms, 1970). Однако вряд ли можно согласиться, что топор типа А является древнейшей формой, ему предшествовали более простые топоры.
Второй формой, представленной на территории Восточной Прибалтики, являются фатьяновские топоры (Крайнов, 1972б). Для них характерно выдающееся вниз или отведенное назад лезвие, трапециевидное или сегментовидное сечение, крышеобразный верх. Однако на территории Латвии и Эстонии встречены лишь наиболее простые формы этих топоров, тогда как на территории Литвы и Калининградской области распространены и типичные формы фатьяновских топоров.
Третья форма топоров представлена типом Карпова (от названия местечка Карлова в Эстонии; Jaanits, 1971). Для этого топора характерна втулка, косо выступающее вниз лезвие, довольно прямой и ровный верх. Поперечное сечение прямоугольное или трапециевидное. Эта форма топора возникла, по мнению Л.Ю. Янитса, под влиянием финских ладьевидных топоров, снабженных ярко выраженной втулкой (Jaanits, 1971). Нам представляется, что финские топоры возникают на основе эстонских.
Четвертая форма ладьевидных топоров, получивших распространение преимущественно в северной части Восточной Прибалтики — это острообушные топоры. Для них характерен ромбический фронтальный профиль, причем кончик обуха короче и сужен сильнее по сравнению с концом лезвия. Лезвие оттянуто назад и имеет дугообразный абзац. Поперечное сечение у подобных топоров ромбовидное или трапециевидное. Эта форма топора является более поздней по сравнению с топорами типа карлова и типологически выводится из последних.
Пятой формой являются простые ладьевидные топоры. Они со слегка изогнутым профилем. Топоры этой формы имеют хорошо выраженные широкие боковые стороны, обух у них уже, чем лезвие. Лезвие почти прямое и слегка загнутое.
Свыше 20 фрагментированных ладьевидных топоров происходят из поселений Абора 1 и Эйни (21 экз.) и Валма (1 экз.). На поселении Абора 1 обнаружены ладьевидные топоры всех вышеупомянутых форм. Их стратиграфическое расположение подтверждает схему типологического развития ладьевидных топоров, намеченную упомянутыми выше исследователями.
Ряд исследователей (Х.А. Моора, Л.Ю. Янитс, Эд. Штурме, А. Европеус и др.) отмечают, что на ранней стадии развития культуры топоры имеют общие черты, а на поздней стадии в Литве, Латвии и Эстонии вырабатываются свои собственные формы топоров. К наиболее древнему типу относят топоры типа Кюласема (обушковые или ладьевидные). Местными формами считают топоры типа Карлова (втульчатый — коротколопастный) и острообушные, а массовое изготовление топоров относят ко второй четверти II тыс. до н. э. Сходство отдельных форм топоров со среднеднепровскими и фатьяновскими Х.А. Моора объясняет связями и влиянием указанных культур. Нам представляется, что наиболее ранними формами топоров будут клиновидные и конусообразные, в большом количестве обнаруженные в Прибалтике. Что же касается сходства форм топоров, то это объясняется, очевидно, общими истоками культур с боевыми топорами. Следует отметить, что каменные сверленые топоры-молотки встречаются только в мужских погребениях, в виде случайных находок они найдены в большом количестве на всей территории Прибалтики.
Украшения культуры шнуровой керамики Восточной Прибалтики изготовлены из кости и янтаря. Костяные лунницы (рис. 23, 1) и плоские кружки с отверстием в центре (рис. 23, 2) получили широкое распространение. Костяные лунницы известны и в фатьяновской культуре, что свидетельствует о тесных связях или об общности происхождения (Крайнов, 1972б).
Для составления ожерелий использовали янтарные пронизки, округлые, квадратные или прямоугольные пуговицы с S-образным отверстием (рис. 23, 12–13). Для скрепления ожерелий использовали «срединные части» в виде блоков с двумя парами сквозных отверстий. Для украшения головного убора употреблялись клинообразные и зубовидные подвески.
В позднем неолите наблюдается расцвет обработки янтаря, оживленный обмен им между родственными племенами культуры шнуровой керамики Восточной Прибалтики (Лозе, 1980). Янтарные украшения известны также в памятниках среднеднепровской (Артеменко, 1978) и фатьяновской культур (Крайнов, 1972б).
На поздненеолитических поселениях рассматриваемой территории обнаружены кости крупного и мелкого рогатого скота (памятники Лубанской низины, число особей 28) (Лозе, 1979). Кости домашних животных присутствуют также на поздненеолитическом поселении Тамула в Эстонии (Янитс, 1952).
О наличии земледелия у племен ладьевидных топоров и шнуровой керамики свидетельствует находка пшеницы на поселении Крейчи (побережье оз. Лиелайс Лудзас на востоке Латвии), а также многочисленные каменные терочники на поселении Абора 1 (Лозе, 1979).
Носители жуцевской культуры в Литве, а также восточно-прибалтийской культуры шнуровой керамики и ладьевидных топоров на территории восточной части Латвии и Эстонии осели приблизительно в одно время. На территории Литвы нижняя дата бытования этой культуры относится к концу III тыс., а на территории Латвии и Эстонии — к началу II тыс. до н. э.
Цикл развития этой культуры исследователи относят к различному хронологическому диапазону. Согласно Р.К. Римантене, жуцевская культура существовала в Литве вплоть до конца первой четверти II тыс. до н. э.
Верхняя дата бытования культуры ладьевидных топоров и шнуровой керамики на территории Эстонии относится к 1500–1300 г. до н. э. (Янитс, 1959б). Конечный этап развития этой культуры на территории Лубанской низины (восточная часть Латвии) датируется концом первой четверти II тыс. до н. э. (Лозе, 1979).
Жуцевская культура на территории Литвы имеет следующие радиоуглеродные датировки (Rimantiné, 1980):
1) Швянтойи 1А — ТА-246 — 4120±80 — 2170 г. до н. э.
2) Швянтойи 1А — Vs-22 — 4100±100 — 2150 г. до н. э.
3) Швянтойи 1А — ЛЕ-835 — 3860±50 — 1910 г. до н. э.
4) Швянтойи 9 — Vib-8 — 3860±90 — 1910 г. до н. э.
На востоке Латвии культура шнуровой керамики датируется следующими радиоуглеродными датами (Лозе, 1979, 1982).
1) Абора 1 — ЛЕ-671 — 3870±70-1920 г. до н. э.
2) Абора 1 — ЛЕ-749 — 3860±100 — 1910 г. до н. э.
3) Абора 1 — ТА-394 — 3770±60-1820 г. до н. э.
Вопрос о происхождении культур шнуровой керамики и боевых топоров и об их исходной территории ставился и решался многими исследователями по-разному (Tallgren, 1911, 1925, 1931; Äyräpää, 1933; Glob, 1945; Чайлд, 1952; Gimbutas, 1956; Šturms, 1937; Свешников, 1958; Брюсов, 1961; Артеменко, 1963а, б, 1978; Бадер, 1963; Брюсов, Зимина, 1966, Халиков, 1966, 1969; Крайнов, 1972б; Денисова, 1975 и др.). Однако большинство указанных исследователей сходится во мнении о генетической связи носителей культур шнуровой керамики и боевых топоров на огромной территории от Рейна до Камы и от Карпат до Швеции. Разногласия выявляются только в установлении исходной территории предков этих культур.
Очевидно, решение вопроса о происхождении культур шнуровой керамики и ладьевидных топоров Восточной Прибалтики зависит от решения всей проблемы в целом. Все исследователи до сих пор считают, что носители этой культуры в Восточной Прибалтике являются пришлыми. В свете новейших исследований выдвинуто предположение, что жуцевская культура, ареал которой занимает территорию Литвы и западную часть Латвии, возникла при слиянии пришлой культуры шнуровой керамики с бытующими здесь нарвской и верхненеманской культурами (Римантене, 1980; Rimantiné, 1980). Это местная основа, по мнению Р.К. Римантене, выражается в наличии кремневых треугольных наконечников стрел, топориков с четырехугольным и овальным разрезами, а также в присутствии сосудов воронковидной формы и мисок.
В связи с этим вопросом представляет интерес выяснение взаимоотношений между восточноприбалтийской культурой шнуровой керамики и ладьевидных топоров, памятники которой расположены на востоке Латвии и Эстонии, с жуцевской культурой, ареал которой занимает западную часть Латвии и Литву.
Сопоставление шнуровой керамики Лубанской низины с подобной керамикой из поселений жуцевской культуры позволяет утверждать наличие родственных форм сосудов (кубков, горшков с налепными валиками, амфор) (Лозе, 1979; Ванкина, 1980). Вполне возможно, что это дает право предполагать родство между этими двумя культурами.
При сопоставлении восточноприбалтийской культуры шнуровой керамики со среднеднепровской культурой некоторые исследователи (Моора, 1958) предполагали, что данная культура генетически теснее связана с Приднепровьем, чем с жуцевской культурой. Однако новейшие материалы, в частности из Латвии (Лубанской низины), показывают, что эти связи были более тесными с жуцевской культурой (Лозе, 1979; Ванкина, 1980).
Таким образом, выясняется близость культуры шнуровой керамики и ладьевидных топоров восточной части Латвии и Эстонии с жуцевской культурой, а с другой стороны — со среднеднепровской. Нижняя дата бытования последних культур — несколько более ранняя по сравнению с восточноприбалтийской культурой шнуровой керамики.
На вероятные близкородственные отношения между племенами культур ладьевидных топоров восточной части Латвии и Эстонии с племенами жуцевской культуры указывает и краниологический материал (Денисова, 1975).
По вопросу происхождения жуцевской культуры исследователи придерживаются различного мнения. Некоторые из них (Kilian, 1955) предполагали, что она генетически восходит к саксо-тюрингской культуре, а другие, в частности Х.А. Моора, усматривали в этой культуре не только среднеевропейские, но и среднеднепровские элементы. По мнению Р.К. Римантене, жуцевская культура может быть связана с общеевропейским горизонтом, а среднеднепровская культура сложилась на основе ямной культуры и в дальнейшем подверглась воздействию других культур, в том числе волынской мегалитической. Р.К. Римантене, таким образом, отрицает и связь между жуцевской и среднеднепровской культурами, указывая на разные формы боевых топоров (Римантене, 1980).
Другого мнения придерживается Д.А. Крайнов. Он указывает, что культуры восточноприбалтийской шнуровой керамики, в том числе и жуцевскую, следует считать родственными со среднеднепровской культурой. Он предполагает, что культуры шнуровой керамики и ладьевидных топоров Восточной Прибалтики близки фатьяновской культуре, что они генетически связаны и представляют единый культурный и этнический массив населения (Крайнов, 1980).
Х.А. Моора в ряде своих статей (Моора, 1956, 1958) считал пришлые племена культуры ладьевидных топоров носителями новых этнических элементов и относил их к ранним балтам или протобалтам. Он считал, что племена культуры ладьевидных топоров Восточной Прибалтики генетически близки племенам фатьяновской и среднеднепровской культур; и те, и другие он относил к прибалтам. Свою точку зрения он подкреплял присутствием древних балтских языковых элементов в языках западных и восточных финнов. Его точка зрения подтвердилась исследованиями Б.А. Серебренникова в области установления древних, балтских элементов в языках восточных финнов, это явление он относит ко II тыс. до н. э. (Серебренников, 1957). Исходя из того, что балтские языки близки и родственны славянским, Х.А. Моора вопрос о происхождении балтов связывал с вопросом о древнейшем этногенезе славян, что, по его мнению, предполагает существование древней славяно-балтской общности. Территория этой общности могла находиться в бассейне Вислы и Одера.
Р.Я. Денисова на основе детального анализа краниологического материала племен культур боевых топоров и шнуровой керамики Европы доказала сходство антропологических типов племен культуры боевых топоров Восточной и Юго-Восточной Прибалтики и фатьяновцев, что позволило ей выделить их в отдельную группу племен, имеющих общее происхождение (Денисова, 1975, с. 110). Она связала их с протобалтами, формирование которых происходило в III тыс. до н. э. «в центре этой территории, которую в мезолите и раннем неолите населяли гипердолихокранные европеоидные племена, — от низовья Вислы на западе до среднего течения Днепра на востоке». Этим самым Р.Я. Денисова подтвердила точку зрения Д.А. Крайнова, что племена шнуровой керамики и боевых топоров имели общую исходную территорию между Днепром и Вислой (Крайнов, 1972б). Существование на указанной территории протобалтийского населения подтверждается и данными топонимии и гидронимии. В.В. Седов на основании изучения гидронимов и других данных пришел к выводу, что территория Понеманья, Верхнего Поднепровья, части бассейна Зап. Двины, верховьев Оки и, возможно, Верхней Волги была занята племенами балтской языковой группы. Позднейшие археологические данные и письменные источники подтверждают существование на этой территории балтских племен.
Древние балтские племена расселились на территории, занятой племенами поздненеолитической культуры, относящимися, возможно, к протофинским племенам. По мнению Л.Ю. Янитса, их отношения постепенно стабилизировались и стали мирными на основе общественного разделения труда и обмена. Пришлые скотоводы оказали сильное влияние на местные племена, принеся с собой более высокую культуру. Наличие в эстонском и финском языках балтских древних слоев, связанных со скотоводством и земледелием, объясняется, по мнению Х.А. Моора, их совместным существованием.
Восточноприбалтийская культура шнуровой керамики не исчезла бесследно и не была полностью поглощена местным населением. Она является одним из компонентов сложения культуры бронзы, выявленной на территории Лубанской низины (Лозе, 1979). Эта культура, возникшая на основе сложного процесса взаимодействия культуры шнуровой керамики и поздненеолитической культуры местного происхождения, впитала в себя черты, характерные и для соседних культур, в частности фатьяновской. Это подтверждается наличием некоторой общности в орнаментальных мотивах керамики этих двух синхронных, культур.
В Северо-Западной Белоруссии в течение ряда лет (1962, 1963–1967, 1969, 1970, 1972 гг.) исследовались древние шахты по добычи кремня, расположенные на левом берегу р. Рось вблизи пос. Красносельское (Гурина, 1976). Разведочные работы обнаружили большую группу шахт на правом берегу р. Рось вблизи д. Карповцы и Новоселки.
Все шахты выработаны в меловых линзах (отторженцах, передвинутых ледником), имеющих направление запад-восток. Предметом добычи древних горняков являлись конкреции кремня, залегающие в мелу в виде цепочек горизонтального или косого простирания, реже — образующих беспорядочные россыпи.
К моменту раскопок почвенный слой полностью оказался снятым, в результате чего верхняя часть шахт была уничтожена. У Красного Села исследовались пять площадок (раскопы I, II, III, IIIa, IV), расположенных одна за другой на протяжении 1,5 км. Помимо того, два раскопа были заложены у д. Карповцы и один у д. Новоселки.
В общей сложности выявлено 678 стволов шахт, раскопано 225 шахт. Глубина их, видимо, не превышала 6 м, фактически же древние горняки работали на большей глубине, учитывая высоту выброшенной пустой породы (мела) на борта ствола шахты. Диаметр шахт в верхней части в большинстве случаев равнялся 1,5–1,6 м, в нижней (если отсутствовали подбои и штреки) — не более 0,8 м.
Среди исследованных шахт обнаружены единичные в виде простых колодцев и имеющие подбои и ниши, а также комплексы шахт, числом до пяти, соединенные штреками. Встречены разведочные шахты. Форма шахт в разных раскопах зависела от положения кремневых конкреций (в виде горизонтальных, параллельных цепочек или россыпей).
Исследование многочисленных шахт Красного Села и сопоставление их с древними горными выработками других стран заставляют считать, что форма шахт не являлась преднамеренной, их конфигурация возникала в результате добычи кремня. В целом форма шахт подчинялась закону целесообразности. В местах, где кремень был заключен в твердую коренную породу — известняк, было эффективнее вести разработку кремня под землей с помощью длинных штреков и камер, относительно редко опуская стволы шахт. Залегание кремня в мягкой меловой породе не позволяло древнему шахтеру пробивать длинные штреки и камеры, заставляя в целях безопасности часто опускать стволы шахт; пространство, разделяющее наши шахты, нередко менее 1 м. Диаметр штреков чаще всего 0,6–0,8 м, длина их до 4 м. Вход в штрек всегда находился вблизи дна шахты, штреки никогда не располагались один над другим, в то время как подбои иногда бывали в несколько ярусов. Штреки и подбои в целях безопасности разделялись «целиками» (опорными столбами), являющимися частью невыбранной коренной породы. Встречались небольшие «окна» в камерах для освещения и вентиляции. Выработанные древними шахтерами основные приемы горного дела сохранились до современности.
На стенах стволов шахт, камер и подбоев отчетливо видны следы от древних горняцких инструментов и копоть от лучины, а также отверстия от деревянных кольев, которые, возможно, указывают на наличие деревянных помостов. В центре ряда шахт прослежены отверстия более крупного диаметра, имеющие вертикальное направление, и более мелкие, расположенные под углом к нему, свидетельствующие о наличии «лестниц» в виде ствола дерева с обрубленными сучьями.
Внутри шахт, преимущественно в подбоях, обнаружены горняцкие инструменты из рога благородного оленя. Найдены концы сломанных орудий, оставшиеся в стенах. Наличие крупной костяной иглы на дне одной из шахт, где горняк обрабатывал конкреции (о чем свидетельствует скопление сколов и отщепов, а также сильно затертая часть ствола на уровне спины сидящего человека), возможно, указывает на то, что кремневые конкреции подавались наверх в кожаных мешках.
В заполнении шахт найдено свыше 56 000 обломков расщепленного кремня, преимущественно сколов с конкреций, попавших туда в процессе последующего, после эксплуатации, оползания выброшенной породы или умышленной засыпки их шахтерами при рытье новой шахты. Древние горняки оставляли в шахтах целыми лишь мелкие конкреции и конкреции неправильной формы, непригодные для орудий.
Первичное расщепление кремня производилось наверху в непосредственной близости от стволов, нередко в верхней части полузасыпанных шахт. Изготовлялись только топоры, лишь в единичных случаях — долота. Для топоров отбирались ровные конкреции, близкие по величине к форме задуманных орудий, или куски от крупных конкреций. Первичное расщепление заключалось в удалении выступов (так же как обрубают сучья у дерева). Часто отбивались два противоположных конца, в результате чего образовывались две площадки, а затем приступали к формовке орудия при помощи сколов. Нуклеусы для топоров не изготовлялись.
Помимо мастерских, расположенных в непосредственной близости от входа в шахты, обнаружены места массового изготовления орудий, главным образом в верхней части полузасыпанных шахт, расположенных по краю меловой линзы. Найдено и место сезонного шахтерского поселка, а также ряд стоянок по берегу р. Рось, синхронных горным выработкам.
Как показали наблюдения за шахтами, произведенные нами в различное время года, работа древних горняков могла производиться лишь в сухое время летом, когда мел был достаточно сухим и невязким. Об этом свидетельствует и отсутствие деформации шахт, которая была бы неизбежна в дождливое время года.
Фиксация изделий, изготовленных в мастерских, позволяет выявить пути движения этой продукции, а огромное количество горных выработок (несколько тысяч) приводит к заключению о наличии в то время начальной формы общественного разделения труда и относительно развитого обмена.
Многочисленные абсолютные даты, полученные методом С14, определяют время существования большинства шахт серединой II тыс. до н. э. Сосуд, найденный в погребении в одной из шахт Красного Села, и керамика из шахты близ д. Новоселки указывают на то, что во всяком случае часть шахт была связана с племенами шнуровой керамики.
Близкое сходство в приемах работы древних шахтеров (наличие в шахтах подбоев, штреков, ниш, опорных столбов, вентиляционных окон и др.), а также аналогичные роговые орудия свидетельствуют в пользу существования связи древних племен, обменивавшихся, по-видимому, не только продуктами труда, но и идеями.
Свое название фатьяновская культура получила по названию первого могильника, открытого в 1873 г. у д. Фатьяново Даниловского района Ярославской области[8]. Один из его первых исследователей А.С. Уваров отнес фатьяновский могильник к каменному веку (Уваров, 1881). В дальнейшем по мере открытия новых однотипных памятников и находок в некоторых из них медных топоров они были отнесены к медному веку (Спицын, 1903а, 1905). Первое научное обоснование фатьяновской культуры было дано В.А. Городцовым (Городцов, 1914а). Он определил территорию ее распространения, чуждость местной неолитической культуре и отнес к бронзовому веку — ко II тыс. до н. э.
Свыше 100 лет прошло со дня открытия первого могильника. Известны сотни новых могильников, редкие места поселений и найдено множество отдельных предметов. Накоплен огромный археологический материал. Написаны десятки исследований по фатьяновской культуре как в СССР, так и за рубежом[9].
За послевоенные годы некоторые вопросы фатьяновской культуры получили новое освещение (Кривцова-Гракова, 1947а; Бадер, 1963; Крайнов, 1941; Брюсов, Зимина, 1966; Третьяков П.Н., 1966; Степанов, 1967; Халиков, 1969).
Благодаря широким исследованиям памятников фатьяновской культуры, предпринятым Верхневолжской экспедицией ИА АН СССР, были созданы Своды памятников фатьяновской культуры (Крайнов, 1963, 1964а;Гадзяцкая, 1976) и написана фундаментальная работа по основным вопросам фатьяновской проблемы (Крайнов, 1972б). По памятникам Среднего Поволжья (балановским) также составлен подробный свод (Бадер, Халиков, 1976). Однако, несмотря на это, дискуссии вокруг вопросов происхождения фатьяновской культуры, ее периодизации, хронологии, этноса и пр. не утихают до сих пор.
Сейчас фатьяновская культура заняла значительное место в древнейшей истории центра Русской равнины. Огромная территория распространения фатьяновских памятников в Европейской части СССР, влияние фатьяновской культуры на дальнейшие исторические судьбы древних племен Волго-Окского междуречья, ее большой вклад в историю развития культуры народов СССР ставят эту тему в один ряд с важнейшими вопросами нашей исторической науки. Кроме того, связь фатьяновской культуры с большой культурно-исторической (этнической) общностью — культурами шнуровой керамики и боевых топоров, распространенной на огромной территории от Рейна до Волго-Камья и от Южной Швеции до Прикарпатья, а также связь последней с вопросами этногенеза славян, балтов и германцев поставили фатьяновскую проблему в ряды исторических проблем общеевропейского значения.
Основными источниками по фатьяновской культуре до сих пор остаются одни могильники. Имеют значение также фатьяновские культурные остатки, обнаруженные на многих поздних неолитических стоянках Волго-Окского междуречья и в случайных местах, главным образом сверленые каменные топоры.
Фатьяновские грунтовые могильники представляют собой родовые кладбища. Располагаются они обычно на высоких холмах моренного происхождения или на береговых скатах рек, речек, озер и пр. Выбор высоких мест для погребения умерших имел не только религиозное значение, связанное с культом солнца, но и практическое значение: с высоких холмов открывался обзор окружающей местности, н сами холмы были видны издалека. Наружных признаков, свидетельствующих о погребениях, могильники не имеют, они открыты случайно при земляных работах. Поэтому о большей части могильников мы знаем лишь по случайным находкам каменных сверленых топоров и костей людей, и только незначительная часть их исследована археологами.
Грунтовые могильники встречаются на всей территории распространения фатьяновской культуры, но неодинаково. В Новгородской обл. пока известны только пять могильников, в Калининской — около 30, в Смоленской — около 15, в Московской и Калужской — свыше 30, в Ярославской — около 70, в Ивановской — свыше 40, в Костромской — около 20, во Владимирской — не более 10, в Среднем Поволжье (Чувашская АССР) учтено около 50 могильников балановского типа.
Расположение могильников и число погребений в них различно в разных регионах фатьяновской культуры. Характерно, что все могильники тяготеют к водоемам (озерам, рекам, речкам и т. д.) и располагаются, как правило, около естественных пастбищ (заливных пойменных лугов, около озерных низин, болот и пр.).
Могильники в Московской и Калужской обл. находятся на высоких береговых склонах рек и речек и в их долинах, в Калининской обл. — и на береговых склонах, и на высоких холмах моренного происхождения, особенно в северной части области. Могильники Ярославской, Ивановской и Костромской обл. в основном расположены на высоких моренных холмах. Создается впечатление, что пространства севера и востока Калининской и Ярославской обл., запада Ивановской и севера Московской обл. особенно привлекали фатьяновцев. Очевидно, первоначальные могильники располагались по речным путям и только в позднее время развития фатьяновской культуры они появляются на водоразделах (Вауловский, Фатьяновский, Волосово-Даниловский, Великосельский, Тимофеевский, Горкинский и др.).
На ранней стадии развития фатьяновской культуры могильники с числом погребений 2-10 чаще располагаются на берегах рек, они встречены в Московской и на юге Калининской обл. На развитой стадии с ни располагаются в основном на высоких моренных холмах недалеко от водоемов, число погребений — от 10 до 25 (Ярославская, Ивановская и север Калининской обл.). На поздней стадии могильники появляются на водоразделах, но обязательно около берегов речек, число погребений от 25 до 125 и выше. Самыми большими могильниками на Верхней Волге являются Волосово-Даниловский (125 погребений), а на Средней Волге — Балановский (117 погребений). Увеличение числа погребений в могильниках идет в направлении к северу, северо-востоку и востоку. Данный факт подтверждает наш вывод о постепенном освоении территории и дает ключ к выяснению направлений в расселении фатьяновских племен и определению хронологии тех или других памятников.
В Московской обл. могильники редки и расположены сравнительно далеко друг от друга, а на севере Калининской, в Ярославской и Ивановской обл. они сосредоточены группами — «гнездами» на расстоянии 1–2 км. «Гнездовое» расположение могильников указывает на концентрацию отдельных фатьяновских племен в определенных местах.
Наряду с грунтовыми могильниками у фатьяновцев существовали и курганные могильники, но появляются они на поздней стадии развития культуры и главным образом на Средней Волге на балановской территории. Их очень немного, и они не характерны для фатьяновской культуры. Отдельные погребения встречаются на многослойных поселениях по берегам рек (Ока), указывая путь движения фатьяновских племен на восток.
Вопрос о поселениях фатьяновской культуры до сих пор окончательно не решен для ее значительной территории. Только в восточной, балановской части ее ареала теперь известны десятки поселений (Степанов, 1950, 1967; Бадер, 1963; Халиков, 1969; Бадер, Халиков, 1976). «Отсутствие» поселений на большей части территории фатьяновской культуры объясняется исследователями по-разному. Одно время приверженцы автохтонного происхождения фатьяновской культуры считали определенные неолитические стоянки фатьяновскими поселениями, а керамику из могильников рассматривали как ритуальную. Другие исследователи отсутствие поселений объясняли кочевым бытом фатьяновских племен (Третьяков П.Н., 1966), оставлявших недолговременные поселения типа селищ, или расположением фатьяновских поселков в неисследованных археологами местах (на торфяниках, распаханных полях и пр.), на водоразделах (Бадер, 1939). П.Н. Третьяков, базируясь на мнении А.Я. Брюсова о враждебных отношениях местных охотничье-рыболовческих племен к пришлым фатьяновцам (Брюсов, 1952), высказал предположение о кратковременности фатьяновских поселений, культурный слой в которых не успевал накапливаться (Третьяков П.Н., 1966). Некоторые ученые запада считали фатьяновцев военными отрядами, которые при частых передвижениях не оставляли стоянок с большим культурным слоем. Вряд ли это утверждение соответствует действительности. Сейчас известны фатьяновские могильники с большим количеством погребений (20–40 и свыше 100), что свидетельствует об их длительном обитании на одном месте.
При решении этого вопроса надо исходить из хозяйственной деятельности фатьяновских племен, специфики их лесного скотоводства и, возможно, «огневого» земледелия. Кроме того, необходимо по-новому взглянуть на все увеличивающиеся факты нахождения фатьяновских культурных остатков на поздненеолитических стоянках. Эти находки раньше расценивались как факты связи местных племен с фатьяновцами. Мы же сейчас склонны видеть в них остатки фатьяновских поселений. Эти места встречаются на всей территории, занятой фатьяновскими племенами, но не в одинаковой мере. Чем дальше на восток от Московской, Калужской и Калининской областей, тем больше фатьяновских вещей на поздненеолитических стоянках. Следует отметить, что всюду фатьяновские вещи на стоянках встречаются только в поздневолосовских слоях и слоях с текстильной керамикой, что дает право датировать начало фатьяновской культуры временем поздних волосовцев, а конец ее — временем распространения ранней текстильной керамики.
Небольшое количество фатьяновских вещей на стоянках в Калининской, Московской и части Ивановской обл., а также малое число погребений в могильниках этих областей позволяет предполагать большую подвижность московско-клязьминских племен фатьяновской культуры и наличие здесь небольших кратковременных поселений. На территории распространения верхневолжских фатьяновских племен количество фатьяновских культурных остатков на поздненеолитических стоянках возрастает в направлении с запада на восток и северо-восток, о чем свидетельствуют находки на таких стоянках, как Золоторучье I, Рождественский остров, Польцо, Дикариха, Торговище I, Николо-Перевоз, Ворокса, Туровская, Борань, Станок, Федоровская, Сахтыш I, II, IV, VIII, Толстуха и др. (Крайнов, 1972б). Если на западных стоянках находки исчисляются единицами, то на восточных, таких как Николо-Перевоз, Борань, Сахтыш I, Дикариха и др., находки исчисляются десятками и сотнями.
Рядом с этими поселениями обнаружены и фатьяновские могильники, а на стоянке Николо-Перевоз — фатьяновские погребения. На этих стоянках найдены обломки типичных фатьяновских глиняных сосудов, каменные сверленые топоры-молотки, высверлины от топоров, указывающие на производство их здесь же на поселениях; кремневые клинья, ножи, скребки, костяные украшения, костяные орудия фатьяновского типа и др. Кроме того, на указанных стоянках встречаются тонкостенная керамика с примесью песка с нарезным и штампованным мелкозубчатым орнаментом, культурная принадлежность которой не определена. Она близка фатьяновской и также встречена в поздневолосовском слое. На стоянках Сахтыш I, II особенно много этой «фатьяновской» керамики. Возможно, это кухонная посуда. Примеров резкой разницы кухонной и ритуальной посуды в одной культуре много даже на территории Европейской части СССР. На Средней Волге фатьяновские (балановские) вещи также находят на поздних стоянках, там же обнаружены десятки фатьяновских поселений (Бадер, 1963; Халиков, 1969; Бадер, Халиков, 1976). За последние годы увеличились находки на поселениях фатьяновских вещей, встречены скорченные погребения и другие культурные остатки на многочисленных стоянках Волго-Окского междуречья.
Рассмотренные примеры приводят к необходимости переоценки вопроса о поселениях фатьяновской культуры. Возможно, выясненная нами закономерность в увеличении количества фатьяновских находок на поселениях и количества погребений в могильниках рисует картину расселения и постепенного оседания фатьяновских племен в направлении с запада на восток.
Случайные находки вещей фатьяновской культуры, главным образом каменных сверленых топоров-молотков, также служат важным источником для установления локализации определенных форм топоров, топографии их находок, передвижения отдельных племен и освоения ими территории. Случайные находки топоров встречаются преимущественно по берегам крупных рек (Западная Двина, Волга, Ока, Клязьма и др.), указывая тем самым на значение речных путей при передвижениях фатьяновских племен. Наблюдается увеличение количества случайных находок в направлении с запада на восток и северо-восток, что совпадает с расширением ареала культуры в указанном направлении.
На основании учета всех памятников фатьяновской культуры (могильников, поселений и мест случайных находок) устанавливается огромная территория их распространения (карта 5). Из приведенной карты видно, что фатьяновские племена во II тыс. до н. э. занимали почти всю центральную (лесную) часть европейской территории СССР — от Псковского озера до р. Вятки, от верховьев Десны до устьев Суры, Свияги и Цивиля и от границ Вологодской области до Пензы[10].
Карта 5. Распространение основных памятников фатьяновской культуры.
а — могильники московско-клязьминской группы; б — могильники верхневолжской группы; в — могильники «смешанные», московско-клязьминской и средневолжской групп; г — могильники «смешанные», верхневолжской и средневолжской групп; д — могильники средневолжской (балановской) группы; е — стоянки верхневолжской группы; ж — могильники окско-деснинской группы; з — могильники двинско-ильменской группы; и — курганные могильники средневолжской группы.
Памятники Новгородской обл.:1 — Бронницкий могильник; 2 — Подгощинский могильник; 3 — Старорусский могильник; 4 — д. Елга; 5 — Шелонский могильник.
Памятники Калининской обл.:6 — г. Торопец; 7 — Выгодово; 3 — Мартисовский могильник; 9 — с. Городолюбля; 10 — Вышний Волочек (стоянка); 11 — Овинищинский могильник; 12 — Краснохолмский могильник; 13 — Желобнянский могильник; 14 — Лозьевский могильник; 15 — Болшневский могильник; 16 — Олочинский могильник; 17 — Таскаихский могильник; 18 — с. Хотошино; 19 — Лихачевский могильник; 20 — Ошурковский могильник; 21 — Тургиновский могильник.
Памятники Московской обл.: 22 — Абушковский могильник; 23 — Новлянский могильник; 24 — Ханевский могильник; 25 — Ивановогорский могильник; 26 — Баланинский могильник; 27 — Солнечногорский могильник; 28 — Пятницкий могильник; 29 — Бужаровский могильник; 30 — Трусовский (Истринский) могильник; 31 — Икшанский могильник; 32 — Протасовский могильник; 33 — с. Николо-Перевоз (могильник); 34 — Николо-Перевоз (стоянка); 35 — Кузьминский могильник; 36 — Ахтырский могильник; 37 — Давыдковский могильник; 38 — Верейский могильник; 39 — Буньковский могильник.
Памятники Калужской обл.:40 — Михеевский могильник; 41 — Детчинский могильник; 42 — Людиновский могильник; 43 — Козельский могильник.
Памятники Рязанской обл.:44 — Поркинский могильник; 45 — с. Горицы; 46 — с. Куземкино; 47 — г. Касимов.
Памятники Ярославской обл.:48 — Золоторучьинская стоянка; 49 — Копринская стоянка; 50 — Пречистьинский могильник; 51 — Волосово-Даниловский могильник; 52 — Холмовогорский могильник; 53 — Вауловский могильник; 54 — Наумовский могильник; 55 — Никульцинский могильник, Воронковский могильник; 56 — Фатьяновский могильник; 57 — Ворокский могильник; 58 — д. Ворокса (стоянка); 59 — Великосельский могильник; 60 — Халдеевский могильник; 61 — Голузиновский могильник; 62 — Рождественский остров (стоянка); 63 — Фатьяновский могильник II; 64 — Карашский могильник; 65 — Дикариха (стоянка).
Памятники Ивановской обл.:66 — Милославский могильник; 67 — Ильинско-Хованокий могильник; 68 — Тимофеевский могильник; 69 — Кривцовский могильник; 70 — Мытищинский могильник; 71 — Сахтыш I, II, IV (стоянки); 72 — Скомороховский могильник; 73 — Дьяковский могильник; 74 — Юрьевецкий могильник; 75 — Змеевский могильник; 76 — Заборьевский могильник.
Памятники Костромской обл.:77 — Борань (стоянка); 78 — Станок (стоянка); 79 — Говядиновский могильник; 80 — Горицкий могильник; 81 — г. Буй (могильник); 82 — Галическая стоянка (Туровская); 83 — Юрьевский могильник; 84 — Игодовский могильник.
Памятники Владимирской обл.:85 — Сущевский могильник; 86 — Ковровский могильник; 87 — Шашевский могильник; 88 — Плеханов Бор (стоянка); 89 — Панфилово (стоянка).
Памятники Горьковской обл. и Среднего Поволжья:90 — д. Кошкино; 91 — Губцевский могильник; 92 — Чуркинский могильник; 93 — Сейма (стоянка); 94 — Уреньский могильник; 95 — Васильсурское поселение; 96 — Курмышский могильник; 97 — Сергачский могильник; 98 — Балановский могильник; 99 — Козловский могильник; 100 — Буй II (поселение); 101 — Синцовский курган; 102 — Кубашевское поселение; 103 — Таутовский грунтовый могильник; 104 — Таутовский курганный могильник; 105 — Атли-Касинский могильник; 106 — Таланкина Гора (поселение); 107 — Ош-Пандо (поселение); 108 — Чурачикский I курган; 109 — Чурачикский II курган; 110 — Красновидовский могильник; 111 — Озименки (стоянка); 112 — Хула-Сюч.
Следует указать, что западные границы культуры еще недостаточно выяснены, так как здесь не производились такие широкие плановые исследования фатьяновских памятников, как в Волго-Окском междуречье. Обнаруженные в этой зоне каменные сверленые топоры-молотки разнородны, что указывает на контактную зону с родственными прибалтийскими культурами боевых топоров. Северная граница очерчена по массовым находкам топоров и могильникам. Здесь фатьяновские памятники встречаются далеко за Волгой — у южных границ Вологодской и Кировской обл. Отдельные находки фатьяновских топоров обнаружены на берегах Белого озера и в других местах Вологодской и Архангельской обл. Они, очевидно, указывают или на связи с местными племенами, или на проникновение по рекам и речкам небольших групп фатьяновцев далеко на север.
На юго-западе фатьяновские памятники известны в верховьях Десны и Оки. Здесь они граничат со среднеднепровской культурой. На юге граница проходит ниже среднего течения р. Оки. На юге-востоке и востоке фатьяновские памятники балановского типа распространялись по Суре, Свияге, Цивилю и Мокше. В Среднем Поволжье они спускаются по Волге ниже устья Камы. Отдельные могильники встречаются на р. Белой (у г. Бирска) и даже в Башкирии найдено несколько каменных сверленых топоров фатьяновского типа. Очевидно, отдельные группы фатьяновцев проникали далеко на восток, на территорию распространения медистых песчаников, в поисках металлургического сырья.
Обширная территория, занятая фатьяновскими племенами, а также плотность расположения памятников приводят к выводу об относительной длительности существования культуры. Обзор карты ареала фатьяновской культуры показывает, что концентрация памятников различна. Их немного в западной части ареала (Новгородская, Псковская, Великолукская обл.), что, вероятно, объясняется недостаточной исследованностью. В Калининской обл. их значительно больше и число их увеличивается вниз по течению р. Волги. Наибольшая концентрация памятников наблюдается в Бежецком, Краснохолмском, Кашинском, Калязинском, Кимрском, Ржевском и Зубцовском районах.
Карта 6. Фатьяновская культура и ее окружение.
а — северные культуры с ямочно-гребенчатой керамикой; б — прибалтийская культура ладьевидных топоров; в — финская культура ладьевидных топоров; г-д — культура шаровидных амфор и шнуровой керамики; е — позднетрипольская культура; ж — катакомбная культура; з — фатьяновская культура; и — среднеднепровская культура; к — полтавкинская культура; л — неисследованные места.
Расположение памятников на карте дает наглядное представление о движении фатьяновских племен, с одной стороны, по Западной Двине на Волгу, а с другой — с территории Смоленской области по Днепру и Вазузе на Волгу. Очевидно, территория первых фатьяновцев была сравнительно небольшой и только позднее произошло постепенное расселение фатьяновских племен.
Сходство погребального обряда, погребального инвентаря, других элементов материальной культуры свидетельствует, что фатьяновские племена, расселившиеся на огромной территории, имели генетическое родство и составляли единую культурно-историческую общность.
Исследования фатьяновских памятников позволяют выделить среди них локальные и хронологические группы. О.А. Кривцова-Гракова первая поставила вопрос о неоднородности фатьяновских памятников и наметила три разновременные группы могильников: московскую, ярославскую и чувашскую (восточную) (Кривцова-Гракова, 1938, 1947а). В основном она правильно подметила своеобразие каждой из трех основных групп, но вряд ли можно согласиться с ней о прямолинейной трансформации одной группы в другую с последовательным исчезновением предыдущей. Одновременно Д.А. Крайнов выделил четыре группы фатьяновских памятников с подразделением каждой из них на ранние и поздние (Крайнов, 1941). Позднее О.Н. Бадером восточные памятники фатьяновской культуры были выделены в самостоятельную балановскую культуру. В дальнейшем им и А.Х. Халиковым были разработаны и освещены вопросы происхождения, хронологии, периодизации обряда погребения, материальной культуры и хозяйства балановской культуры (Бадер, 1950а, 1961б, 1963 и др.; Халиков, 1964, 1969 и др.).
На основании современных данных фатьяновские памятники можно разбить на следующие основные локально-хронологические группы (карта 7):
1. Двинско-ильменская группа. Памятники сосредоточены по верховьям Западной Двины, по Ловати, берегам Ильменского озера, по Волхову и Мете. Они граничат на юго-западе с латвийскими, в районе Псковского озера — с эстонскими и на севере — с финскими памятниками культуры ладьевидных топоров (карта № 5). Памятники этой группы имеют смешанный характер — фатьяновско-прибалтийский.
2. Московско-клязьминская группа. Ее памятники концентрируются в верховьях Днепра и Волги, по Москве-реке и Клязьме с их притоками. Они занимают Смоленскую и Московскую обл., юг и юго-запад Калининской обл., юг Ярославской, юго-запад Ивановской, большую часть Владимирской и север Калужской обл. Отмечается близость этих памятников с верхнеднепровскими памятниками среднеднепровской культуры[11]. Возможно, в будущем здесь можно будет выделить особую группу (карта № 5).
3. Верхневолжская группа. Памятники ее располагаются по Верхней Волге и ее притокам и отчасти по северным притокам Клязьмы. Они занимают северную половину Калининской и Ярославской обл., Костромскую обл. и часть Ивановской. На левом берегу Волги они доходят до границ Вологодской и Кировской обл., на востоке частично заходят в Горьковскую обл. Продвижение этих племен хорошо прослеживается вниз по Волге. По количеству объектов это самая многочисленная и выразительная группа (карта № 5).
4. Окско-деснинская группа. Ее памятники расположены в Верхней Окско-Деснинской речной системе. Они занимают территории Орловской, Брянской и Рязанской обл., а также части Калужской (на Угре), Московской (юг) и, возможно, Курской обл. (карта № 5). Эти памятники, с одной стороны, близки среднеднепровским памятникам, а с другой — московско-клязьминским и ранним сурско-свияжским. Они также являются смешанными в пограничных территориях.
5. Сурско-свияжская группа (балановская). Памятники этой группы сосредоточены по Суре, Свияге, Цивилю, Мокше, Нижней Каме и Средней Волге, т. е. занимают огромную территорию в Пензенской и Горьковской обл., а также в Мордовской, Чувашской и Татарской АССР (карта № 5). Эта многочисленная группа в основном является более поздней, чем московско-клязьминская и верхневолжская[12].
Карта 7. Предполагаемые зоны распространения групп фатьяновской культуры.
а — культуры шаровидных амфор и шнуровой керамики; б — культуры ладьевидных топоров Прибалтики; в — неисследованная зона; г — двинско-ильменская группа; д — среднеднепровская культура; е — московско-клязьминская группа; ж — верхневолжская группа; з — окско-деснинская группа; и — нижнеокская группа; к — вятско-ветлужская группа; л — балановская группа (средневолжская).
Кроме этих основных групп выделяются хронологические группы памятников нижнеокских и вятско-ветлужских. Наиболее ранние памятники встречаются на Западной Двине, Ловати, по верховьям Днепра и Волги, на Москве-реке, Десне, в верховьях Оки и на Свияге, а наиболее поздние — в Ярославско-Костромском Поволжье, на Средней Волге и в Вятско-Ветлужском междуречье.
Сейчас все исследователи признают, что фатьяновские племена являются пришлыми. Они расселились в основном на территории, занятой поздневолосовскими племенами. Приходится признать или одновременное сосуществование на одной территории фатьяновцев и поздних волосовцев, или допустить, что фатьяновские племена вытеснили волосовские и частично смешались с ними. Возможно, в Волго-Окском междуречье фатьяновцы попали не в чуждую среду, а в этнически близкую волосовскую среду. На западе фатьяновские племена соприкасались с балтийскими родственными культурами ладьевидных топоров, на юго-западе — со среднеднепровскими родственными племенами. На юге они граничили с чуждыми им поздними катакомбными племенами, на юге-востоке — с полтавкинской и позднее — с абашевской культурами, на востоке — с приуральскими и камскими племенами эпохи бронзы и на позднем этапе — с племенами срубной культуры.
Не исключено, что у фатьяновцев были контакты и с племенами андроновской культуры, о чем свидетельствуют могильники у г. Бирска на р. Белой и находки фатьяновских топоров в Башкирии. На севере и северо-западе с фатьяновцами соприкасались потомки племен поздних культур с ямочно-гребенчатой керамикой.
Погребальный обряд и погребальный инвентарь фатьяновцев являются основным историческим источником для суждения о фатьяновском обществе в целом, его хозяйстве, социальном устройстве и духовной культуре. Если у местных неолитических обитателей (охотников и рыболовов) погребения совершались прямо на поселениях около жилищ, то у фатьяновских скотоводческих племен «жилища мертвых» отделяются от «жилищ живых». У них появляются кладбища на высоких холмах, что свидетельствует об особых верованиях фатьяновцев, возможно, об отделении в их сознании земной жизни от загробной.
Своих умерших фатьяновцы погребали в грунтовых могильных ямах, однообразное устройство которых было общим для всех фатьяновских племен. Глубина могил различна — от 10 до 270 см, в большинстве — от 100 до 150 см. Размеры также неодинаковы: самые большие достигали величины 560×300 см, а самые малые — от 150 до 90 см. Размеры, глубина и место могил на могильниках зависели от общественного положения погребенных и возраста: чем почетнее и старше был член рода, тем больше размеры и глубина могилы. У различных фатьяновских племен при наличии общих черт в ориентировке могил отмечаются и различия. 1) В московско-клязьминских памятниках преобладает направление могил с востока на запад, а позднее — с юго-востока на северо-восток, но вместе с этим существуют направления юго-восток — северо-запад и юг-север. 2) В верхневолжских памятниках основной ориентировкой могил является юго-запад — северо-восток, но встречаются юго-восток — северо-запад, юг — север и восток — запад. Надо отметить, что ориентировки юго-восток — северо-запад и юг — север наблюдаются в основном в памятниках Ивановской обл., связанных с Клязьминской речной системой. 3) В Балановском могильнике господствуют две ориентировки: юго-запад — северо-восток и юг — север, но есть восток — запад и реже — юго-восток — северо-запад.
В могилах устраивали особые погребальные сооружения прямоугольной формы с выступающими углами сложной конструкции (рис. 24). Они впервые были открыты Д.А. Крайновым при раскопках в 1933 г. Вауловского могильника в Ярославской обл. (Крайнов, 1941). Делались они из легкого разнообразного материала (деревянных плах, досок, луба, бересты, плетенки и др.). Иногда стенки сооружения обмазывали глиной. Различная высота и размеры сооружений указывают, вероятно, на неодинаковое общественное положение погребенных. Такие погребальные сооружения («жилища мертвых») встречаются в московско-клязьминских, верхневолжских и средневолжских фатьяновских памятниках, у прибалтийских племен культуры ладьевидных топоров, в Финляндии и Дании в одиночных погребениях культуры с боевыми топорами, указывая на общность их происхождения.
Погребальные сооружения устанавливались после копки могил, а покойника, завернутого в шкуру или бересту, клали в готовое сооружение, верх которого покрывался легким настилом. Почти все погребенные лежали в скорченном положении на правом или левом боку, мужчины в основном на правом боку головой на запад, юго-запад и северо-запад, а женщины на левом боку головой на восток, юго-восток и северо-восток. Соответственно полу погребались и дети.
Однако есть исключения в положении покойников, особенно в парных погребениях. Положение погребенных на спине с раскинутыми ногами обнаружено только в семи случаях в могильниках всех групп (рис. 24, 6). Трупосожжение встречается редко и только в памятниках, граничащих со среднеднепровскими (Истринском, Тургиновском и Ошурковском могильниках).
Ориентировка лица погребенных фатьяновцев направлена в основном на юг, юго-восток и восток, т. е. связана с положением солнца. Возраст погребенных различен. Наибольшая смертность взрослых падает на возраст от 30 до 50 лет, а детей — от 2 до 5 лет. Женщины редко доживали до 40 лет, а мужчины жили дольше, но крайне редко — до 60 или 70 лет. Этот возраст характерен для наиболее богатых погребений, главным образом «вождей».
В погребальном обряде большую роль играл уголь. В некоторых могилах встречаются скопления углей в виде кострищ и отдельных угольков. Часто находят угли около черепа и ног. Очевидно, огонь считали очистительной силой. Иногда в погребениях под сосудами лежали кремневые отщепы, положенные сюда, очевидно, как символ огня. Очень редко встречается в погребениях красная краска.
Все фатьяновские погребения сопровождаются погребальным инвентарем, состоящим из каменных, кремневых, костяных и металлических орудий и поделок, глиняных сосудов, костей животных[13], раковин и пр. Количество и качество погребального инвентаря зависит от пола и возраста погребенных, кроме того, есть более богатые и бедные погребения, что указывает на зачатки имущественного или социального неравенства. К наиболее богатым относятся погребения военачальников или вождей.
В расположении инвентаря наблюдается довольно строгая закономерность. Определенного назначения вещи всегда занимали одно и то же место в могиле. Боевые каменные сверленые топоры-молотки клали на ранней стадии развития культуры с каждым мужчиной, а иногда с женщинами и детьми. У мужчин они обнаружены около головы, а у юношей — в ногах. Медные вислообушные топоры клались в берестяных футлярах только в могилы вождей, чаще перед лицом.
Кремневые клиновидные топоры встречаются во всех погребениях, кроме могил «вождей». Располагаются они у ног, но иногда у пояса, перед лицом и за черепом. Почти обязательное присутствие их во всех погребениях, даже в детских, свидетельствует о важном значении этого орудия в хозяйстве фатьяновского общества. Полировальные каменные плиты встречаются редко и только в мужских могилах.
Кремневые ножи — также необходимая принадлежность каждого погребения. В их расположении наблюдается строгая закономерность. У мужчин они находятся у пояса, рядом с кистью руки, а у женщин — в ногах около сосудов или в сосудах. Другое расположение крайне редко. Этим, очевидно, подчеркивается роль мужчины — воина, пастуха и охотника, и женщины — домашней хозяйки. В ранних могильниках присутствуют настоящие ножи, а в поздних они заменяются их «символами» (обломками, недоработанными орудиями, осколками и пр.). Костяные орудия встречаются одинаково во всех погребениях и находятся в основном у ног погребенных и реже — в других местах. В женских погребениях они часто обнаружены в сосудах. Шилья, проколки, лощила сопровождают в основном женские погребения, а долота, наконечники стрел, кинжалы, роговые острия и пр. — мужские погребения.
Из металлических вещей с мужчинами кладут топоры, копья и редко украшения, а с женщинами — медные шилья и разнообразные украшения: браслеты, перстни, привески, пронизки, спиральки, колечки и пр.
В женских погребениях очень часты всевозможные украшения из зубов и костей животных и птиц, а также пронизки (бусы) из раковин речной двустворки и редко — из янтаря. По их расположению можно судить, что они употреблялись не только в качестве ожерелий, но и как украшения головного убора, одежды и обуви.
Во всех могилах обычны различные амулеты, сделанные из клыков и зубов медведя (иногда с медными колечками), собаки и кабана. Зубы собаки кладутся как обереги в разных местах погребений. Амулеты из клыков медведя кладутся около кистей рук, около пояса или черепа.
Характерной чертой всех фатьяновских погребений является своеобразная круглодонная бомбовидная и шаровидная посуда. Сосуды ставятся в разном количестве (от 1 до 8), но также в определенных местах. Основная масса (80 %) находится в ногах погребенных у стенки сооружения. За черепом, перед лицом и у пояса сосуды встречены редко и только в погребениях женщин и юношей. Иногда (в богатых погребениях) их находят на крыше погребального сооружения. В женских погребениях всегда больше сосудов, что доказывает особую роль женщины в домашнем хозяйстве.
В московско-клязьминских могильниках в одной могиле было в среднем один — два сосуда, в верхневолжских — два-четыре сосуда, а в Балановском могильнике — еще больше. Увеличение количества сосудов и большее разнообразие их форм на поздней стадии развития говорят об усложнении хозяйства и улучшении жизненных условий фатьяновцев.
Известны находки и других вещей: раковин речного моллюска, кусков смолы и вара, трута, огнива, кремневых пластинок, скребков, нуклеусов, осколков, наконечников стрел, резчиков и т. д. Они дополняют наши сведения о различных сторонах жизни фатьяновцев. Кроме того, в могилах встречаются кости животных (главным образом свиньи и овцы) — это остатки мясной пищи, сопровождавшей погребение. В некоторых могилах встречаются кости свиньи и овцы в анатомическом порядке (клались части туш этих животных). Костные остатки мясной пищи всегда наблюдались в ногах погребенного рядом с сосудами и редко в сосудах. Следует отметить, что кости крупного рогатого скота никогда не были встречены. Только в поздних могильниках встречаются поделки из костей коровы и остатки черепов над могилами. Этот факт, возможно, указывает на молочное направление скотоводства. Наконец, следует упомянуть о ритуальных погребениях животных в некоторых могильниках фатьяновской культуры: овцы — козленка в Сущевском, Говядинском, Фатьяновском и Вауловском могильниках (в последнем овца была захоронена в отдельной могиле в погребальном сооружении — как человек) (Крайнов, 1941); медведей в Холмогорском и Вауловском могильниках, захороненных отдельно от человека; собак в Тимофеевском, Волосов-Даниловском и Болшневском могильниках (Крайнов, 1972б).
Совокупность всех современных данных, полученных исследованиями фатьяновских памятников, приводит к выводу о существовании у фатьяновских племен комплексного хозяйства (скотоводства, земледелия, охоты, рыболовства и собирательства) с главенствующей ролью скотоводства; о существовании земледелия имеются только косвенные данные.
Остеологические остатки домашних животных из могильников разных групп, детали обряда погребения, топография расположения могильников, изменения количества и форм сосудов в погребениях и т. д. дают возможность восстановить картину развития скотоводства у фатьяновцев. В ранних могильниках московско-клязьминской группы встречаются костные остатки свиньи и очень редко овцы. В более поздних памятниках на Верхней Волге кости свиньи и овцы найдены в одинаковом количестве, а в самых поздних могильниках Верхней и Средней Волги, относящихся ближе к середине II тыс. до н. э., наряду с костями свиньи и овцы появляются кости коровы и лошади. Таким образом, на ранней стадии развития главную роль в стаде играет свинья, затем увеличивается роль овцы. (Кстати, такая же картина наблюдается и в памятниках среднеднепровской культуры и прибалтийской культуры ладьевидных топоров). Появляются специальные ритуальные погребения овцы на могильниках. На самой поздней стадии возрастает роль крупного рогатого скота, разводимого главным образом для получения молочной продукции. Скотоводство становится основой хозяйства фатьяновских племен.
Фатьяновцы пасли свой скот в лесах, и это резко отличает фатьяновское скотоводство от степного, где свинья играет в стаде ничтожную роль. Скотоводство фатьяновцев сходно со скотоводством племен родственных культур Среднего Днепра, Белоруссии и Прибалтики. Вероятно, скотоводство у фатьяновцев было стойловым, придомным, с заготовкой корма на зиму (веники, ветки, кора, сено, желуди и пр.) и летними выпасами, совершаемыми пастухами-мужчинами со сторожевыми собаками. Погребения таких пастухов с собаками найдены в Волосово-Даниловском, Тимофеевском и Болшневском могильниках (Крайнов, 1972б). Скотоводство давало основную пищу фатьяновцам (мясо и молочные продукты), а также кожу, шкуры и шерсть для производства обуви и одежды. Кости животных шли на выработку орудий и поделок.
О формах земледелия фатьяновцев пока трудно судить. Еще В.А. Городцов допускал наличие у фатьяновцев земледелия на основании находок бронзовых серпов на территории распространения фатьяновской культуры (Городцов, 1914а). С.П. Толстов и П.Н. Третьяков также считали возможным существование у фатьяновцев земледелия, но существенных доказательств не приводили (Толстов, 1930; Третьяков П.Н., 1935). Более подробную характеристику земледелия фатьяновцев дает О.Н. Бадер. Он называет его подсечным, исходя только из расположения фатьяновских памятников (Бадер, 1939). Скорее оно было подсечно-огневым (Крайнов, 1972б). Поэтому большой интерес представляют безлесные пространства Ярославской, Ивановской и Калининской обл. (Бежецкий, Даниловский районы). Здесь фатьяновские могильники располагаются группами. Вероятно, эти безлесные пространства — результат подсечно-огневого земледелия фатьяновцев. Но, очевидно, оно не имело основного значения в хозяйстве, и поэтому земледельческие орудия в обряде погребения не зафиксированы. Однако увеличение количества клиновидных кремневых топоров в погребениях поздних могильников косвенно свидетельствует о возможности подсечно-огневого земледелия у фатьяновцев.
Вероятно, значительное место в хозяйстве фатьяновцев занимала и охота. Костные остатки в могильниках свидетельствуют об охоте на медведя, северного оленя, лося, кабана, косулю, куницу, лисицу, рысь, волка, бобра и пр. Она производилась с целью добычи мяса и пушнины. Домашняя собака типа лайки была, очевидно, не только сторожем стада, но и участвовала в охоте.
Находки костей рыб, бус из рыбьих позвонков и раковин речных моллюсков свидетельствуют о рыболовстве и собирательстве.
Наряду с основными видами хозяйственной деятельности фатьяновцы занимались производством орудий труда и быта, оружия, украшений, гончарным делом, металлообработкой, строительством жилищ, лодок и т. д.
Несмотря на находки металлических изделий в фатьяновских могильниках, основную роль в их хозяйственной деятельности продолжают играть орудия, сделанные из камня, кремня и кости. Наивысшего мастерства фатьяновцы добились в выработке каменных сверленых боевых топоров-молотков. Сейчас насчитывается около 20 различных типов этих орудий (рис. 25). Многие из них по изяществу и совершенству форм, технике сверления и полирования, украшениям (нервюрам и лучеобразным нарезкам около сверлин) являются высокохудожественными произведениями (Крайнов, 1963, 1964а, 1972б).
У отдельных фатьяновских племен были свои излюбленные формы боевых топоров, по которым можно безошибочно определить тот или иной локальный вариант фатьяновской культуры. Например, усеченно-ромбические и длиннообушковые топоры (рис. 25, 2, 12) характерны для московско-клязьминской группы племен (карты № 8 и 9), длиннолопастные (рис. 25, 21–23; карта № 10) — для верхневолжских племен, коротколопастные (рис. 25, 24–26; карта № 10) — для деснинско-окских и средневолжских племен и т. д. Массовое производство каменных боевых топоров диктовалось необходимостью иметь эффективное оружие при продвижении фатьяновцев по чужой территории. Делались топоры из валунного камня (диабаза, гранита, диорита, порфирита и пр.). Своего расцвета техника боевых топоров достигает в первой половине II тыс. до н. э. Их боевое значение теряется с появлением более грозного оружия — медных вислообушных топоров.
Карта 8. Распространение длиннообушковых каменных сверленых топоров-молотков на территории фатьяновской культуры.
Длиннообушковые топоры: 1 — г. Москва (Сивцев Вражек); 2 — Волоколамский р-н; 3 — Звенигородский р-н; 4 — д. Трусово; 5 — с. Зубово; 6 — г. Москва; 7 — г. Химки; 8 — с. Зимница Калужской обл.; 9 — г. Калуга; 10–12 — Калужская обл.; 13 — д. Коломенка Калужской обл.; 14 — с. Николаевка (Калужская обл.); 15 — с. Новое (Калужская обл.); 16 — с. Торицы (Рязанская обл.); 17 — Поркино (Рязанская обл.); 18 — с. Устрянь (Рязанская обл.); 19 — с. Икша (Московская обл.); 20 — оз. Овселуг (Калужская обл.); 21 — Тургиновский могильник; 22 — с. Поречье (Московская обл.); 23 — Холмовогорский могильник; 24 — Никульцинский могильник; 25 — Наумовский могильник; 26 — Данильцевский могильник; 27 — д. Шумятино (Ивановская обл.).
Карта 9. Распространение ромбических усеченных топоров-молотков на территории фатьяновской культуры.
а — ромбические узкообушные топоры:
Московская обл.:1 — с. Вороново; 2 — г. Дмитров; 3 — с. Синьково; 4 — д. Илешки; 5 — г. Москва; 6 — Ново-Петровский р-н; 7, 8 — Ногинский р-н; 9 — Верейский могильник; 10 — д. Кузнецово; 11 — ст. Малаховка; 12 — с. Колтово; 13 — с. Николо-Перевоз; 37 — д. Татищево; 38 — Минское шоссе; 39 — д. Головино; 40, 41 — Истринский могильник. Рязанская обл.:14 — г. Касимов; 15, 25, 26 — Рязанская обл.; 24 — р. Ока; 34 — р. Проня (Спасский р-н); 35 — г. Шацк; 36 — Рязанская обл. Ярославская обл.:17 — с. Деболовское; 18 — с. Сулость; 30 — Сарское городище; 31 — д. Рахманово; 32 — д. Борисовское; 33 — с. Угодичи. Ивановская обл.:19 — Аньковский могильник; 20 — д. Мидовское; 21 — д. Спирки; 23 — д. Никитинское; 27 — д. Чурилово. Калининская обл.:16 — г. Ржев; 29 — г. Торжок. Костромская обл.:22 — г. Кострома; 28 — д. Вежи.
б — ромбические усеченные топоры:
Московская обл.:1 — Ногинский р-н (Буреломка); 2 — с. Моносеино; 3 — с. Никольское; 4 — с. Спиридоново; 5 — г. Москва; 6 — около г. Москвы; 7 — с. Абушково. Калужская обл.; 8 — г. Козельск. Рязанская обл.:9 — с. Горицы; 10 — с. Парахино; 11 — Спасский р-н; 12 — с. Старое Амесьево; 13 — с. Ухарь; 14 — с. Новообрезово; 15 — села Никольское и Дедюхино. Калининская обл.:16 — г. Зубцов; 17 — с. Терешково; 18 — г. Калинин; 19 — г. Кашин; 30 — д. Пролежнево; 31 — г. Ржев; 34 — с. Холохольня; 35 — с. Новое. Ярославская обл.:20 — с. Днево-Городище; 21 — д. Борисовское; 22 — д. Огарево; 23 — с. Угодичи; 24 — д. Старо-Высоково; 25 — д. Плоски; 27 — г. Рыбинск. Ивановская обл.:26 — с. Пенья. Костромская обл.:28 — д. Болотново; 29 — д. Вежи. Брянская обл.:32 — г. Брянск; 33 — д. Макаровка.
Карта 10. Распространение фатьяновских длиннолопастных и коротколопастных каменных сверленых топоров-молотков на территории Европейской части СССР.
а — длиннолопастные топоры:
1 — г. Чигирин Киевской обл.; 2 — с. Хотин Каменец-Подольской обл.; 8 — Борисовский р-н Минской обл.; 4 — Гродненская обл.; 5 — г. Житомир; 6, 7 — Болсуны Волынской обл.; 8 — с. Гноево БССР; 9 — г. Бобруйск Минской обл.; 10 — г. Мозырь Гомельской обл.; 11 — с. Велятичи Минской обл.; 12 — с. Немупайтис Лит. ССР; 13 — с. Лекеме Лит. ССР; 14 — с. Норвачай Лит. ССР; 15 — с. Градучай Лит. ССР; 16 — с. Хагди Эст. ССР; 17 — с. Велятичи; 18 — Латвия; 19 — г. Каунас Лит. ССР; 20 — Зап. Белоруссия; 21 — г. Бобруйск Минской обл.; 22 — с. Чернышево Новгородской обл.; 23 — с. Бронницы Новгородской обл.; 24 — с. Дубовичи Новгородской обл.; 25 — Минская обл.; 26 — с. Подобино Калининской обл.; 27 — с. Желобня Калининской обл.; 28 — с. Уткино Ярославской обл.; 29 — с. Полехово Ярославской обл.; 30 — с. Семеновское Середского р-на; 31 — Волосово-Даниловский могильник; 32 — с. Пречистое Пречистенского р-на; 33 — Говядиновский могильник; 34 — г. Тутаев; 35 — с. Великое; 36 — с. Ушаково Ярославской обл.; 37 — с. Редкино Калининской обл.; 38 — Пятница Московской обл.; 39 — г. Истра Московской обл.; 40 — с. Пестово Московской обл.; 41 — с. Фаустово Московской обл.; 42 — с. Луконино Московской обл.; 43, 44 — с. Новое Калужской обл.; 45 — г. Ковров Владимирской обл.; 46 — г. Нерль; 47 — Инсарский р-н Пензенской обл.; 48 — г. Лукьянов Горьковской обл.; 49 — Горбатовский р-н; 50 — с. Толманы Кировской обл.; 51 — Уржумский р-н Кировской обл.; 52 — Иранский р-н Кировской обл.; 53 — с. Кропник Львовской обл.; 54 — с. Дашаво; 55 — с. Станин Львовской обл.; 56 — Обручевский р-н; 57 — г. Самбор Львовской обл.; 58 — Зминач Львовской обл.; 59 — г. Ярослав Львовской обл.; 60 — Волынь-Овруч; 61 — Бучкани Львовской обл.; 62 — Вауловский могильник Ярославской обл.; 63 — Рыболовский могильник; 64 — Голузиновский могильник; 65 — Ильинский могильник; 66 — Коркинский могильник; 67 — Толбухинский могильник; 68 — г. Норское; 69 — д. Дарцево Ростовского р-на Ярославской обл.: 70 — г. Андропов; 71 — Воронковский могильник; 72 — Никульцинский могильник; 73 — Наумовский могильник; 74 — д. Чотома бывш. Пошехонского у.; 75 — г. Ростов Ярославской обл.; 76 — Пужбольский могильник; 77 — д. Вакулино Ярославской обл.; 78 — д. Романцево Гаврило-Ямского р-на; 79 — г. Углич; 80 — Григорковский могильник; 81 — д. Павлишипо; 82 — д. Родионово Угличского р-на; 83 — с. Бочкино Костромской обл.; 84 — Болтоновский могильник; 85 — с. Лыково; 86 — Сельцо Никольское; 87 — Денисовский могильник; 88 — д. Гомониха; 89 — с. Завратье; 90 — с. Варнавино Варнавинского р-па; 91 — д. Фатьянка (ус. Костромы); 92 — Пестовский могильник; 93 — т. Пучеж: 94 — г. Шуя; 95 — Жарковский могильник; 96 — Кривцовский могильник; 97 — Тимофеевский могильник; 98 — с. Антушково; 99 — д. Боровитиха; 100 — д. Пустоши Шуйского р-на; 101 — Жилкинский могильник; 102 — с. Яксаево Комсомольского р-на; 103 — д. Дубасово Тейковского р-на; 104 — д. Хромцево Фурмановского р-на; 105 — д. Майдаково Палехского р-на; 106 — Комсомольский р-н; 107 — д. Литвинове Московской обл.; 108 — г. Дмитров; 109 — Истринский р-н; НО — г. Москва; 111 — с. Луцино Звенигородского р-на; 112 — с. Михайловское Шаховского р-на; 113 — с. Поречье; 114 — с. Пестово; 115 — Новлянский могильник: 116 — г. Кашин Калининской обл.; 117 — Лозьевский могильник; 118 — г. Ржев; 119 — г. Калязин; 120 — д. Борок Бежецкого р-на; 121 — д. Борки Бежецкого р-на; 122 — д. Корницы Бежецкого р-на.
б — коротколопастные топоры:
1 — г. Галич Станиславской обл.; 2 — с. Чернилява Львовской обл.; 3 — с. Черниховцы Тернопольской обл.; 4 — с. Берлин Львовской обл.; 5 — с. Почепник Львовской обл.; 6 — Гусякин Львовской обл.; 7 — с. Ярослав Львовской обл.; 8 — Стали Львовской обл.; 9 — г. Липецк; 10 — с. Бабиковичи Могилевской обл.; 11, 12 — г. Овруч Житомирской обл.: 13 — г. Гродно; 14 — с. Антополь Брестской обл.; 15 — Латв. ССР; 16 — г. Брянск; 17 — с. Соне Эст. ССР; 18 — с. Кунила Эст. ССР; 19 — с. Бежица Брянской обл.; 20 — Куркино Брянской обл.; 21 — с. Жуково Брянской обл.; 22 — с. Белынец Брянской обл.; 23 — с. Белые Берега Брянской обл.; 24 — с. Красное Брянской обл.; 25 — с. Бор Псковской обл.; 26 — Крестьянский р-н Брянской обл.; 27 — Муромский р-н Владимирской обл.; 28 — д. Мохонино Горьковской обл.; 29 — д. Малое Окулово Горьковской обл.; 30 — д. Монихино Горьковской обл.; 31 — Покровский р-н Владимирской обл.; 32 — с. Лукино Московской обл.; 33 — с. Заборье Московской обл.; 34 — г. Серпухов (р. Ока); 35 — с. Подгещи Новгородской обл.; 36 — д. Костюневка Смоленской обл.; 37 — г. Калининград; 38 — с. Великое Рязанской обл.; 39 — г. Касимов Рязанской обл.; 40 — Волховский р-н Орловской обл.; 41 — Балановский могильник; 42 — с. Ош-Пандо; 43 — с. Шам-Булахчи; 44 — с. Новое Калужской обл.; 45, 46 — Михеевский могильник; 47 — Детчинский могильник; 48 — с. Можилово Калужской обл.; 49 — с. Погорелое Тульской обл.; 50 — с. Костенсвка Белгородской обл.; 51 — с. Загорье Брянской обл.; 52 — с. Людиново Калужской обл.; 53, 54 — с. Жуково Орловской обл.; 55 — с. Курман Рязанской обл.; 56 — г. Белев Тульской обл.; 57 — с. Озименки Пензенской обл.; 58 — с. Пушкино Мордовской АССР; 59 — г. Муром Владимирской обл.; 60–62 — г. Горький (Сормово); 63 — с. Кремешки; 64 — с. Деяново Ульяновской обл.; 65 — с. Атли-Касы Чувашской АССР; 66 — с. Мочалин Ульяновской обл.; 67 — г. Цивильск Чувашской АССР; 68, 69 — с. Верхний Байдуш Казанской обл.; 70 — с. Большая Тояба Казанской обл.; 71 — г. Пенза; 72 — с. Поповка Пензенской обл.; 73 — Иранский р-н Кировской обл.; 74 — с. Барышево Казанской обл.; 75 — Тетюши Казанской обл.; 76 — с. Большая Тойнба Казанской обл.; 77 — с. Красновидово Казанской обл.; 78 — Эбалково Мордовской АССР; 79 — р. Сура Мордовской АССР.
Из других каменных изделий следует отметить редкие находки округлых булав, метательных шаров, долот, клиновидных топоров, так называемых «выпрямителей древков стрел», пестов, терочников, молотов, полировальных плит и точильных каменных плиток. Полировальные плиты делались из красного песчаника. Некоторые из них имеют следы полировки и заточки на четырех гранях. Подобное совершенство орудий производства могло быть достигнуто с появлением особых мастеров-специалистов (Крайнов, 1972б). Находки в ряде погребений вместе с полировальными плитами целых и недоработанных топоров доказывают правильность данного вывода о специализации этого ремесла.
Высокого совершенства фатьяновцы достигли и в производстве кремневых орудий (рис. 26, рис. 27). Особенно хорошо была развита у них пластинчатая техника (наряду с отщепной), о чем свидетельствуют находки в ряде могильников прекрасно ограненных пластинок, микропластинок и карандашевидного нуклеуса (Голузиновский, Воронковский могильники). Присутствие полированных кремневых клиновидных топоров почти в каждом погребении указывает на важность этого орудия для фатьяновского хозяйства. Нами выделено около 14 типов этих топоров (Крайнов, 1972б). О массовом их производстве свидетельствуют клады таких топоров и шахты, обнаруженные на территории современной Белоруссии, где добывали кремень и производились массовые заготовки топоров, расходившиеся на обширной территории[14]. Фатьяновцы в совершенстве владели техникой расщепления кремня на пластинки и отщепы. При выработке наконечников стрел и некоторых типов ножей московско-клязьминские племена применяли так называемую «струйчатую ретушь», распространившуюся в эпоху бронзы и у степных и у лесных скотоводов (рис. 27). Надо отметить, что и по кремневым орудиям (клиновидные топоры, ножи, наконечники стрел, наконечники дротиков, скребки, скобели, проколки, острия и пр.) можно судить об общности культуры в целом и ее локальных вариантах. Наблюдается разница в форме и размерах клиновидных топоров, в форме ножей и пр. (Крайнов, 1972б). Например, наконечники стрел характерны только для московско-клязьминских племен (рис. 27, 1-21). Кстати, идентичные по форме и технике обработки наконечники стрел имеются и у обитателей северных районов среднеднепровской культуры, что подчеркивает, наряду с другими данными, близкое родство московско-клязьминских племен и племен среднеднепровской культуры.
Наряду с производством каменных и кремневых орудий у фатьяновцев было развито и костерезное дело. Из костей домашних и диких животных они делали различные орудия и украшения: проколки, кинжалы, шилья, иглы, долота, лощила, гладилки, наконечники стрел, молоточкообразные булавки, мотыги из рога, кочедыки, острия, украшения из зубов животных и трубчатых птичьих костей и т. д. (рис. 28а). Эти поделки очень часты у верхневолжских фатьяновских племен и реже встречаются у московско-клязьминских и средневолжских. Указанные костяные орудия связаны в основном с различными домашними работами: шитьем одежды, плетением, гончарным делом, добычей бересты, обработкой дерева и пр.
Лесные скотоводы-фатьяновцы принесли с собой и новую тонкостенную глиняную посуду, резко отличающуюся от толстостенной остродонной посуды неолитических охотников-рыболовов лесной полосы. Фатьяновская посуда имеет свой, присущий только этой культуре стиль (рис. 28б). Круглодонные сосуды разных форм: бомбовидные, шаровидные, реповидные, тарелковидные, чашевидные и пр., с высокими и низкими шейками и без шеек — только в какой-то степени напоминают посуду культур с боевыми топорами (Крайнов, 1963, 1964а, 1972б; Гадзяцкая, 1976). Ручная техника лепки сосудов, хорошо отмученное тесто с небольшими примесями песка, дресвы, шамота и пр., средний костровый обжиг, тонкостенность (0,4–0,8 см), лощеность внешней поверхности, изящество и пропорциональность форм и т. д. указывают на высокое мастерство гончарного дела. Данные свидетельствуют, что гончарное производство находилось в руках женщин. По-видимому, сосуды лепились от руки при помощи кольцевой ленточной, ленточно-спиральной и комбинированной техники. На дне сосудов имеются ямки или кольцевые налепы, имевшие, вероятно, техническое значение. Различия в форме сосудов, орнаментике, примесях, технике выделки и т. д. отражают локальные особенности отдельных групп и хронологические этапы.
Орнаментальные узоры фатьяновской посуды оригинальны и характерны только для фатьяновской культуры (рис. 32 и 33). Орнамент нарезной, шнуровой и штампованный. Основными элементами орнаментики являются пояски, линии и треугольники из отпечатков шнура, нарезные и штампованные: елочные узоры, решетка, зигзаги, ромбы, треугольники, вертикальные и косые насечки, широкие заштрихованные зигзаги (балановского типа), солярные изображения, группы нарезок под углом друг к другу и т. д. (рис. 33). Кроме узоров, встречаются небольшие налепные ручки, желобки, налепы, перемычки, сквозные отверстия и т. д. В основном узоры располагаются по венчику, шейке и плечикам сосудов и вокруг ямок на дне. На ранней стадии культуры узоры однозональны, а на поздней — двузональны и трехзональны. В узорах наблюдается определенный лейтмотив и строгое его чередование и разработка. Рисунки свидетельствуют о высоких художественных вкусах, чувстве ритма и гармонии у фатьяновцев. Особенно сложны и красивы фестонные (метопные) орнаменты на шаровидных низкошейных сосудах «амфорного» типа. Некоторые из них — настоящие художественные произведения. Солярные изображения на днищах сосудов связаны, очевидно, с верованиями фатьяновцев (рис. 33).
Форма сосудов и орнаментика являются главными признаками для выделения локальных вариантов и хронологических этапов фатьяновской культуры. Московско-клязьминские, верхневолжские, окско-деснинские и средневолжские памятники довольно резко различаются по этим признакам.
Из глины, кроме посуды, изготавливали глиняные ложки, что свидетельствует о существовании вареной пищи и культуре ее приема, глиняные и каменные детские топорики, встречающиеся только в поздних фатьяновских памятниках (Волосово-Даниловский, Фатьяновский, Горкинский и Балановский могильники); глиняные шарики, колесики (Балановский могильник) и т. д.
Фатьяновцы умели добывать древесную смолу и делать вар, о чем свидетельствуют находки в Вауловском, Волосово-Даниловском и Фатьяновском могильниках (Крайнов, 1941, 1972б). Находки кремневых огнив рядом с трутом из древесного гриба указывают на высекание огня из огнива при помощи металлического кресала (Крайнов, 1941).
Металл довольно широко входит в жизнь фатьяновцев только на поздней стадии их развития — ближе к середине II тыс. до н. э., хотя изделия из меди появляются уже в памятниках московско-клязьминской группы. У верхневолжских и средневолжских племен они встречены уже в довольно значительном количестве. Медные изделия фатьяновцев двух типов: это оружие и украшения. Боевые медные вислообушные топоры специфической фатьяновской формы встречаются редко и только в могилах «вождей» и знатных воинов. Втульчатые копья, украшенные иногда орнаментом (рис. 35, 23), также редки и найдены только в верхневолжских и средневолжских памятниках. Из орудий труда встречаются четырехгранные шилья, иногда с деревянными и костяными рукоятками (рис. 35, 24–25). Основную массу металлических изделий составляют украшения: браслеты, перстни, колечки, привески в полтора оборота, широкие ребристые привески, очкообразные привески, спиральки, пронизки в виде трубочек и т. д. (рис. 35, 1-22). Особо следует отметить находки браслетов из широких медных пластин (манжетовидные) с орнаментом в виде нарезных линий и ямочных узоров (Мытищинский, Северобирский, Владычинский могильники) (рис. 35, 18).
Долгое время многие ученые отрицали наличие собственной металлургии или металлообработки у фатьяновцев, считая их металлические изделия импортом с Кавказа и Прикарпатья (Кривцова-Гракова, 1947а; Бадер, 1959б). Однако после открытия захоронений с литейными формами для отливки вислообушных топоров в Волосово-Даниловском могильнике верхневолжской группы (Крайнов, 1964б, 1972б) (рис. 34) и Чурачикском могильнике средневолжской группы (Каховский, 1963), а также благодаря работам Е.Н. Черных (Черных, 1963, 1966) по химическому и структурному исследованию фатьяновского металла, мнение о существовании собственной металлургии у фатьяновцев, высказанное более 40 лет назад (Крайнов, 1941), получило неоспоримое доказательство.
Оно подтверждается также идентичностью орнаментики на металлических изделиях и фатьяновских сосудах. Химический анализ фатьяновского металла показывает его единообразие и резкое отличие от кавказского металла. Е.Н. Черных установлено, что фатьяновские металлические вещи изготовлены из чистой меди с рядом примесей, перешедших в металл из исходных руд. Руду фатьяновцы добывали, очевидно, из медистых песчаников Среднего Поволжья, Вятско-Ветлужского междуречья и, возможно, Башкирии. Фатьяновские погребения около г. Бирска на р. Белой (Сальников, 1967) указывают на далекие экспедиции фатьяновцев в поисках металла. Фатьяновцы очень хорошо освоили не только ковку, но и литье и плавку металла. Собственная металлургия или металлообработка существовала у фатьяновцев, по-видимому, довольно длительное время, так как у них выработались свои оригинальные формы изделий и методы металлообработки.
Археологические и антропологические данные позволяют судить об общественном строе и физическом облике фатьяновцев (рис. 36). Очевидно, могильники были родовыми кладбищами, а группы могильников, близких по расположению и обряду погребения («гнезда могильников»), следует считать могильниками отдельных племен. Двинско-ильменские, московско-клязьминские, окско-деснинские, верхневолжские, средневолжские и другие группы памятников оставлены родственными племенами. Родовые общины фатьяновцев состояли, очевидно, из больших семей, о чем свидетельствуют группы семейных погребений в могильниках, где вокруг могилы пожилого мужчины концентрируются могилы женщин и детей (Крайнов, 1972б). Очевидно, фатьяновский род был патриархальным, что подтверждается наличием могил вождей-мужчин, наличием одновременных парных погребений мужчин и женщин (последняя умерщвлялась насильственно); захоронениями «мужчин-пастухов» с собаками; культом предков фатьяновцев и т. д.
Захоронения «вождей» четко выделяются своим центральным положением в могильниках, размерами могильных ям, величиной погребальных сооружений, количеством и качеством погребального инвентаря, отсутствием в их могилах рабочих клиновидных топоров, а также изяществом оружия, наличием большого количества углей и т. д.
Все мужчины с 16 лет были воинами. Различное положение топоров в могилах мужчин говорит о существовании каких-то «воинских градаций» или заслуг. Очевидно, юношу, достигшего совершеннолетия, посвящали в воины с исполнением определенных обрядов — как это делается у некоторых современных народов Африки, Азии и др. Находки игрушечных каменных и глиняных топориков в погребениях мальчиков, особенно на поздних стадиях развития культуры (Волосовско-Даниловский, Балановский, Фатьяновский и Горкинский могильники), свидетельствуют об усилении военных столкновений и подготовке мальчиков к судьбе воина (Крайнов, 1972б).
Женщин не хоронили в центральной части могильников. Их погребения имеют особую ориентировку, большую скорченность, в погребальном инвентаре большое количество сосудов и вещей, характеризующих домашние работы, боевых топоров нет. В женских погребениях множество всевозможных украшений из зубов и костей животных и птиц, пронизок и бус из речных раковин, рыбьих позвонков, реже янтаря, а позднее из меди. Женщины носили высокие головные уборы из кожи или шерстяной материи, украшенные нашитыми пронизками и подвесками из зубов и костей животных и раковин. Все это свидетельствует хотя и об особом, но высоком положении женщины в фатьяновском обществе. Очевидно, между мужчинами и женщинами существовало разделение труда. Мужчины занимались, кроме военного дела, пастушеством и уходом за скотом, производством орудий труда, металлургией, строительством жилищ, охотой и пр. Женщины занимались ведением домашнего хозяйства, гончарным производством и воспитанием детей. Погребения детей резко отличаются от погребений взрослых. Вещи в них в основном носят вотивный характер. Погребальный инвентарь мальчиков и девочек разнится так же, как инвентарь мужчин и женщин.
О верованиях фатьяновцев можно судить по их погребальному обряду и инвентарю. Отделение кладбищ от поселений, выбор высоких мест для могильников, устройство «жилища мертвых» наподобие жилища живых, снабжение покойников самыми необходимыми вещами домашнего и хозяйственного быта, пищей, сильная скорченность и т. д. — все это свидетельствует о развитии веры в загробную жизнь. Сложность погребального ритуала, сопровождавшегося, вероятно, соответствующими магическими обрядами, связанными с применением огня как очистительной силы, с культом солнца (захоронение лицом к солнцу, наличие солярных изображений на сосудах), с культом медведя, с жертвоприношениями ритуальных животных (овца — коза) и т. д., говорит о достаточно сложной системе представлений о мире у фатьяновцев. О существовании у фатьяновцев культа медведя можно судить по ритуальным погребениям медведя (Вауловский и Холмовогорский могильники) (Крайнов, 1941), по находкам амулетов из медвежьих клыков, ритуальных кинжалов из костей медведя (рис. 28а, 21–23, 35–37), ритуального каменного сверленого топора-молотка с медвежьей головой на месте обуха (Крайнов, 1964а, 1972б), найденного в г. Ростове-Ярославском — центре распространения верхневолжских фатьяновских племен (рис. 28а, 20). Пережитки медвежьего культа прослеживаются на территории Верхнего Поволжья вплоть до XX в. (Крайнов, 1941, 1972б).
Костные остатки людей из могильников московско-клязьминской группы не дают полного представления об антропологическом типе фатьяновцев, но позволяют судить, что он близок, с одной стороны, верхневолжскому, а с другой — испытывает влияние юго-западных элементов (Денисова, 1966). По многочисленным краниологическим остаткам, собранным Верхневолжской экспедицией Института археологии АН СССР за годы исследований фатьяновских могильников (Крайнов, 1972б) и обработанным Р.Я. Денисовой и Г.В. Лебединской, удалось определить антропологический тип верхневолжских фатьяновцев (рис. 36). Он характеризуется ярко выраженной долихокранией, большим высотным диаметром, среднешироким, средневысоким и резко профилированным лицом (Денисова, 1975). Верхневолжские фатьяновцы относятся к северному европеоидному типу. Они длинноголовы, высоки ростом и красивы. Антропологи отмечают близость их к прибалтийскому типу представителей культур с боевыми топорами и некоторое сходство с краниологической серией Средней Европы (Силезия, Чехия). Следует отметить у верхневолжских фатьяновцев трепанацию черепа (Сущевский могильник), а также искусственную деформацию черепа (Волосово-Даниловский могильник), что наблюдается и в могильниках Каупе (Калининградской обл.). В поздних могильниках верхневолжской группы замечены некоторые изменения в краниологических показателях (Р.Я. Денисова).
Средневолжский сурско-свияжский (балановский) антропологический тип имеет смешанный характер с преобладанием средиземноморского европеоидного краниологического варианта (Акимова, 1947; Герасимов, 1952).
Наиболее спорными вопросами фатьяновской культуры являются хронология, периодизация, происхождение и дальнейшие судьбы фатьяновских племен. Большинство исследователей относили и относят фатьяновскую культуру к первой половине II тыс. до н. э. (Городцов, 1915, 1927; Спицын, 1903а, 1905; Кривцова-Гракова, 1947а; Бадер, 1963; Крайнов, 1972б и др.). Эта дата была установлена на основе типологического анализа вещей и синхронизации культур бронзового века. В настоящее время хронология фатьяновской культуры устанавливается более точно при помощи стратиграфического, радиокарбонового и палинологического методов.
Изучение стратиграфии многослойных поселений Волго-Окского междуречья и других памятников показывает, что фатьяновские вещи начинают встречаться в них только в поздневолосовских слоях, датируемых исследователями гранью III–II и началом II тыс. до н. э. В этих стоянках над фатьяновскими вещами залегают слои поздней бронзы так называемых культур с текстильной и поздняковской керамикой, относимых исследователями ко второй половине II тыс. до н. э.
Таким образом, массовое появление фатьяновских вещей в поздневолосовских слоях неолитических поселений неоспоримо свидетельствует о времени проникновения фатьяновских племен в Волго-Окское междуречье. Очевидно, «исчезновение» их будет датироваться временем массового появления комплексов с текстильной керамикой. Следует отметить, что в западной части ареала фатьяновской культуры фатьяновские вещи встречены в более ранних слоях неолитических стоянок, чем в восточной.
Радиокарбонные даты подтверждают данную хронологию. Тургиновский могильник, относящийся к московско-клязьминской группе фатьяновской культуры, датируется 3780±130 (ЛЕ-1046) лет до нашего времени, т. е. 1830–1800 лет до н. э. Волосово-Даниловский могильник, относящийся к верхневолжской группе памятников фатьяновской культуры, датируется 3650±80 (ЛЕ-1044) лет до нашего времени, т. е. около 1700–1650 лет до н. э. Синхронные фатьяновским и близкие им прибалтийские памятники культур шнуровой керамики и боевых топоров датируются тем же временем: например, слой со шнуровой керамикой стоянки Тамула в Эстонии датируется 3000±180 лет до нашего времени, т. е. 1700–1600 лет до н. э. (Янитс, 1952); стоянки Лейманишки, Эйни и Абора в Лубанской низменности в Латвии датируются: 3970±250; 3870±70 (ЛЕ-071); 3860+100 (ЛЕ-749) лет до нашего времени (Лозе, 1972), т. е. от 2000 до 1500 лет до н. э. Радиоуглеродные даты жуцевской культуры указывают на более раннее время ее. Для стоянки Швентойи (Литва) имеются следующие даты: 4120±80; 4100±100 лет до нашего времени, т. е. рубеж III и II тыс. до н. э. (Rimantiné, 1974). В Прибалтике, так же, как и на Верхней Волге, шнуровая керамика и другие вещи культуры ладьевидных топоров появляются на неолитических стоянках в слоях, близких поздневолосовским слоям стоянок Волго-Окского междуречья (Лозе, 1979).
Пыльцевые анализы из поздневолосовских слоев неолитических стоянок Волго-Окского междуречья подтверждают наши даты (Лисицына, 1959; Цветкова, 1953; Тюремнов, 1960, 1962; Нейштадт, 1957).
Сравнение фатьяновских комплексов из памятников Московской, Калужской, Калининской и других областей с комплексами памятников днепро-деснинского варианта среднеднепровской культуры показывает их сходство, а иногда и тождество, что свидетельствует об их родстве в синхронности. Днепро-деснинские памятники среднеднепровской культуры датируются первой четвертью II тыс. до н. э. (Артеменко, 1978). Типологическое изучение вещей фатьяновской культуры и сравнение их с материалами других культур шнуровой керамики также подтверждают наши даты.
Таким образом, на основании изучения стратиграфии стоянок, где встречаются фатьяновские вещи, данных пыльцевого анализа, археологических материалов из могильников и сопоставления их с другими памятниками соседних культур, а также данных радиокарбоновых анализов из фатьяновских могильников и одновременных родственных культур (прибалтийских) начало фатьяновской культуры датируется рубежом III–II тыс. до н. э. или началом первой четверти II тыс. до н. э., а конец ее на Верхней Волге — серединой II тыс. до н. э. (1600–1500), а на Средней Волге, очевидно, начало будет датироваться более поздним временем, чем ранние окско-деснинские и московско-клязьминские памятники, а конец — также более поздним временем (Крайнов, 1972б; Бадер, 1963; Бадер, Халиков, 1976).
Вопрос внутренней хронологии и периодизация памятников фатьяновской культуры является наиболее трудным. Всеми исследователями признано, что фатьяновские племена являются пришлыми для центра Русской равнины. Первоначально они в условиях лесной полосы могли расселяться только по рекам (Западной Двине, Днепру, Волге, Оке, Клязьме и пр.). Основными водными магистралями расселения фатьяновцев были Волга и Ока с их притоками (карта № 11). Средоточие в определенных регионах памятников фатьяновской культуры и послужило основой для наименования групп памятников, а различия в обряде погребения, погребальном инвентаре, топографии памятников и пр. легло в основу деления на группы. Изучив весь комплекс фатьяновских вещей и обряд погребения, мы установили, что расселение фатьяновцев шло в направлении с юго-запада и запада на восток и северо-восток (Крайнов, 1972б). Нами выделяются следующие локальные группы фатьяновской культуры: двинско-ильменская, московско-клязьминская, окско-деснинская, верхневолжская и средневолжская[15]. Наряду с этими крупными локальными группами выделяются и более мелкие группы памятников (нижнеокская, нижнекамская, вятско-ветлужская и др.), являющиеся, вероятно, хронологическими этапами части крупных локальных групп (карта № 7). Не исключено, что при дальнейшем изучении фатьяновской культуры будут выделены новые группы, особенно в необследованных местах.
Карта 11. Восточные пути передвижения культур боевых топоров.
а — балтийская группа; б — ильменская группа; в — верхневолжская группа; г — московско-клязьминская группа; д-е — средневолжская группа; ж — протофатьяновская территория; з — культуры шнуровой керамики и шаровидных амфор Прикарпатья и Прибалтики.
Рассмотрим основные локальные группы. Наиболее ярким показателем специфики каждой группы является керамика. На первый взгляд она производит впечатление однородной, что и определяет единство культуры. Однако при более пристальном изучении выявляется неоднородность форм сосудов, их профилей, днищ, техники выделки, примесей в тесте, орнаментики и пр. Например, удлиненные бомбовидные сосуды с эсовидным профилем концентрируются на территории московско-клязьминских памятников, шаровидные сосуды с высоким слегка раструбным горлом — на территории верхневолжских памятников, а сосуды с прямыми высокими шейками характерны для Средней Волги (рис. 28а, б; 29). Низкошейные шаровидные сосуды (так называемые «амфоры») распространяются вдоль Волги в ее верхнем и среднем течении (рис. 30). Форма сосудов может служить хронологическим показателем. Например, бомбовидная посуда с эсовидным профилем считается в культурах шнуровой керамики и боевых топоров (среднеднепровской, прибалтийской, прикарпатской и др.) наиболее ранней, а посуда с хорошо выраженной шейкой и плечиками — более поздней. Показательна также разница и в орнаментике посуды (рис. 32).
Шнуровой орнамент присущ в основном только памятникам московско-клязьминской группы и встречается в контактной зоне Ярославской и Ивановской обл. Ромбический штампованный узор доминирует в верхневолжской группе памятников, а широкий зигзаг с внутренней штриховкой характерен в основном для средневолжской группы. В московско-клязьминских памятниках господствует однозональный орнаментальный узор, в верхневолжских — двухзональный, а в средневолжских — трехзональный, но в каждой группе встречаются все три вида, что иллюстрирует внутреннюю хронологию памятников: так, однозональные узоры характерны для посуды ранних этапов развития культур шнуровой керамики и боевых топоров, а трехзональные — для поздних. Эта закономерность является важным признаком для периодизации фатьяновской культуры. Разница наблюдается и в технике выделки сосудов, и в примесях в тесте, но этот вопрос еще недостаточно разработан. Предварительное изучение примесей показывает, что в сосудах московско-клязьминской группы господствует примесь дресвы, а на Верхней и Средней Волге глина очень хорошо отмучена и имеет основной примесью песок; на поздних этапах чаще встречается шамот.
Вторым показателем специфики каждой группы, не менее ярким, чем посуда, являются каменные сверленые топоры-молотки. В созданной классификации фатьяновских каменных сверленых топоров-молотков (Крайнов, 1963, 1964а, 1972б) выделены наиболее характерные типы топоров для той или иной группы памятников и даны карты их распространения (Крайнов, 1972б). Выяснилось, что в каждой группе памятников есть свои специфические формы топоров и они довольно точно очерчивают тот или иной локальный вариант или хронологически разные группы (карты 8-10). Например, для двинско-волховской группы характерны топоры с небольшими втулками и обушковые с короткой приподнятой лопастью; длиннообушковые и ромбически-усеченные, с узким обушком топоры характерны для московско-клязьминских памятников; коротколопастные топоры характеризуют окско-деснинские памятники и ранние памятники средневолжской группы. Длиннолопастные топоры являются специфической формой в основном для верхневолжской группы фатьяновских памятников. Отдельные экземпляры топоров указанных форм встречаются и на территории соседних групп. Они туда попали или при передвижениях фатьяновских племен, или путем обмена. Остальные выделенные нами типы и подтипы фатьяновских каменных сверленых топоров-молотков встречаются на всей территории распространения фатьяновской культуры и только в ряде мест выходят за пределы ее ареала, свидетельствуя или о контактах с соседями, или о проникновении отдельных мелких групп за пределы территории. Характерно, что в степных культурах (ямной, катакомбной и срубной) фатьяновские формы топоров не встречаются и только отдельные общие типы бытуют в родственных культурах шнуровой керамики и боевых топоров.
Кремневые клиновидные топоры, так же, как и каменные сверленые топоры, считаются одним из наиболее характерных орудий фатьяновцев (рис. 25). В окско-деснинской группе встречаются толстообушковые и широколезвийные топоры, в московско-клязьминской группе в ранних памятниках господствуют толстообушковые с прямоугольным сечением, а в поздних — тонкообушковые с линзовидным сечением. Для ранних памятников верхневолжской группы характерны среднеобушковые топоры с прямоугольным сечением, а для поздних — тонкообушковые с линзовидным сечением. В средневолжской группе на ранней стадии бытуют среднеобушковые с прямоугольным сечением, а на поздней стадии существуют короткие формы топоров.
Кремневые ножи также различаются по группам. В окско-деснинской и московско-клязьминской группах господствуют широкие и длинные ножи на пластинах, часто обработанные отжимной (струйчатой) ретушью (рис. 27, 24–26, 29, 38–52). В верхневолжской группе в ранних памятниках — ретушированные ножи на пластинах, а на поздней стадии вместо ножей в погребения кладутся обломки пластинок без ретуши. Такая же картина наблюдается и в средневолжских памятниках.
Кремневые наконечники стрел и дротиков характерны в основном для московско-клязьминской группы (рис. 27, 1-23).
Неодинаково для локальных групп и количественное соотношение металлических вещей. В памятниках окско-деснинской группы они пока не обнаружены, а в московско-клязьминской единичные медные подвески встречены только в двух могильниках (Кузьминском и Истринском). Основная масса металлических изделий (орудий и украшений) найдена в верхневолжских и средневолжских фатьяновских памятниках, в основном в могильниках, относящихся к развитому и позднему этапу фатьяновской культуры.
Фатьяновские группы памятников имеют различия и в ориентировке могил и погребений. У всех фатьяновских групп доминирующим направлением могил является запад — восток и юго-запад — северо-восток. В московско-клязьминских и окско-деснинских могильниках преобладает западно-восточная ориентировка, а для верхневолжских основной ориентировкой является юго-запад — северо-восток. Некоторые отличия прослеживаются в расположении могил, в форме и глубине могил и в устройстве погребальных сооружений. В окско-деснинских и московско-клязьминских памятниках редко встречаются погребальные сооружения, а в верхневолжских и средневолжских памятниках они присутствуют во всех могилах и абсолютно идентичны по форме и деталям устройства.
Некоторые различия наблюдаются в расположении и количестве погребального инвентаря. В памятниках московско-клязьминской и окско-деснинской групп почти не встречаются шаровидные («амфорного» типа) сосуды, число сосудов в погребениях небольшое, а в верхневолжских и средневолжских могильниках сосуды «амфорного» типа встречаются почти во всех могильниках и замечается резкое увеличение количества сосудов в могилах.
Судя по костным остаткам ритуальной пищи, состав стада у локальных групп фатьяновских племен был различным. В составе стада у окско-деснинских и московско-клязьминских племен господствуют свинья и овца, а у верхневолжских и средневолжских племен встречаются все виды домашних животных, а в поздних памятниках — лошадь.
В каждом из упомянутых локальных вариантов фатьяновской культуры есть ранние и более поздние памятники. Поэтому как локальные варианты, так и фатьяновскую культуру в целом нельзя рассматривать в статике, а следует выделить этапы их развития (Крайнов, 1972б).
На основе анализа всех источников по фатьяновской культуре в Верхнем Поволжье можно наметить следующие этапы ее развития: первый — Ивановогорский — XX–XVIII вв. до н. э.; второй — Никульцинский — XVIII–XVII вв. до н. э.; третий — Волосово-Даниловский — XVII–XVI вв. до н. э.; четвертый — Скомороховско-Буньковский — XVI–XV вв. до н. э. Создание более подробной и твердой периодизации — дело будущего.
Вопрос о происхождении фатьяновской культуры является одним из самых сложных. Все исследователи сходятся во мнении о чужеродности фатьяновских племен в Волго-Окском междуречье. Однако вопрос о месте их происхождения породил множество противоречивых теорий. В 30-х годах господствовала автохтонная теория (Бадер, 1939; Третьяков П.Н., 1935; Равдоникас, 1947; Крайнов, 1941 и в какой-то степени Чайлд, 1952), но эта точка зрения была потом оставлена ее защитниками. Одни ученые в споре об исходной территории видели ее на Кавказе (Городцов, 1914а, 1927; Спицын, 1903а; Трофимова, 1949; Кривцова-Гракова, 1947; Дамбский, 1955 и др.), другие — в Средней Европе (Kossina, 1928; Forssander, 1933; Tallgren, 1925, 1926; Äyräpää, 1933; Meinander, 1954 и др.); третьи склонны считать исходной территорией для всех культур боевых топоров и шнуровой керамики степное Причерноморье Восточной Европы (Glob, 1945; Sulimirski, 1933, 1956). Часть исследователей считает первоисточником этих культур ямно-катакомбные племена (Girnbutas, 1956; Šturms, 1937; Брюсов, 1961; Бадер, 1963; Артеменко, 1963а, б; Ozols, 1962 и др.); некоторые полагали, что исходной территорией для фатьяновских племен могла служить территория Среднего Днепра (Фосс, 1952; Герасимов, 1955; Моора, 1958 и др.).
Однако анализ археологического, антропологического материала и других данных фатьяновской культуры заставляет нас не согласиться с участием степных культур Причерноморья (ямной, катакомбной и др.) в образовании культур с боевыми топорами и фатьяновской (Крайнов, 1972б). Это два разных этнических мира. Первый относится к культурам индоиранского этноса, а второй связан с северными индоевропейцами.
Происхождение фатьяновской культуры тесно связано с общим вопросом происхождения культур с боевыми топорами и шнуровой керамики. Фатьяновская культура является частью большой культурно-исторической общности так называемых «культур с боевыми топорами», относящихся к древним индоевропейцам, возможно, предкам славян, балтов и германцев. Эта общность распространялась на огромной территории от берегов Рейна до Прикамья и от Южной Швеции до Прикарпатья.
Общие черты в материальной и духовной культуре, связывающие культуры боевых топоров, заставляют предполагать их происхождение из одной исходной территории (Крайнов, 1972б). Такой исходной территорией не могли быть ни крайний запад (Северная и Средняя Европа), ни крайний восток (Средняя Волга), ни причерноморские степи[16]. Исходной могла быть только территория, лежащая в середине области распространения культур с боевыми топорами, т. е. область между Днепром и Вислой-Одером (Белоруссия, Украина за Средним Днепром, Прикарпатье, Польша, Литва, Калининградская область и часть Латвии), где и сосредоточены все древние компоненты этих культур. Отсюда и произошло расселение их на запад и восток — к Дании и Приуралью. Они заняли Среднюю Германию, Южную Швецию, Польшу, часть Чехословакии, Прибалтику, юго-западную Финляндию, Подолию и Волынь, Белоруссию, Средний и Верхний Днепр, Верхнюю и Среднюю Волгу, и другие прилегающие места. Не исключено, что в некоторых регионах указанной территории эти культуры возникали на местной основе, но под влиянием культур шнуровой керамики. Все эти племена были скотоводами и земледельцами. Судя по резким различиям в культурах боевых топоров, разместившихся на огромном пространстве, можно предполагать сложный и длительный процесс их развития, в котором могли принимать участие как местные, так и пришлые элементы.
Очевидно, в основе движения племен культур с боевыми топорами лежат глубокие причины, которые следует искать: 1) в изменении физико-географических условий суббореального периода, происходившем в Южной Прибалтике в конце III — начале II тыс. до н. э.; 2) в специфике развития лесного скотоводства и земледелия; 3) в нехватке удобных мест для поселений и 4) давлении соседних племен на исходную территорию (ямно-катакомбных, трипольских, волыно-мегалитических и пр.).
Трансгрессия Литоринового моря, происходившая на грани III–II тыс. до н. э., привела к резкому повышению воды в Немане, Висле и других реках Южной Прибалтики, что вызвало сокращение пригодной площади для поселений и пастбищ и поиски новых мест. В поймах рек и приозерных низинах сохранились участки широколиственных лесов. Очевидно, первоначальное переселение и проходило в эти места. Следует отметить что даже сейчас около фатьяновских могильников в Ярославской и Ивановской обл. сохранились реликтовые останцы широколиственных пород леса (дуб, вяз, липа, лешина и др.).
Заготовка кормов для скота в виде веников, молодых побегов, коры и пр., и, возможно, развитие подсечно-огневого земледелия неизбежно приводили к уничтожению леса и сокращению пригодных площадей для пастбищ и как следствие — к новым переселениям. На основании археологических и антропологических данных устанавливаются генетические связи фатьяновской культуры с такими культурами боевых топоров, как среднеднепровская, волыно-подольская, прибалтийская и польская культуры шнуровой керамики и боевых топоров.
Области Литвы, Белоруссии и Восточной Латвии, вероятно, дали основное ядро для верхневолжской группы, получившей свое классическое развитие в Ярославской обл.
Территория Верхнего Поднепровья, Белоруссии и, возможно, части Среднего Поднепровья были областью становления московско-клязьминских фатьяновских племен, представленных в развитом виде в Московской обл.
Область по Десне и Верхней Оке была территорией дальнейшего формирования сурско-свияжских и потом средневолжских племен, прародиной которых могло быть более Южное Поднепровье и Прикарпатье. Двинско-ильменские племена связаны с Восточной Латвией и Белоруссией.
Передвижения фатьяновских племен проходили по рекам Западной Двине, Днепру, Припяти, Десне, Оке, Мокше, Волге, Ловати, Мете, Москва-реке, Клязьме, Суре, Свияге и их бесчисленным притокам. Только в поймах рек в первое время и можно было вести скотоводческое хозяйство. Эти пути продвижения подтверждаются находками боевых топоров и других вещей фатьяновской культуры в долинах этих рек (карта № 11).
В процессе расселения фатьяновские племена смешивались с местными племенами и между собой, что доказывается смешанными комплексами в отдельных могильниках и метисным антропологическим типом погребенных, а также гибридной керамикой в поздневолосовских слоях стоянок и пр.
Определение места племен фатьяновской культуры в этногенезе народов Европейской части СССР может быть решено только комплексными исследованиями археологов, антропологов, лингвистов и историков.
Изучение стратиграфии и культурных остатков многослойных поселений Волго-Окского междуречья, Восточной Прибалтики и Верхнего Поднепровья указывает на общую закономерность в развитии и смене культур, начиная с мезолита и кончая историческими сведениями о расселении славянских, балтских и финских племен. Эта общая закономерность в истории указанных регионов не может быть случайным явлением, а, вероятно, свидетельствует об одинаковой и одновременной смене близких этнических групп населения (древних северных индоевропеоидов, протобалтов, протославян, протофиннов) и появлении здесь исторически установленных балтов, финнов и славян.
Сейчас большинством ученых признается, что фатьяновская культура входила в большую историко-культурную общность культур с боевыми топорами и культур шнуровой керамики. Очевидно, эта общность относится к индоевропейской семье народов, а некоторые исследователи видят в ней неразделенную протобалто-славяно-германскую общность (Георгиев, 1958; Брюсов, 1961). Археологические данные свидетельствуют об особой близости фатьяновской, среднеднепровской, висло-неманской культур и прибалтийской культуры ладьевидных топоров (карта № 6) (Крайнов, 1972б; Артеменко, 1978; Моора, 1956, 1958 и др.). Очевидно, это объясняется не только их связями, но и генетическим родством этих племен. Археологические материалы подкрепляются и антропологическими данными. Р.Я. Денисова на основе детального изучения черепов из погребений фатьяновской, висло-неманской и прибалтийской культур боевых топоров доказала несомненное сходство и родство их антропологического типа. Европеоидный долихокранный тип людей этих культур очень близок и свидетельствует об их генетическом родстве (Денисова, 1975, 1980). Есть предположения и о близости к ним черепов из погребений среднеднепровской культуры (Марк, 1956, с. 170–238). Очевидно, указанные культуры представляют собой родственный круг племен, формирование которых происходило на общей основе. На основе археологических и антропологических данных исходной территорией для них устанавливается территория между Днепром и Вислой-Одером (Крайнов, 1972б). На территории междуречья Днепра и Вислы встречаются и долихокранный тип северных европеоидов (фатьяновский), и долихокранный средиземноморский антропологический тип. Таким образом, на исходной территории встречаются оба антропологических типа, известных в культурах боевых топоров.
Р.Я. Денисова на основе изучения антропологических материалов из погребений культур указанной территории от мезолита и до современности пришла к выводу, что носители висло-неманской культуры и прибалтийской культуры боевых топоров являются древними балтами, а фатьяновцы — восточной ветвью протобалтов (Денисова, 1975, 1980).
Отождествление фатьяновцев с протобалтами является наиболее вероятным решением вопроса. Оно поддерживается не только археологическими, антропологическими, но и лингвистическими данными. Б.А. Серебренников, пересматривая вопрос о заимствованиях в финно-угорских языках балтских элементов, обнаружил в языках восточных финнов десятки слов балтского происхождения. Появление их в Волго-Окском междуречье он отнес ко II тыс. до н. э. и связал их с расселением фатьяновских племен, с которыми финно-угры могли соприкасаться в это время (Серебренников, 1957). Данное положение было поддержано Х.А. Моора, который относил племена культуры ладьевидных топоров Прибалтики к прибалтам, а близкие им племена среднеднепровской и фатьяновской культур также считал прабалтскими. Свои положения Х.А. Моора обосновывал археологическими, антропологическими и лингвистическими данными (Моора, 1956, 1958).
О.Н. Бадер также относил племена «балановской» культуры к прибалтам (Бадер, 1963). И.И. Артеменко на основе детального изучения развития среднеднепровских племен пришел к выводу об их прабалтском этносе (Артеменко, 1978). Не только археологи, но и некоторые лингвисты видят прародину славян и балтов в междуречье Днепра и Вислы (Георгиев, 1958).
Гидронимия также свидетельствует о том, что территория Принеманья, Верхнего Поднепровья, части западнодвинского бассейна, верховьев Оки, а, возможно, и Верхней Волги была занята племенами балтской языковой группы (Седов, 1970). Позднеисторические материалы косвенно также подтверждают наши положения об исходной территории прибалтов.
Фатьяновские пришлые племена расселились в основном на территории, занятой поздневолосовскими племенами. Об этом свидетельствуют, как мы писали выше, находки фатьяновской посуды, топоров и других вещей на неолитических стоянках в слоях с поздневолосовскими культурными остатками (Крайнов, 1972б; Раушенбах, 1960). В связи с новыми открытиями в области неолита центра Русской равнины (Крайнов, Хотинский, 1977б) и новой трактовкой вопроса происхождения волосовской культуры (Крайнов, 1981) сейчас вряд ли можно утверждать бесспорно финно-угорский этнос волосовцев, как это мыслилось ранее (Бадер, 1972б). Возможно, фатьяновцы попали частично в родственную среду потомков северных индоевропейцев (Крайнов, 1977в, 1981) и только в более позднее время были окружены враждебными племенами, о чем свидетельствуют могилы фатьяновских воинов, погребенных с боевыми топорами. Враждебные отношения с какими-то племенами, возможно, не волосовцами, а новыми пришельцами, подтверждаются фактами разграбления и разрушения могил фатьяновцев на поздней стадии существования фатьяновской культуры (Волосово-Даниловский, Горицкий, Фатьяновский, Мытищинский и др.). Кроме того, о столкновениях свидетельствуют и коллективные погребения убитых фатьяновцев (Болшневский, Николо-Перевозский и другие могильники) и коллективные погребения убитых волосовцев (Гадзяцкая, Крайнов, 1965).
С другой стороны, местное население заимствовало у фатьяновцев прогрессивные культурные навыки: разведение скотоводства, приемы металлообработки, отдельные элементы в орнаментике посуды, в обряде погребения и пр. На многих поздневолосовских стоянках имеются следы смешения волосовской и фатьяновской культур, как в Волго-Окском междуречье, так и в Среднем Поволжье (Гурина, 1963; Халиков, Халикова, 1963; Халиков, 1966б, 1969; Крайнов, 1972б). Если допустить, что волосовские племена не являются угро-финнами, что более вероятно, то возникает вопрос о месте и времени контакта фатьяновских племен с финно-угорскими племенами. Очевидно, не волосовцы ассимилировали фатьяновцев, а население каких-то иноязычных более сильных культур, появление которых отмечается археологически (культура с текстильной керамикой — финноязычная и абашевская культура — ираноязычная). На месте распространения фатьяновской культуры в поселениях и могильниках появляются комплексы вещей новых, постфатьяновских культур: с текстильной керамикой, абашевская, поздняковская, чирковско-сейминская, приказанская. Вероятно, не правы П.Н. Третьяков и А.Я. Брюсов, писавшие о бесследном исчезновении фатьяновской культуры (Третьяков П.Н., 1961; Брюсов, 1961). Пожалуй, скорее права М.Е. Фосс, которая понимала под ассимиляцией фатьяновцев более сложный процесс растворения фатьяновской культуры в появившихся новых культурах (Фосс, 1952).
Следы фатьяновцев прослеживаются и в более поздних культурах эпохи развитой бронзы и раннего железа. Несомненно, фатьяновская культура вошла одним из важных компонентов в состав последующих культур лесной полосы Восточной Европы.
Очевидно, фатьяновские племена прекратили свое существование не одновременно. Дольше они удержались в восточных районах: на Средней Волге, Вятке и Ветлуге, т. е. в районах нахождения медистых песчаников. Здесь они перемешались с местными племенами, образовав так называемую чирковско-сейминскую культуру (Халиков, 1969). На территории Волго-Окского междуречья фатьяновцы прекращают свое существование в связи с появлением здесь абашевских племен, племен с текстильной керамикой и племен поздняковской культуры. В результате сложного смешения и взаимодействия потомков культуры с ямочно-гребенчатой керамикой, поздневолосовской, фатьяновской, абашевской, поздняковской и культуры с текстильной керамикой на территории центра Русской равнины образовались ранние городищенские культуры (дьяковская, городецкая, ананьинская, юхновская культуры со штрихованной керамикой и др.).
В Среднем Поволжье и Волго-Окском междуречье и севернее возникли этнические группы, в которых господствующим языком стал финский, о чем наглядно свидетельствуют топонимы и гидронимы данного региона. Ближе к западу (юхновская культура и культура со штрихованной керамикой), в Прибалтике и на Верхнем Днепре продолжали существовать прабалтские племена. В контактных зонах было смешанное население. Пережитки фатьяновской, прабалтской культуры прослеживаются в Волго-Окском междуречье вплоть до исторических времен, особенно в культуре ярославской мери.
В 1930-е годы на территории Чувашии были открыты вначале курганы у д. Атли-Касы (Третьяков П.Н., 1948), а затем обширный грунтовый могильник у с. Баланово (Бадер, 1940). Основной исследователь этого могильника О.Н. Бадер высказал мысль о принадлежности памятника особому (волго-камскому) варианту фатьяновской культуры (Бадер, 1940). Одновременно эту же мысль высказала О.А. Кривцова-Гракова (Кривцова-Гракова, 1938), которая впервые подразделила фатьяновские могильники на три географические группы: московскую, ярославскую и восточную (типа курганов Атли-Касы), а затем назвала последнюю группу чувашской и сочла ее наиболее поздней (Кривцова-Гракова, 1947а). Антропологи заметили значительное отличие балановского антропологического типа от фатьяновского (Акимова, 1947), что побудило О.Н. Бадера (Бадер, 1950а) высказать мнение о существовании самостоятельной балановской культуры, входящей вместе с фатьяновской, среднеднепровской, прибалтийской и другими культурами в обширную историко-культурную общность культур боевых топоров и шаровидных амфор.
Несколько позднее О.Н. Бадер (Бадер, 1961 г., 1963) и А.Х. Халиков (Халиков, 1960), основываясь на большом числе открытых и широко исследованных памятников (честь их первого открытия принадлежит П.Д. Степанову (1950, 1967), выявили характерные особенности и разработали периодизацию культуры (см. Халиков, Халикова, 1963), увязав ее с историей балановских племен (Бадер, Халиков, 1976). Е.Н. Черных (Черных, 1966, 1970) разработаны вопросы металлургии балановского населения, А.Г. Петренко рассмотрела материалы по скотоводству (Андреева, Петренко, 1976). О.Н. Бадер и А.Х. Халиков (Бадер, Халиков, 1976) исследовали вопрос о культурно-экономических связях балановцев с племенами других культур Поволжья и Прикамья.
В истории развития балановской культуры можно выделить четыре периода: балановский (первая половина II тыс. до н. э.), атликасинский (XV–XIV вв. до н. э.), ошпандинский (XIII–XII вв. до н. э.) и хуласючский (XI–IX вв. до н. э.).
В настоящее время известно около 700 памятников балановской культуры, среди которых более 70 поселений, до 50 могильников или мест погребения и более 520 отдельных или групповых находок без точного указания места (Бадер, Халиков, 1976) (карта № 12).
Карта 12. Распространение памятников балановской культуры.
а — памятники балановского этапа; б — памятники атликасинского этапа в пределах основной территории; в — памятники ошпандинского этапа в пределах основной территории; г — памятники хуласючского этапа; д — памятники атликасинского этапа за пределами основной территории; е — памятники ошпандинского этапа за пределами основной территории; ж — пределы территории балановского этапа; з — пределы территории атликасинского этапа; и — пределы территории ошпандинского этапа; к — пределы территории хуласючского этапа.
Врезка: схема расположения балановской культуры среди культур с боевыми топорами: а — культуры ладьевидных топоров Дании, Южной Швеции, Прибалтики и Южной Финляндии; б — культуры шнуровой керамики; в — среднеднепровская культура; г — балановская культура; д — фатьяновская культура.
На ряде поселений балановской культуры: Ош-Пандо (Степанов, 1967), Кубашево (Халиков, 1960), Васильсурское (Халиков, Халикова, 1963), Чебаково (Бадер, 1963) — проведены широкие раскопки, вскрывшие остатки жилых, хозяйственных и оборонительных сооружений (рис. 38).
К раннему этапу можно отнести остатки четырех поселений (Таланкина Гора, Буй I и II на Вятке) и до 10 местонахождений. Таланкина Гора представляет собой смешанное балановско-волосовское поселение, относящееся к концу балановского этапа балановской культуры (Халиков, 1960, 1969).
Смешанный характер имели и жилища этого этапа. Такие жилища изучены на поселениях Буй I (Денисов, 1958), Буй II (Бадер, 1963) и Таланкина Гора (Халиков, 1969). Прямоугольная форма, полуземляночная конструкция, соединение жилищ между собой — это особенности жилищ местного волосовского населения. Но здесь отмечены и новые детали: следы срубных конструкций, более строгая внутренняя планировка, тенденция к превращению жилищ в наземные дома и т. п., что, очевидно, следует считать собственно балановской традицией.
В атликасинское время, т. е. около середины II тыс. до н. э., число поселений увеличивается, изменяется и характер их расположения. В настоящее время известно около 15 поселений (Бадер, Халиков, 1976, с. 41–42), из которых почти все располагаются на высоких, нередко естественно укрепленных холмах или мысах. Расположение поселений на недоступных местах и обнесение их искусственными укреплениями, очевидно, было вызвано тем, что около середины II тыс. до н. э. в Среднее Поволжье продвигаются абашевские племена, вступившие с самого начала в активную конфронтацию с балановскими племенами (Халиков, Лебединская, Герасимова, 1966). Классическим типом таких поселков являются Васильсурское поселение (Халиков, Халикова, 1963) в устье р. Суры и Кубашевское поселение (Халиков, 1960) на р. Кокшаге. На поверхности Васильсурского мыса были зафиксированы заплывшие следы канавки, идущей поперек мыса от одного края к другому. Раскопки показали, что эта канавка является остатками древнейшего рва, вырытого при основании поселка балановцами. Первые насельники Васильсурского поселения выжгли здесь лес и вырыли ров шириной 1,8–2 м и глубиной 1–1,3 м. Ров был окаймлен невысоким валом из желтого суглинка, вынутого при копке рва. Сохранившаяся часть вала имела высоту 0,6–0,8 м. На его гребне отмечены отдельные столбовые ямки и следы обгорелой глины — вероятно, остатки деревянных конструкций типа плетня или частокола. Этими укреплениями была ограждена площадка поселения длиной около 100 м и шириной 30–35 м. Примерно такие же размеры имели Кубашевское, Галанкиногорское, Оленегорское и другие поселения, также расположенные на мысах и, очевидно, имевшие укрепления.
Стремление селиться на высоких естественно укрепленных местах характерно и для балановских поселений позднего времени. Так, из 16 ошпандинских поселений на таких местах расположены 9, из 28 хуласючских — все 28. Для более поздних поселений также известны следы укреплений: остатки частокола, ограждавшего напольную сторону и края площадки мыса, выявлены Н.В. Трубниковой при изучении двух поселений у д. М. Яуши в Вурнарском районе Чув. АССР. Эти поселения функционировали в ошпандинское и хуласючское время.
Балановские поселки начиная с атликасинского времени застраиваются только изолированными наземными домами. Остатки таких домов изучены на поселениях Васильсурское, Кубашевское, Тохмеевское, Ош-Пандо, Тиханкинское, Янымовское и др. Дома имели бревенчатые срубные стены, односкатное или двускатное покрытие. Размеры их 4×4, 4×6, 5×5,5 м и т. п. В хуласючское время размеры домов несколько увеличиваются — 8×6 м. Остатки такого наземного дома, слегка углубленного в землю и имевшего в центре земляного пола большой очаг, изучены Н.В. Трубниковой (1960) на Янымовском поселении.
Достаточно мощные культурные наслоения свидетельствуют об устойчивом характере поселений и длительном их существовании. Некоторые из них, например, Васильсурское на Волге, Ош-Пандо на р. Суре, существовали не менее 500 лет.
Могильники или места погребений балановцев обычно располагались на относительно высоких местах — на вершинах холмов, в начале их склонов, обычно в стороне от рек, нередко у водоразделов.
Погребальный ритуал, включая устройство погребальных сооружений, состав инвентаря, был достаточно сложным. Две трети могильников балановского типа принадлежат к грунтовым, одна треть — к курганам. Для балановского этапа характерны грунтовые могильники (из 13–12), на атлакасинском этапе из 22 могильников 7 уже имели курганные насыпи, на хуласючском — господствует курганный обряд (4 из 5 могильников).
Наиболее ранним могильником балановской культуры является Козловский могильник (Халиков, 1964), но классическим погребальным памятником всей культуры служит Балановский могильник, материалы которого исчерпывающе опубликованы в монографии О.Н. Бадера (1963) с приложением антропологических и металлографических анализов М.С. Акимовой (1963) и Е.Н. Черных (1963). Могильник относится к концу балановского и к атликасинскому этапам. Раскопками 1933–1957 гг. здесь вскрыто 75 могил с 117 погребениями. Для балановского этапа характерны одиночные или парные захоронения, для атликасинского — коллективные. Ямы имели прямоугольную форму, были углублены на 1,5–2 м и содержали следы внутримогильных сооружений, скорее всего в виде корзины или дощатого ящика высотой до 0,5 м с выступающими по углам краями. Погребенных всегда клали скорчено на боку — женщин на левом, головой на восток, мужчин — на правом, головой в меридиональном направлении.
Дно ям подстилали досками, берестой, иногда посыпали белой известью или мелом. В каждую могилу независимо от пола и возраста умершего помещали у ног, за спиной, реже в изголовье глиняные сосуды и иногда клали другие вещи — орудия труда, оружие, украшения, амулеты. По окончании погребальных церемоний, во время которых в яму иногда попадали угли от ритуальных костров, внутримогильное сооружение-гробовище перекрывали деревянным накатником, а могилу засыпали. Сверху могилу, очевидно, помечали, так как ни одна из могил Балановского некрополя не была нарушена другой.
В конце балановского этапа начинает распространяться подкурганный обряд захоронения, впервые четко зафиксированный в Чурачикском могильнике (Каховский, 1963). Ранние курганы отличаются довольно значительными размерами. Так, высота Чурачикского кургана 2 м, диаметр около 20 м; высота Раскильдинского — 1,5, Атликасинских — до 1 м, Синцовского — 1,2 м и т. д. Если на наиболее ранних курганах погребения совершались в могильных ямах, то в более поздних, ямы становятся неглубокими и затем исчезают, а погребенные выносятся на верхний уровень почвы. Очевидно, это было возможно лишь при наличии внутримогильных сооружений. К сожалению, костяки в таких захоронениях не сохранились, поэтому трудно судить о положении погребенных. Не исключено, что, начиная с атлакасинского этапа под курганами уже хоронили по обряду трупосожжения (Бадер, Халиков, 1976, с. 35). Причем до насыпания кургана устраивали подквадратную площадку, огражденную земляными валами (см. Синцовский, Мамалаевский, Янымовский курганы), внутри которой и проводился обряд захоронения.
Особую группу памятников балановской, впрочем, как и фатьяновской, культуры составляют отдельные находки, учтенные в своде О.Н. Бадера и А.Х. Халикова (1976, с. 47 и сл.) в 524 пунктах, среди которых 333 пункта с единичными находками, 74 — с парными и 117 — с групповыми, от трех и более предметов. Среди всех этих находок абсолютно преобладают каменные сверленые топоры — более 500, но есть и находки металлических предметов, других изделий из камня и отдельных балановских сосудов. Выделяются такие групповые находки, как Мосинские, Дубовлянские из Волго-Вятского междуречья, Маматкозинские, Майданские, Патрикеевские из бассейна р. Свинги, которые, очевидно, связаны с какими-то крупными памятниками, скорее всего могильниками (Бадер, Халиков, 1976, с. 52–53).
Оригинальная культура балановских памятников представлена разнообразным материалом, среди которого наиболее многочисленной является глиняная посуда, несколько меньше изделий из камня и относительно немного металлических и прочих предметов.
Балановская посуда на всем протяжении развития культуры довольно стандартна по форме: как в погребениях, так и в поселенческих комплексах бытуют три в большинстве круглодонные формы: 1) шаровидные или реповидные амфоры с узким и низким горлом; 2) бомбовидные сосуды с относительно высокой шейкой, шаровидным туловом и почти всегда с небольшим круглым углублением на дне; 3) чашевидные небольшие сосудики. Тесто всех типов сосудов хорошо промешанное и отмученное (на ранних этапах — с примесью песка, на поздних — шамота), лепка ленточная, стенки уплотненные, даже отбитые, наружная поверхность, как правило, имеет следы сплошного лощения. Обработка поверхности ошпандинских и хуласючских сосудов более грубая и несколько неряшливая; часто лощение заменялось ангобированием. Посуда хорошо обожженная, возможно, даже в закрытых печах, но есть обожженная и на костре. Первый тип сосудов, нередко имеющий по наиболее расширенной части желобчатые «ручки», бытовал в основном на балановском этапе, встречался в комплексах атликасинского времени и вышел из употребления в последующем.
Бомбовидные сосуды наиболее характерны для комплексов всех этапов. Сосуды ранних памятников (см. Козловский, Чурачикский памятники, ранние погребения Балановского могильника) имеют слегка расширенное раструбом горло, край которого несколько утоньшается. Для сосудов атликасинского этапа характерно цилиндрическое горло с отчетливым бортиком по краю. В ошпандинских и хуласючских комплексах наблюдается тенденция к расширению горла, а бортик по краю венчика или подчеркивается отгибом (ошпандинский комплекс), или резной линией (хуласючский комплекс). В поселенческой керамике начиная с атликасинского времени встречаются сосуды с более плавным переходом от горла к относительна высокому тулову.
Чашевидные сосуды также изменяются со временем. В балановских и атликасинских комплексах это очень стандартные чашки в виде четверти сферы, в ошпандинское время — сильно открытые чашки, иногда с плоским поддоном, встречаются и баночные или стаканообразные формы.
Из единичных форм следует отметить наличие кружек, нередко плоскодонных, тиглей с ручками, глиняных ложек, сковородок и т. п. В ошпандинских и хуласючских комплексах нередки крупные бомбовидные и шаровидные сосуды с отверстиями на дне, служившие для процеживания сыворотки, бражной массы и т. п. Сохранились и глиняные затычки-пробки.
Поверхность большинства сосудов преимущественно в верхней части орнаментирована строго геометрическими зональными узорами, выполненными тонкой нарезкой (ранняя керамика), оттисками мелкозубчатого (атликасинская керамика) и среднезубчатого (ошпандинская керамика) штампа, прочерченными линиями (ошпандинская и хуласючская керамика), каннелюрами и выпуклинами-«жемчужинами» (хуласючская керамика). Начиная с атликасинского времени в орнаменте становятся обычными широкие геометрические узоры — заштрихованный ромбы, треугольники, зигзаги, метопы и т. п.
Из других керамических поделок следует отметить, глиняные модели колес, каменных топоров, погремушки, ложки-льячки, формы для отливки топоров, дисковидной и линзовидной формы пряслица и т. п. (рис. 40, 9-15).
Известно огромное число (более 1000) изделий из камня, среди которых наиболее многочисленны сверленые (около 800 экз.) и клиновидные (около 200 экз.) топоры — один из характерных атрибутов культур с боевыми топорами (рис. 39). Классификация балановских сверленых топоров (Бадер, Халиков, 1976, с. 59–65) включает 15 типов[17]: 1 — клиновидный (около 100 экз.); 2 — молотковидный (около 80 экз.); 3 — короткообушковый (до 150 экз.); 4 — обушковый (до 20 экз.); 5 — обушковый усеченно-конический (более 50 экз.); 6 — длиннообушковый (14 экз.);7 — обушково-пестиковый (17 экз.); 8 — обушково-втульчатый (45 экз.); 9 — ромбический молотковидный (8 экз.); 10 — ромбический усеченный (36 экз.); 11 — ромбический узкообушковый (32 экз.); 12 — ромбический лопастной (8 экз.); 13 — коротколопастной (60 экз.); 14 — длиннолопастной (13 экз.); 15 — ладьевидный (12 экз.). Топоры типов 1, 2, 4, 7, 8, 12 бытовали в основном в раннебалановское время; типы 5, 13, 14 — в балановский и атликасинский этапы; тип 3 — в атликасинское время; типы 9-11, 15 — в ошпандинский период. Для хуласючского времени каменные сверленые топоры не характерны.
Клиновидные топоры или мотыги-тесла без сверления подразделяются на: орудия с желобчатым перехватом (21 экз.), служившие скорее всего мотыгами; черешковые топоры (28 экз.), близкие к топорам борисовско-лепельского типа; клиновидные топорики-тесла. Среди последних выделяется 13 типов: 1 — прямоугольный толстообушковый (24 экз.); 2 — трапециевидный толстообушковый (30 экз.); 3 — короткий толстообушковый; 4 — трапециевидный узкообушковый (8 экз.); 5 — трапециевидный широкообушковый (29 экз.); 6 — трапециевидный широколезвийный; 7 — стамесковидный узкий (2 экз.); 8 — прямоугольный короткий (10 экз.); 9, 10 — треугольный и трапециевидный тонкообушковые (29 экз.); 11 — тонкообушковый с линзовидным сечением (31 экз.); 12 — толстообушковый с линзовидным сечением; 13 — тонкообушковый короткий с линзовидным сечением[18]. Среди клиновидных топориков типы 1–4, 7, 12 были характерны для раннего этапа; 5, 9-11 — для атликасинского; 13 — атликасинского и ошпандинского; 8 — ошпандинского.
Из других каменных орудий и предметов балановцы широко употребляли и, очевидно, изготовляли долота и тесла, мотыги и терочные камни, полировально-зернотерочные плиты и ступы, ножи, скребки, проколки, наконечники стрел и дротиков (рис. 37, 40). Среди последних выделяются наконечники листовидные (около 100 экз., подразделенные на 3 типа), ромбические (более 30 экз., также 3 типов), черешковые, подразделенные на 7 типов.
Балановские металлические изделия указывают на создание балановскими племенами собственного очага металлургии, базировавшегося «на вятско-казанской группе месторождений медистых песчаников Приуральского горно-металлургического центра» (Черных, 1966, с. 77). Балановцы, очевидно, производили как разработку рудных месторождений, так и плавку металла (следы ее на поселениях) и литье медных предметов в формах. В поисках руды балановцы уходили иногда на восток к Уралу. Возможно, свидетельством этого является Верхне-Савинское погребение в Пермской обл. (Бадер, Кадиков, 1957) и погребения у Бирска на Белой (Сальников, 1967, с. 25). По мнению Е.Н. Черных (Черных, 1972), деятельность балановского очага протекала в пределах досейминского горизонта и закончилась в самом начале сейминского.
Наличие собственного очага металлургии позволило балановцам производить почти из чистой меди оружие: наконечники копий, вислообушные боевые топоры, шиловидные наконечники стрел; орудия труда: тесла, четырех- и шестигранные шилья, круглые в сечении иглы; украшения: височные кольца в 1,5–2 оборота, кольца-подвески и сережки, трубочки-пронизки и т. п. (рис. 41).
Из сделанного обзора ясно, что древняя металлургия балановских племен имела развитой характер. Она, очевидно, оказала воздействие на развитие металлургии не только местных поздневолосовских племен (Черных, Кузьминых, 1977, с. 95), но и на соседних фатьяновцев. Об этом свидетельствует как идентичность многих форм балановских и фатьяновских металлургических изделий, так и то, что фатьяновские металлические предметы по химическому составу изготовлены из металла медистых песчаников Среднего Поволжья и Нижнего Прикамья (Черных, 1963), широко освоенного прежде всего балановскими племенами (Черных, 1966).
Обычные на поселениях находки обломков тиглей, медные шлаки, различные абразивные инструменты, так же, как и изученное под Чурачикским курганом (Каховский, 1963) захоронение бронзолитейщика, не оставляют сомнения в том, что в балановских родовых группах уже выделились специалисты-металлурги — первые ремесленники доклассового общества.
Изделия из других материалов — кости, рога, дерева сохранились плохо. Известны костяные проколки-шилья, пронизки-амулеты, небольшие орнаментированные дощечки, костяной гребень и т. п.
Балановские племена, появившиеся на берегах Волги и Камы не позднее рубежа III–II тыс. до н. э., были первыми в крае земледельческо-скотоводческими племенами. Им были известны почти все виды домашних животных. Так, в Балановском могильнике найдены кости быка, барана, лошади и свиньи (Бадер, 1963, с. 277).
На Кубашевском и Васильсурском поселениях (Халиков, 1969, с. 350) также известны находки костей крупного рогатого скота (18–49 %), свиньи (46–53 %), лошади (5-24 %) и очень немного мелкого рогатого скота (1,5 %). Кости всех этих животных, но с преобладанием крупного рогатого скота и свиньи, найдены также и на поселении Ош-Пандо (Степанов, 1967, с. 57–58).
Скотоводами были и родственные фатьяновцы, в могильниках которых найдены кости, а иногда и целые скелеты таких животных, как овца (Крайнов, 1972б, с. 198–199). Не исключено, что быки у балановцев применялись в качестве тягловой силы, о чем свидетельствуют находки глиняных моделей колес от повозок типа двуколок (рис. 40, 10, 11). Отсутствие как в ранних, так и в поздних балановских комплексах деталей конской узды, прежде всего псалий, убеждает в правильности этого предположения. Скотоводство у балановцев, очевидно, носило оседло-пастушеский характер. Об оседлости свидетельствуют как поселения и могильники, так и абсолютное преобладание в балановском стаде крупного рогатого скота и свиньи при минимальном количестве мелкого рогатого скота. Продукты скотоводства, в том числе и молочные, широко употреблялись в пищу. О заготовке молочных продуктов впрок свидетельствуют находки сосудов-цедилок с отверстиями на дне и пробками-затычками для них.
Балановцы знали и земледелие. Хотя прямых фактов, подтверждающих его развитие, пока мы и не нашли, но все-таки ряд исследователей склоняются к мнению, что балановцы широко практиковали подсечно-огневое земледелие со вторичной и, очевидно, длительной обработкой расчищенных от леса участков (Краснов, 1967, с. 17–18), о чем свидетельствуют многочисленные находки каменных молотов-глыбобоек и каменных мотыг с перехватом и черешком. Наличие у балановцев колесного транспорта, упряжных животных — волов делает более убедительным и предположение о переходе позднебалановских племен к обработке земли при помощи упряжных пахотных орудий (Краснов, 1968, с. 13).
Волосовская культура:
Антропоморфная кремневая фигурка. Сахтыш II;
Голова лося, кость. Сахтыш I;
Роговые скульптуры уток на волосовских слоев стоянок Маслово болото IV и V;
Головка лебедя, кость. Ивановское VII;
Кремневая скульптура кабана. Юртик. III тыс. до н. э.
Волосово и Фатьяново:
Наконечники стрел, «лунница». Тихманга. Первая половина II тыс. до н. э.
Наконечники дротиков. Сахтыш II, VIII. Волосовская культура. III тыс. до н. э.
Топоры, долота и тесла. Сахтыш I, II, VIII. Волосовская культура. III тыс. до н. э.;
Каменный топор. Фатьяновская культура;
Глиняный сосуд. Тургиновский могильник. Фатьяновская культура. Первая половина II тыс. до н. э.
Восточная Прибалтика:
Костяные наконечники копий и стрел. Поздняя бронза;
Украшения из кости и янтаря. Поздняя бронза.
Наконечники копья, топоры, кельт. Бронза. Восточная Прибалтика:
Бородинский клад. Молдавия. XVI–XV вв. до н. э.
Янтарные подвески и пуговицы;
Янтарные украшения. Сахтыш VIII. Волосовская культура.
Бюст женщины из погребения 14 Тимофеевского могильника. Фатьяновская культура. Реконструкция Г.В. Лебединской;
Украшения из зубов животных, кости и камня. Сахтыш I, II, VIII. Волосовская культура.
Турбинский могильник:
Бронзовые и серебряные наконечники копий;
Кельт, топор, кинжал из меди и бронзы и нефритовые кольца (связь кинжала с Турбино условна).
Галичский клад:
Кинжал, идол, голова идола, браслет и фигурка животного из «чистой» и мышьяковистой меди;
Изделия поздняковской культуры: серп, нож, кинжал, браслет из меди и бронзы, бронзовое кольцо (обтянутое золотой фольгой), кремневые наконечники стрел и скребки.
Подсобное значение в хозяйстве балановцев занимали охота, рыболовство и собирательство. Об этом свидетельствуют находки костей диких животных на поселениях, а также разнообразие наконечников стрел, дротиков и копий, могущих служить охотничьим оружием. Любопытно, что на Васильсурском поселении, несмотря на его расположение в лесостепном Поволжье, найдено значительное количество костей различных диких животных: лося, северного оленя, бобра, медведя, лисицы, куницы, выдры (Андреева, Петренко, 1976, с. 162).
Земледельческо-скотоводческое хозяйство, создание собственного металлургического очага — все это свидетельствует о том, что балановцы занимались производящим хозяйством. Это относительно развитое производство требовало и развитых социальных отношений. Все без исключения исследователи сходятся на мысли, что род у балановцев, так же, как и у других племен культур боевых топоров, был патриархальным, с возможным делением на большие патрилокальные семьи. Отмечаемая воинственность балановского населения, проникнувшего до берегов Камы, а затем широко распространившегося по всему лесному Среднему и Верхнему Поволжью (Брюсов, 1961), заставляет полагать, что у них, очевидно, уже выделились группы воинов, вооруженных каменными топорами-томагавками. Это в свою очередь позволяет говорить о сложении у балановцев отношений военной демократии, может быть наподобие социальной организации индейских племен Северной Америки в период ее захвата европейцами. Родовые группы балановцев, очевидно, объединялись в племена, а последние — в более крупные сообщества. Факт беспрепятственного проникновения балановцев на территорию соседних фатьяновских племен свидетельствует об их родстве и, вероятно, союзных отношениях.
Обращаясь к вопросам происхождения, хронологии и периодизации балановской культуры, мы исходим из того, что для районов Среднего Поволжья и Волго-Вятского края балановская культура представляется пришлым явлением. Появление ее носителей относится ко времени не позже рубежа III–II тыс. до н. э., когда на обширных пространствах степи и лесостепи Евразии приходят в движение скотоводческо-земледельческие племена, способ производства которых, по образному выражению К. Маркса, «требовал обширного пространства для каждого отдельного члена племени… а рост численности у этих племен приводил к тому, что они сокращали друг другу территорию, необходимую для производства. Поэтому избыточное население было вынуждено совершать те полные опасностей великие переселения, которые положили начало образованию народов древней и современной Европы» (Маркс К., Энгельс Ф., Сочинения, т. 8, с. 568).
Вторжение балановских племен в центральные районы Среднего Поволжья произошло, по-видимому, не раньше рубежа III–II тыс. до н. э. и не позже первой четверти II тыс. до н. э. (Бадер, Халиков, 1976, с. 74).
Это было время начала распространения в Европе культур с боевыми топорами, памятники которых на рубеже III–II тыс. до н. э. появляются в Южной Финляндии (Meinander, 1954), Дании (Glob, 1945), Швеции (Forsander, 1933), Прибалтике (Янитс, 1957).
В Среднем Поволжье одним из районов наиболее раннего проникновения балановских племен, очевидно, является бассейн р. Свияги (карта № 12). Здесь открыты наиболее архаичные памятники, как Козловский могильник, и здесь же сосредоточены наиболее ранние типы каменных и металлических предметов: круглые ступы и песты, шаровидные и шаровидно-втульчатые булавы, массивные черешковые клиновидные топоры, сверленые клиновидные, обушково-пестиковые и обушково-втульчатые топоры, клиновидные прямоугольные и толстообушковые топорики (Халиков, 1964). Чрезвычайно большая насыщенность этого района находками ранних типов орудий позволяет предполагать единовременное внедрение сюда мощной племенной группы одного из вариантов культур с боевыми топорами. Большинство аналогий указанным предметам уводят нас на запад и юго-запад. Таковы черешковые клиновидные топоры так называемого борисово-лепельского типа, в значительном количестве известные в Белоруссии, Южной Скандинавии и очень редкие на юге и в центральных областях Восточной Европы (Брюсов, 1961, с. 25).
При картографировании раннебалановских находок в Среднем Поволжье выделяется, помимо бассейна р. Свияги, еще один район, расположенный на юго-западе края. В среднем течении р. Цны и в верховьях р. Мокши найдены ранние формы клиновидных топоров, а в районе Пензы и Саранска известна большая группа находок (клиновидные пестиковые, молотковидные, черешковые и лопастные сверленые топоры, клиновидные толстообушковые топорики с прямоугольным сечением) также раннего облика. Вероятно, как это предполагали О.Н. Бадер (1963, с. 313) и П.Н. Третьяков (1966, с. 91), движение раннебалановских племен в центр Среднего Поволжья проходило несколько южнее правого берега р. Оки, по его юго-восточным притокам через Суру на Свиягу и, скорее всего, оно было сухопутным. Между прочим, по этому пути в ряде пунктов (на Борковской стоянке на Оке, у Кадома на Мокше, на Барковской стоянке у г. Пензы) найдена чрезвычайно архаичная керамика балановского типа с резным и мелкозубчатым орнаментом. По форме и орнаментации она близка сосудам Козловского могильника и, очевидно, синхронна или, может быть, даже предшествует им. Время проникновения ранней группы балановского населения на Среднюю Волгу не может быть позже первой четверти II тыс. до н. э., но и не раньше рубежа III–II тыс. до н. э., ибо еще в конце III тыс. до н. э. в бассейне р. Свияги мы застаем поздненеолитические и ранневолосовские племена, изгнанные оттуда где-то на рубеже III–II тыс. до н. э. (Халиков, 1969, с. 145).
Для суждения о своеобразии балановской культуры и об особых путях ее сложения очень большое значение имеет антропологический тип ее носителей на раннем этапе истории этой культуры. Палеоантропологические исследования черепов из Балановского могильника показали, что население, хоронившее своих умерших в этом могильнике, почти полностью принадлежало к европеоидному узколицему восточно-средиземноморскому типу (Акимова, 1963). Этот факт наиболее убедительно подтверждает чужеродность балановской культуры в Волго-Камье, где в предшествующее время средиземноморский тип отсутствовал, и подчеркивает и с этой стороны отличие ее от фатьяновской культуры, которой был свойствен широколицый европейский антропологический тип, характерный также для людей, погребенных в могильниках культуры ладьевидных топоров Прибалтики (Денисова, 1966).
В Среднем Поволжье балановские племена обитали в течение всего II тыс. до н. э. За это время их культура претерпела значительные изменения. Она оказала огромное воздействие на весь ход развития истории местных племен Поволжья и Прикамья.
Как отмечалось выше, в развитии балановской культуры мы наблюдаем 4 этапа: балановский (первая половина II тыс. до н. э.), атликасинский (XV–XIV вв. до н. э.), ошпандинский (XIII–XII вв. до н. э.), хуласючский (XI–IX вв. до н. э.) (Бадер, Халиков, 1976, с. 77) (рис. 37).
Культура балановских племен начала балановского этапа характеризуется рядом архаических черт, впервые отмеченных на материалах Козловского могильника и близких ему памятников. Здесь и глиняные сосуды вытянутых пропорций с преимущественно нарезной орнаментацией (рис. 37) и клиновидные толстообушковые топорики, прямоугольные в сечении, и пр. Наиболее ранние памятники балановской серии, как отмечалось выше, известны, кроме бассейна р. Свияги, в бассейне Мокши и Цны и среднего течения р. Суры.
Ближе к концу первой четверти II тыс. до н. э. балановское население предпринимает попытки выйти за пределы первоначальной территории. К этому времени можно отнести основные доатликасинские погребения Балановского могильника, погребения Чурачикского могильника на р. Цивиле, Красновидовское погребение на р. Волге, Пайгусовский могильник на р. Юнге, Сергачский могильник на р. Пьяне, Чуркинский могильник в устье р. Оки, Соза-Курбатовский и Павлушатский могильники в Заволжье (Бадер, Халиков, 1976, № 67, 109, 269, 286, 297, 339, 420). Для этих памятников характерны погребения, совершенные в грунтовых ямах с соблюдением всех классических приемов погребального обряда: устройство внутримогильных сооружений, преимущественное положение на боку и т. п. Среди них в погребениях Чурачикского и первого периода Балановского могильника еще содержатся архаичные формы посуды: шаровидные амфоры со сложной конструкцией, сосуды вытянутых пропорций с орнаментом Козловского типа и ранние типы каменных орудий, в частности клиновидные топорики с прямоугольным сечением.
Более поздние Чуркинский, Сергачский, Павлушатский могильники, содержащие керамику и орудия с некоторыми намечающимися атликасинскими чертами (обушковые топоры, выдержанная зональность и намеченная геометричность узора на керамике и т. п.), располагаются в значительном удалении от исходного центра и, по-видимому, отражают дальнейшее расселение балановских племен в лесные районы, на территории местного волосовского населения. Процесс расселения, очевидно, сопровождался оседанием балановцев, с чем следует связывать возникновение крупных могильников типа Балановского, а также появление первых поселений, таких, как Буйские на р. Вятке, Чертово городище на р. Ветлуге, Таланкина Гора на р. Волге. Расселение балановских племен иллюстрируется также и распространением сверленых топоров ранних типов, обнаруженных не только в бассейне р. Свияги, но и далеко за ее пределами — в Заволжье, выше по р. Волге и т. п., однако лишь там, где имеются памятники балановского этапа.
В конце балановского этапа, падающего на конец первой половины II тыс. до н. э., в связи с интенсивным внедрением балановских племен в среду местных, и прежде всего волосовских племен, начинают все более ощущаться следы воздействия балановцев на местное население. Нередко это воздействие принимало форму взаимных контактов балановских и местных родовых групп. Так возникали поселки со смешанными чертами, классическим примером чего является поселение Таланкина Гора, где наблюдается процесс активного смешения поздневолосовской и балановской культур и возникновение на этой основе новой, которой было дано имя чирковской (Халиков, 1969, с. 182 и сл.). Об этих же взаимных связях свидетельствует присутствие в составе населения, погребенного на Балановском могильнике, метисных типов, несущих «черты монголоидной примеси, хотя и довольно слабой» (Акимова, 1963, с. 398).
К концу балановского — началу атликасинского этапов относится начало проникновения балановских племен на фатьяновскую территорию. По пути им пришлось прорваться через р. Оку, заселенную поздними волосовскими племенами. Вероятно, прорыв произошел в нижнем течении р. Оки, где еще в первой половине II тыс. до н. э., судя по Чуркинскому могильнику и Сейминскому памятнику, осела небольшая группа балановского населения. Западнее нижнего течения Оки, на левых притоках р. Клязьмы известно несколько могильников: Скомороховский, Тимофеевский, Буньковский и Кривцовский (Крайнов, 1963), содержавших погребальные комплексы с керамикой раннего атликасинского облика, близкого сосудам поселения Таланкина Гора. Наиболее западным памятником в этой серии является Истринский могильник, в четырех первых погребениях которого выявлены остатки кремации вместе с ранними атликасинскими вещевыми комплексами. Следует заметить, что проникновение балановцев в фатьяновскую среду проходило довольно мирно и завершилось, вероятно, процессами взаимосмешения. Об этом свидетельствует тот факт, что почти все отмеченные выше могильники, кроме, может быть, Буньковского, содержат погребения как фатьяновские, так и балановские[19].
Основными памятниками атликасинского этапа в Среднем Поволжье следует считать: в правобережье — поздние погребения Балановского могильника, Таутовский и Ледырьский грунтовые могильники, Атли-Касинский, Раскильдинский, Кумак-Касинский и другие курганные могильники Нижнего Посурья, поселения на Васильсурском и Оленегорском городищах и ряд других; в левобережье — грунтовые могильники у д. Марийская Лиса и пос. Урень, курган у с. Синцово в Кировской обл., Кубашевское и Новоселовское поселение (Бадер, Халиков, 1976). Культура балановского населения атликасинского периода продолжает развитие культуры предшествующего времени.
В середине II тыс. до н. э. балановцы были вынуждены покинуть бассейн Свияги и значительную часть Сурско-Свияжского междуречья. Отсюда их изгнали абашевцы, в третьей четверти II тыс. до н. э. довольно прочно заселившие эту область. Балановцам удалось закрепиться в бассейне р. Суры, где возникает серия укрепленных поселений, классическим образцом которых является Васильсурское городище (Халиков, Халикова, 1963) (рис. 38, 4). Яркой иллюстрацией враждебных балановско-абашевских взаимоотношений является Пепкинский курган, раскопанный в 1960 г. в Горно-Марийском районе Марийской АССР, примерно в 30 км к востоку от Васильсурского поселения-городища. Под курганом была обнаружена братская могила 27 абашевских воинов, погибших в результате жестокого военного столкновения. Торчащие в костях убитых кремневые стрелы сейминского типа, характерные и для атликасинских памятников, указывают на их врагов, которыми могли быть или балановцы, или родственные им чирковско-сейминские племена (Халиков, Лебединская, Герасимова, 1966а).
В Сурско-Окском междуречье балановские (атликасинские) племена рассеялись на широком пространстве, ограниченном на севере р. Волгой (поселение на Оленьей горе у Лысково), а на юге — верховьями р. Суры (находки у г. Пензы) и Мокши (Озименки, Ковендрово). Отдельные представители балановских племен, по-видимому, проникали еще южнее. Об этом, в частности, свидетельствуют находки балановской керамики атликасинского типа на поселении эпохи бронзы у г. Елец в верховьях р. Дона.
На севере атликасинские племена компактной группой занимали верховья р. Б. и М. Кокшаги, а также правые притоки р. Пижмы, не проникая далеко в глубь заволжской тайги. Характерно почти полное отсутствие не только памятников, но даже отдельных находок по правому, не говоря уже о левом, берегу р. Вятки.
Ближе к середине третьей четверти II тыс. до н. э. абашевские племена, теснимые с юга срубными, а с востока и северо-востока — приказанскими племенами, покидают правобережье р. Волги и перемещаются в Заволжье — в Волго-Вятское междуречье (Халиков, 1959). Очевидно, воспользовавшись этим, а может быть и участвуя в изгнании абашевцев, в бассейн нижнего течения р. Цивиля снова проникает балановское население, правда, не столь многочисленное, как предшествовавшее. Здесь выявлено несколько памятников — Шоркинское и Тохмеевское поселения и Досаевский курган, в материале которых, особенно в керамике, уже отчетливо выступают ошпандинские черты.
Ошпандинский этап, охватывающий XIII–XII вв. до н. э., представлен такими поселениями, как Ош-Пандинское и Ашна-Пандинское, Васильсурское на р. Суре: Мало-Яушское в верховьях р. Цивиля и т. д. Могильники изучены слабо. Вероятно, они продолжали оставаться курганными, как об этом свидетельствуют Досаевские курганы и III Андреевский курган, и грунтовыми.
Основным районом обитания балановцев в ошпандинский период становится бассейн р. Суры и Сурско-Окское побережье р. Волги. Причем балановцы в это время проникают в районы, удаленные от крупных рек, как, например, в верховья р. Кудьмы (Мокрушинское поселение) и р. Теши (Кожинское и Кобыльское местонахождения). Значительная группа балановского населения осела в бассейне среднего течения р. Оки, где она пополнилась за счет тех групп, которые были вынуждены покинуть бассейн р. Мокши под давлением срубных племен. Начиная от г. Мурома по р. Оке и далее по р. Москве и Верхней Волге вплоть до г. Калинина протянулась цепь местонахождений, поселений и могильников с керамикой и другими предметами ошпандинского облика. Керамика этого типа обнаружена: на поздняковских стоянках Садовый Бор у г. Мурома в устье р. Теши, у деревень Куземкино и Сумбулово на р. Оке выше г. Касимова, на Коренецкой и Нарминской, Юраковской, Мурминской и Алекановской стоянках поздняковской культуры (Бадер, Халиков, 1976). Большинство из них найдено в поздняковских комплексах, что заставляет предполагать оседание балановцев в ошпандинское время на землях, занятых поздняковскими племенами. Последние, очевидно, и поглотили здесь балановцев, так как в этом районе мы уже не наблюдаем памятников завершающего (хуласючского) этапа.
В результате воздействия поздняковских племен в балановской керамике начиная с конца ошпандинского периода распространяется специфическая поздняковская деталь орнамента — выпуклины, нанесенные ямочными углублениями изнутри горла (рис. 37). Спорадические находки ошпандинской керамики отмечены и в более южных районах — выше среднего течения р. Дона. Так, типичные ошпандинские сосуды найдены в курганах у с. Тростянка близ г. Острогожска и у с. Вознесенска близ г. Воронежа.
Часть балановских племен ошпандинского времени проникла еще дальше на северо-запад. Все эти разрозненные балановские группы, оторвавшиеся от основной массы своих соплеменников, очевидно, растворились в местной среде.
Хуласючское время (XI–IX вв. до н. э.) — это период резкого сокращения территории балановского расселения и окончательной деградации культуры (Халиков, 1960, с. 138–142). В последние годы на территории Среднего Поволжья выявлено около 50 поселений и местонахождений хуласючского типа и 4 курганных могильника, из которых большинство поселений (34 из 38) и почти все могильники (3 из 4) занимают нижнее течение р. Суры (карта 12). Очевидно, к концу II тыс. до н. э. под натиском более мощных поздняковских племен с запада, приказанских — с востока и чирковских племен — с севера балановские племена оказываются загнанными в небольшой район нижнего течения р. Суры. Далеко за пределами этого района на окраинах Средней Волги наблюдаются небольшие местонахождения позднебалановской керамики типа находок на срубных поселениях Самарской Луки у Моечного озера и с. Ермакове в Куйбышевской обл., на позднеприказанском поселении у Нижнего Услона на р. Волге и на поздняковской стоянке в устье р. Оки на западной окраине г. Горького (где, кстати, недалеко расположен и Чуркинский могильник, одно из погребений которого, совершенное по обряду трупосожжения, содержало типичный сосуд хуласючского облика).
Характерно, что находок хуласючского типа уже нет в Верхнем Поволжье и Волго-Окском междуречье, где в это время полностью господствуют поздняковские племена и племена с «текстильной» керамикой.
Судьба хуласючских племен на Нижней Суре пока не ясна. Известные здесь памятники эпохи раннего железа, например, Васильсурское городище, не дают каких-либо следов непосредственного участия балановцев в формировании культуры населения эпохи раннего железа — ни раннегородокской, ни тем более раннеананьинской. Однако воздействие, оказанное балановскими племенами на ход развития населения края в эпоху бронзы, несомненно (Халиков, 1969, с. 152 и сл.). Оно фиксируется и языковедами, отмечающими древние индоевропейские (балто-германо-славянские) включения в финно-угорскую среду Восточной Европы, падающие на эпоху раннего металла (Joki, 1973).
Едва ли в истории народов бронзового века северной половины Евразии удастся отыскать культурный феномен, способный сравниться по яркости, самобытности и характеру своего проявления с сейминско-турбинским. Степень его воздействия на историю этих народов была чрезвычайной. С ним связываются кардинальные инновации в металлургическом и металлообрабатывающем производствах в культурах, располагавшихся на обширнейших территориях. Это были племена не только металлургов, но и воинов-коневодов. Характер их оружия и военной организации оказались в середине II тыс. до н. э. столь совершенными, что эти люди смогли в очень короткий отрезок времени преодолеть в своих походах-миграциях многие тысячи километров западносибирских лесостепей и тяжелой заболоченной тайги, перевалить Уральские горы и выйти на лесные равнины Восточной Европы.
Сейминско-турбинские группы вряд ли были многочисленными. Иначе очень трудно объяснить тот факт, что к настоящему времени сохранилось только немногим более 400 металлических находок, связанных с этим феноменом. Львиная доля указанных предметов обнаружена всего лишь в четырех крупных некрополях, три из которых — Сейма, Турбино и Решное — находятся к западу от Урала, а один — Ростовка — к востоку. Отдельные металлические орудия сейминско-турбинских типов находят по бескрайним пространствам Евразии — от Монголии до Финляндии и Молдавии. Все эти на удивление малочисленные вещи разбросаны по гигантской площади примерно в 3 млн. кв. км.
Уникальны не только типы сейминско-турбинских металлических изделий — наконечников копий, кельтов и ножей-кинжалов, но и характер их некрополей. В громадном большинстве случаев в могилах отсутствуют человеческие останки. Как правило, не ставили в могилы и керамической посуды. Их кладбища лишены курганных насыпей и других надмогильных сооружений. Погребальный инвентарь раскрывает характер основной деятельности погребенных: металлическое, каменное и костяное оружие, костяные защитные доспехи говорят о том, что это были воины. Бронзовое оружие нередко втыкалось в дно, стенки или край могилы. Эти памятники резко отличаются от некрополей всех евразийских культур.
До сих пор для археологов остаются неизвестными поселения сейминско-турбинского типа, хотя разнообразных гипотез и предположений высказывалось очень много. Этот феномен проявился на территориях, занятых памятниками разнообразных культур и общностей, но и поныне характер контактов сейминско-турбинских популяций с окружавшими их племенами остается во многом загадочным и дискуссионным. Их «этническим знаком» служило бронзовое совершенных форм оружие, которым не пользовались другие народы.
Первые металлические находки сейминско-турбинского типа стали известны еще в конце прошлого века (Радлов, 1894, табл. XIX, 10; 1902, табл. II, 12; Спицын, 1893, с. 33, 34; 1903б, с. 104–110; Штукенберг, 1901, табл. I, 12, 27). Тогда же П.А. Пономаревым (Пономарев, 1886, с. 14–16) был открыт небольшой могильник этого вида — Березовка-Омары, однако значение данных находок для исследователей осталось тогда непонятым. Сама проблема сейминско-турбинских древностей для археологической науки возникла в 1912 г., и толчком к этому послужило открытие двух замечательных и опосредованно связанных между собой памятников — Сейминского могильника в низовьях Оки и Бородинского клада в Молдавии (Городцов, 1914а, с. 360, 361; Штерн, 1914, с. 1). Тогда же археологи В.А. Городцов (Городцов, 1916, с. 59–104) и А.М. Тальгрен (Tallgren, 1915, с. 73–86) сформулировали основные положения сейминско-турбинской (тогда еще только сейминской!) проблемы: характер памятников, их культурная принадлежность, датировка и генезис. С того времени дискуссия по этим вопросам не утихала на страницах русской, советской и западной литературы.
Находки у с. Турбино под Пермью стали известны еще в 1891 г., однако определение этого памятника в качестве древнего могильника задержалось более чем на 30 лет, пока в 1924–1927 гг. А.В. Шмидт (Schmidt, 1927) не произвел на этом месте первых раскопок. Тогда же стало очевидным, что Сейма и Турбино являются тесно взаимосвязанными памятниками и сама проблема с тех пор в археологической литературе получила наименование сейминско-турбинской.
Могильник у с. Ростовка под Омском стал третьим крупным памятником данного типа, но первым в Сибири. В 1966–1969 гг. его раскапывал В.И. Матющенко (Матющенко, 1975), и эти исследования стали новым этапом в широком обсуждении различных вопросов сейминско-турбинской проблемы. Не менее важными для ее решения оказались раскопки того же В.И. Матющенко поселения Самусь IV близ Томска (Матющенко, 1959, 1961, 1973), проведенные в 1954–1958 гг. В слоях этого поселка, как считали, удалось найти одно из важнейших звеньев сейминско-турбинской культуры: многочисленные литейные формы для отливки кельтов и наконечников копий. Однако проделанный в самое последнее время параметрический анализ подобных орудий в сейминско-турбинских коллекциях, с одной стороны, и самусьских матриц — с другой, недвусмысленно показал, что в этих формах сейминско-турбинские орудия отливаться не могли. Самусьские типы — более поздние, они вписываются в последующий хронологический горизонт самого конца бронзового века. Эти формы лишь продолжают линию развития сейминско-турбинских форм кельтов и наконечников копий.
И, наконец, последний значительный могильник — Решное на Оке — был обнаружен в 1974–1975 гг., а в 1975–1976 гг. его исследования предпринял О.Н. Бадер (Бадер, 1976а, 1977). Так вкратце выглядит история открытий важнейших памятников сейминско-турбинского типа.
Крупнейшим могильникам этого типа фатально «не везло» ни в отношении качества полевых исследований, ни в плане их опубликования. Сейминский могильник был практически уничтожен в результате сугубо антинаучных «раскопок» 1912 и 1914 гг., проведенных воинскими частями под руководством членов Нижегородской архивной комиссии без участия археологов-профессионалов. Турбинский некрополь раскапывался А.В. Шмидтом (1924–1927 гг.), Н.А. Прокошевым (1934–1935 гг.) и О.Н. Бадером (1958–1960 гг.). Сведения о раскопках 1934–1935 гг. появились в печати лишь в 1961 г. (Крижевская, Прокошев, 1961). Монографическое исследование О.Н. Бадера было опубликовано в 1964 г. (Бадер, 1964а), однако в этой книге не описано большинство комплексов кладбища, в частности тех, которые содержали металл. Сведения о раскопках Ростовки до сих пор разбросаны по статьям и мелким заметкам (Матющенко, 1968, 1970а, 1970б, 1972, 1974б, 1975, 1978; Матющенко, Ложникова, 1969а). Поныне отсутствует палеоантропологический анализ костных останков из этого могильника. Еще более скупы сведения о материалах из Решного.
После того как В.А. Городцов опубликовал находки на Сейминской дюне, дискуссия по сейминско-турбинской проблеме велась в основном по трем вопросам: 1) генезис явления; 2) абсолютная и относительная хронология памятников, 3) соотношение между культурами или культурная принадлежность сейминско-турбинских памятников.
Наименее спорным представлялся вопрос о генетических корнях сейминско-турбинских древностей. Лишь только в самом начале дискуссии А.М. Тальгрен (Tallgren, 1919, p. 516) предложил их связь с фатьяновской культурой. Однако от этой гипотезы он отказался уже после первых раскопок Турбина (Tallgren, 1925, s. 16). В.А. Городцов уже в 1916 г. выразил совершенно четкое мнение о восточных — сибирских корнях этой культуры, и с тех пор эта гипотеза в принципе не подвергалась серьезным сомнениям. Дискутировалась лишь привязка к конкретным районам Сибири: Алтай (Тихонов, 1960, с. 25, 26, 41; Членова, 1972, с. 139), Западная Сибирь (Косарев, 1981а, с. 89–96) или Восточная Сибирь (Сафронов, 1970, с. 14).
Гораздо более спорными выглядели и выглядят по настоящее время вопросы относительной и абсолютной хронологии сейминско-турбинских древностей. Абсолютные даты в работах различных исследователей колебались в широких границах — от XVII до VIII в. до н. э. Причинами разногласий являлись, во-первых, привязки к областям, где имелись абсолютно датированные системы культур; во-вторых, определение исследователем запаздывания в проникновении и распространении влияний из исходной области.
Западная, или балкано-микенская, линия связей диктовала археологам датировки сейминско-турбинских комплексов в пределах конца второй и всей третьей четверти II тыс. до н. э. При этом конкретные датировки, конечно же, отличались друг от друга. Так, В.А. Городцов без особой аргументации определял время реконструируемой им сейминской культуры XIV–XIII вв. до н. э. А.М. Тальгрен после первых исследований Турбинского могильника писал, что его дата укладывается в 1600–1400 гг. (Tallgren, 1925), но уже в работе 1931 г. он датировал всю сейминскую культуру 1300–1100 гг. (Tallgren, 1931, s. 8). В более поздних работах в целом, пожалуй, преобладали хронологические определения, близкие середине и второй половине II тыс. до н. э., о чем писали О.Н. Бадер (1964а, с. 148; 1970, с. 57), В.И. Матющенко (1978, с. 34), М.Ф. Косарев (1974, с. 92–94; 1981а, с. 96–106) и др. Однако при использовании восточных параллелей хронология могильников резко омолаживалась. Это хорошо заметно на примере работ В.А. Сафронова (1970, с. 9–18) и особенно Н.Л. Членовой (1972, с. 138), которая поднимала даты сейминско-турбинских памятников вплоть до XI–VIII вв.
М. Гимбутас впервые попыталась совместить западную, балкано-микенскую линию привязки и восточные параллели (Gimbutas, 1956). Бородинский клад она считала здесь наиболее ранним и датировала его 1450–1350 гг. Сейминский же период в целом она определяла XIV–XIII вв. до н. э., а абашевская культура относилась ею к еще более позднему времени. На Бородинский клад обращали серьезное внимание и другие исследователи, нередко посвящавшие ему специальные работы (Кривцова-Гракова, 1949; Сафронов, 1968; Бочкарев, 1969). Здесь также возникали серьезные разногласия при определении дат комплекса.
И, наконец, последним и наиболее дискуссионным в общей сейминско-турбинской проблеме явился вопрос о культурной принадлежности могильников и их соотношении с евразийскими общностями бронзового века. Одним из частных аспектов данного вопроса стали попытки увязать некрополи с разнообразными поселениями различных культур.
В.А. Городцов (1916, с. 59, 102) впервые ввел понятие «сейминская культура», которое вслед за ним вошло в работы А.М. Тальгрена (1931) и А.А. Спицына (1926). Н.А. Прокошев после раскопок в 1934–1935 гг. Турбинского кладбища пришел к мысли о принадлежности его местным прикамским племенам, чья материальная культура была известна тогда по поселениям типа Астраханцевского хутора (Бадер, 1964, с. 130, 131). Позднее эта гипотеза станет основной в работах О.Н. Бадера (Бадер, 1961б, 1964а), который эту археологическую общность даже будет именовать турбинской. Однако резкое несоответствие практически во всех проявлениях культуры Турбинского некрополя и местных поселений Прикамья вызовет решительную критику этой гипотезы со стороны ряда исследователей (Шилов, 1961; Сафронов, 1965; Черных, 1970, с. 83–85), отказавшихся от культурной идентификации указанных памятников. Поэтому культуру племен бассейна Камы, представленную лишь материалами поселений, будет предложено именовать гаринско-борской (Черных, 1970, с. 9) и в последнее время это название укрепилось в археологической литературе.
Сейма локализовалась вне зоны гаринско-борских прикамских поселений, и потому О.Н. Бадер (1970, с. 54–58) предложил увязывать этот некрополь с селищами Нижней Оки и Средней Волги типа Больше-Козино. Однако и эти сопоставления практически не выдерживали критики. В противовес этому А.Х. Халиков (1960, 1969, с. 193–201) пытался доказать связь Сеймы с поселениями так называемого чирковского типа в данном районе и на этом основании сконструировать особую сейминско-чирковскую культуру. Гипотеза А.Х. Халикова также не получила поддержки со стороны большинства специалистов.
После раскопок Ростовки и поселения Самусь IV в литературе вспыхнула дискуссия о культурной верификации этих памятников, которые было уже невозможно отождествлять с восточноевропейскими культурами. Именно поэтому В.И. Матющенко (1959, 1973) относил эти памятники к кругу родственных западносибирских культур огромной Урало-Сибирской культурно-исторической провинции. Вместе с тем он сопоставлял оба эти памятника с разными археологическими культурами (Матющенко, 1975). По его мысли, Турбино и Усть-Гайва были тесно связаны с центром в Самусе (так называемый среднеобский металлургический центр), откуда на запад и поступали металлические вещи (Матющенко, 1973. с. 34). Сейма поддерживала тесные связи с Ростовкой или с так называемым среднеиртышским металлургическим центром. М.Ф. Косарев (1981, с. 89–106) пишет уже об особой самусьской культурной общности и так называемой самусьско-сейминской эпохе в развитии западносибирских культур. Ростовку он помещает в среднеиртышский вариант этой общности, а поселение Самусь IV — в ее юго-восточный вариант.
Даже это весьма лаконичное перечисление основных исследований по сейминско-турбинской проблеме дает представление об исключительной дискуссионности вопросов, связанных с этими загадочными памятниками. Было предложено множество гипотез с зачастую прямо противоположными решениями различных вопросов.
Памятники.
В категорию памятников сейминско-турбинского типа включаются: 1) крупные могильники Сейма, Турбино, Решное и Ростовка, а также святилище в Канинской пещере; 2) малые и условные могильники, а также одиночные погребения; 3) единичные случайные находки металлических кельтов, наконечников копий и ножей-кинжалов характерных форм (карта 13).
Карта 13. Распространение основных, малых и условных могильников сейминско-турбинского типа и районы древнего горного дела, связанные с сейминско-турбинской металлургией.
Условные обозначения:а — 1–2 находки; б — 2–5 находок; в — 5-10 находок; г — 10–20 находок; д — 20–50 находок; е — 50-100 находок; ж — более 100 находок. Условные знаки карт 14–20 сделаны в том же масштабе.
Могильники:Се — Сейма; Ту — Турбино; Ро — Ростовка; Кн — Канинская пещера (жертвенное место); Ре — Решное; Ка — Каргулино; Ни — Никольское; КЯ — Красный Яр; Со — Соколовка; БО — Березовка-Омары; Му — Мурзиха; Ко — Коршуново; БЛ — Бор-Ленва; За — Заосиново IV; УГ — Усть-Гайва; Ом — р. Омь (Омский клад); Сп — Сопка 2; Ел — Елунино I; Кл — Клепиково; Ус — Устьянка.
Районы горного дела:I — медистые песчаники Приуралья; II — древние рудники Тащ-Казган и Никольское; III — кассетеритовые месторождения (Калбинский и Нарымский хребты); IV — медные и полиметаллические месторождения Рудного Алтая.
Общее количество металлических предметов, происходящих из всех этих памятников, насчитывает 419 экз.[20] Кроме того, мы располагаем сведениями о 24 негативах отдельных предметов с двух- либо многостворчатых литейных форм. Эти находки распределяются по всем указанным категориям памятников неравномерно. На долю крупных могильников и Канинского святилища приходится 3/4 общего количества металлических изделий (311), а также 8 негативов. В малых, условных могильниках и одиночных погребениях обнаружены 54 металлических изделия (12,9 %) и 5 негативов литейных форм. Среди единичных случайных находок известно также 54 предмета и 11 негативов.
Среди прочих находок преобладают каменные изделия, но их количество не поддается точному учету. Важное место в коллекциях занимают украшения из нефрита, немалое число и костяных изделий. Встречаются украшения из лазурита и горного хрусталя. В сейминско-турбинских памятниках известно очень небольшое число керамических сосудов: 9 — в могильнике Решное, 1 — в Турбино и некоторое количество фрагментов, собранных на поверхности Ростовкинского и Соколовского некрополей.
Сейма. Могильник находится в Горьковской обл. на левом берегу Оки при слиянии ее с Волгой, в 4–5 км от современного русла Оки, на высоком дюнном всхолмлении близ станции Сейма. Памятник был открыт 23 июня 1912 г. штабс-капитаном А.М. Коневым во время воинских учений и раскапывался в течение 18 лет 10 раз. Методика полевых исследований, особенно в 1912 и 1914 гг., была чрезвычайно низкой и антинаучной. Отчеты о большинстве проведенных раскопок отсутствуют. Наиболее губительные для Сеймы полевые «исследования» проводились под руководством Нижегородской ученой архивной комиссии. Самые полные сведения об истории обследования этого памятника изложены в работе О.Н. Бадера (1970). Последний считает, что имеются достаточно веские основания полагать, что на этой дюне были вскрыты останки около 50 погребений. Для ряда из них можно установить даже ориентацию: головой на северо-восток, параллельно реке. При очень немногих из сохранившихся костяков стояли иногда маленькие керамические сосуды. Кроме того, на дюне установлены следы культурных слоев разновременных поселений. Связь последних с могильником активно обсуждалась рядом авторов (Бадер, 1970, с. 80–124; Халиков, 1969, с. 193–201). По различным литературным и архивным источникам О.Н. Бадер насчитал для Сеймы 112 металлических предметов. До нашего времени в коллекциях различных музеев сохранилось не более 70 вещей (рис. 42).
Турбино. Основной исследователь этого памятника О.Н. Бадер (1964а) считает, что данный могильник состоит как бы из двух частей: основной и крупнейший некрополь — Турбино I и малый — Турбино II. Эти кладбища расположены в пределах современных границ г. Перми, на правом берегу Камы, напротив места слияния ее с Чусовой. Турбинский I могильник (Шустовский) находится напротив быв. д. Турбино на пологом склоне Шустовой горы, на высоте 30–50 м над прежним уровнем воды р. Камы (до сооружения здесь водохранилища). Турбинский II некрополь локализовался непосредственно в быв. д. Турбино.
Турбино I является крупнейшим могильником сейминско-турбинского типа. Первые находки здесь стали известны еще в 1891 г., однако предположения о наличии здесь древних захоронений возникли лишь после раскопок Сеймы. Начало полевым исследованиям Турбина положил А.В. Шмидт в 1924–1927 гг. Эти работы в 1934–1935 гг. продолжил Н.А. Прокошев и, наконец, в 1958–1960 гг. крупнейшие раскопки провел О.Н. Бадер. Всего на могильнике вскрыта площадь 5118 кв. м. Однако, по мнению О.Н. Бадера, этот памятник полностью не обследован. За все годы раскопок вскрыто 10 четко зафиксированных могил, а также намечено 101 условное погребение. Кроме того, обнаружено 80–90 единичных находок, которые О.Н. Бадер причисляет к числу бедных по инвентарю могил (т. е. всего до 200 погребений). Данная цифра, конечно же, весьма условна, поскольку одиночные находки могут представлять следы тризн, но не захоронений. Очень важно, что ни в одном случае не зафиксированы останки скелетов. По-видимому, здесь господствовал обряд сооружения кенотафов.
Всего учтено 3128 предметов. Металлические изделия: 44 кельта, 40 ножей и кинжалов, 13 наконечников копий, 5 чеканов, 3 втульчатых топора, 23 височных кольца, 9 браслетов. Кремневые изделия: 189 наконечников стрел, 51 вкладышевый нож, 585 скребков и скобелей, 260 ножевидных пластин. Кроме того, найдены 36 нефритовых колец и прочий инвентарь (рис. 43).
В Турбинском II некрополе также не обнаружены останки скелетов. При земляных работах в 1890 и 1895 гг. здесь случайно нашли ставший позднее знаменитым кинжал со скульптурами баранов на рукояти и кельт. Обе металлические вещи в настоящее время утрачены. В 1925 г. небольшие пробные раскопки провел А.В. Шмидт и добыл изделия из кремня и нефрита. В 1958–1960 гг. более обширные раскопки проведены О.Н. Бадером, который зафиксировал здесь около 20 кремневых изделий — ножевидных пластинок, скребков, отщепов и т. п.
Решное. Могильник находится в Выксунском районе Горьковской обл., на правом берегу Оки, напротив с. Решное. Могилы располагались на песчаной гриве высотой 11–12 м над уровнем реки. Первые случайные находки здесь сделаны в 1973–1974 гг., а в 1974–1975 гг. В.Ф. Черников провел здесь рекогносцировочные исследования и предположил наличие могильника. В 1975–1976 гг. раскопки некрополя проведены О.Н. Бадером, вскрывшим, как он считал, 18 могил и обнаружившим ряд единичных находок. Сами могилы располагались тремя рядами вдоль берега. Часть прибрежных могил, видимо, разрушена. Главный ряд погребений состоял не менее чем из 12 могил, ориентированных параллельно руслу. К западу и востоку от него намечены параллельные ряды погребений из трех могил каждый. Костных человеческих останков в некрополе не сохранилось. Видимо, здесь также мы сталкиваемся с обрядом сооружения кенотафов. О.Н. Бадер считает, что данный некрополь в сравнении с другими был небольшим и проведенными раскопками практически исчерпан.
Коллекция бронз из Решного представлена кельтами, наконечниками копий, ножами, чеканами, теслами, шильями. Количественно преобладает кремневый материал. Известны два нефритовых кольца. В отличие от других могильников здесь обнаружены девять керамических сосудов: шесть целых и три фрагментированных (рис. 44). Публикации могильника носят лишь предварительный характер (Бадер, 1976а, с. 55; 1976б, с. 44, 45; 1977, с. 130, 131; Бадер, Черников, 1978а, 1978б).
Ростовка. Могильник находится в Омском районе Омской обл. (ныне практически на южной окраине г. Омска) в пределах пос. Ростовка. Древнее кладбище расположено на второй надпойменной террасе левого берега р. Оми, правого притока Иртыша. Первые случайные находки здесь были сделаны в 1965 г. В 1966–1969 гг. раскопки на этом памятнике провела экспедиция Томского университета под руководством В.И. Матющенко (Матющенко и др., 1967, с. 153; Матющенко, 1968, с. 143, 144; Матющенко, Чиндина, 1969б, с. 196, 197; Матющенко, 1970а, с. 191, 192; 1975, 1978). Всего на могильнике вскрыто 1376 кв. м площади и обнаружено 38 грунтовых могил, а также ряд скоплений вещей вне могил. По всей вероятности, на этом памятнике остались еще не выявленные погребения.
Могилы сооружались в виде подпрямоугольных ям глубиной от 10 до 70 см от древней поверхности, но преобладающей являлась глубина 30–50 см. Ориентация — восток-запад с некоторыми отклонениями к югу и северу. Способы захоронения покойного: трупоположение, иногда в сочетании с обрядом частичного трупосожжения; трупосожжение на стороне с помещением обгорелых костей в могильную яму; захоронение без черепов; захоронение только черепа. Многие могилы на Ростовке подвергались в древности преднамеренному разрушению. Разоряли захоронения не с целью грабежа ценных бронзовых, золотых и нефритовых вещей: последние оставались нетронутыми. Раскапывали могилы, разбивали черепа и разрушали останки верхних частей туловища с намерением нанести непоправимый вред врагу. Во всех потревоженных могилах в анатомическом порядке сохранились только кости ног — либо берцовые и голеностопные, либо только стопы.
Одной из специфичных особенностей Ростовки являются захоронения мастеров-литейщиков (по крайней мере, два захоронения, где сохранились целые комплексы литейных форм). Кроме того, встречаются обломки литейных форм и на поверхности некрополя. Они могут происходить из разрушенных могил или являться следами тризн. Следов поминальных обрядов здесь очень много. В частности, с тризнами могут быть связаны сравнительно многочисленные обломки керамики, чьи фрагменты иногда попадали и в засыпку могил. Встречены также погребения воинов в костяных пластинчатых латах (могилы 3, 6, 33).
Могильник дал большое количество находок: бронзовые кельты, наконечники копий, ножи, кинжалы, долота, шилья; каменные наконечники стрел, вкладышевые ножи, пластины, скребки и т. п.; нефритовые и хрустальные бусы; золотые кольца и т. д. (рис. 46).
На поверхности Ростовкинского некрополя сохранились и комплексы вещей более позднего времени: так называемый «клад» в квадрате 16Ц, где встречены два однолезвийных ножа, два долота, 10 шильев и игл, бусины из камня и бронзы и т. д. Этот комплекс датируется не ранее X–VII вв. до н. э. и с основным комплексом Ростовки прямо не связан. Видимо, с ним следует сопоставлять и находки керамической посуды баночных форм, украшенной под венчиком «жемчужным» орнаментом.
Канинская пещера. Памятник находится в Троицко-Печорском районе Коми АССР на правом берегу р. Малая Печора. Раскопки пещеры были предприняты в 1959–1960 гг. В.И. Канивцом (1964). Выяснено, что это место заселялось людьми по крайней мере дважды: начиная с середины II тыс. до н. э. вплоть до XIII в. н. э. В.И. Канивец стратиграфически и планиграфически выделил два слоя, относящихся к средневековью и эпохе бронзы. Промежуточное положение занимают материалы раннего железного века, не образующие, однако, четкого стратиграфического горизонта. К сейминско-турбинскому типу культуры относятся 43 поврежденных бронзовых предмета; с ними же связаны каменные тесло, вкладыши, скребки, а также примерно 300 наконечников стрел различных типов. Сюда же относятся 110 костяных изделий: 101 наконечник стрелы, орудия рыбной ловли, проколки, подвески. В.И. Канивец сопоставлял сейминско-турбинские находки с так называемой лебяжской керамикой предананьинского и раннеананьинского возраста. Однако против такого отождествления справедливо возразил Г.М. Буров (1983), считая, что нет надежных доказательств совместного залегания керамики и бронзовых предметов. По всей вероятности, сейминско-турбинские группы использовали Канинскую пещеру как святилище.
Малые и условные могильники, одиночные погребения. К этой категории относятся 15 памятников или местонахождений, где известны следы разрушенных могильников (Клепиково, р. Омь, или так называемый Омский клад, Бор-Ленва, Заосиново IV, Усть-Гайва, Коршуново, Березовка-Омары, Мурзиха I, Бозяково III, Соколовка, Красный Яр, Никольское, Каргулино), или же такие памятники, как Елунино (Кирюшин, 1980) и наиболее интересный из них — погребение литейщика (рис. 47) в могильнике Сопка 2 (Молодин, 1983), а также Устьянка (Уманский, Демин, 1983, рис. 2, с. 145, 146). Во всех этих памятниках обнаружены типичные предметы сейминско-турбинского типа. Условные могильники или погребения выделяются хотя бы по паре сейминско-турбинских вещей, подобранных случайно на одном месте.
Картографическое изучение (карты 13, 14) показывает, что сами памятники концентрируются некоторыми группами. Последнее, видимо, отражает реальное сосредоточение населения сейминско-турбинского типа в том или ином регионе Евразии. Подобных локальных групп насчитывается не менее семи. К наиболее восточным относятся, во-первых, бассейн Верхней Оби и лесостепной район Алтая. Здесь наряду с единичными находками отмечен небольшой Елунинский могильник и погребения в Клепиково. Во-вторых, это район Верхнего Иртыша, Рудный Алтай, где пока что известны единичные случайные находки. Третьей и наиболее значительной группой в Западной Сибири является бассейн Среднего Иртыша и р. Оми. Центром ее является Ростовка, с которой также связаны комплексы, найденные в Омске и в некрополе Сопка 2. Сюда же включаются единичные случайные находки, встреченные в окрестностях Омска и по среднему течению Иртыша.
Карта 14. Распространение единичных изделий сейминско-турбинского типа (а) и самусьско-кижировских бронз (б) в Северной Евразии.
1 — о. Муху; 2 — Noorsmarkku; 3 — Kaasanmäki II; 4 — Laukaa; 5 — Pielavesi; 6 — Галичский клад; 7 — Ибердус III; 8 — с. Решное; 8а — Большая Ельня; 9 — Юльялы; 10 — Пенза; 11 — Шигоны II; 12 — б. Симбирская губ.; 13, 18 — б. Казанская губ.; 14 — Ново-Мордово, 15 — Базяково III; 16 — Мурзиха I; 17 — Иняево; 19 — б. Вятская губ.; 20 — Донаурово; 21 — Елабуга; 22 — Зарни-Яг; 23 — Нытва; 24 — Подгремячинская гора; 25 — Пермь; 26 — б. Чердынский у.; 27 — Кокшарово I; 28 — Береговая I; 29 — оз. Аять; 30 — Исеть I; 31 — р. Крутобереговая; 32 — оз. Березовое; 33 — Воскресенское; 34 — Сигаево; 35 — Шадринск; 36 — Войновка-Гилевая; 37 — Пашкин Бор I; 38 — Волвонча I; 39 — Самарово; 40 — Тюково; 41 — Сузгун II; 42, 43 — б. Каргалинская волость; 44 — б. Терский округ; 45 — Черноозерье VI; 46 — Евгащино; 47 — устье р. Тары; 48 — р. Иртыш; 49 — «Западная Сибирь»; 50 — Омск; 51 — Ачаир (?); 52 — «южнее Омска»; 53 — Семипалатинск; 54 — Калбинский хребет; 55 — р. Джунба; 56 — р. Майкопчегай; 57 — Гоби-Алтайский аймак, МНР; 58 — Алтай; 59 — р. Чарыш; 60 — Парфеново; 61 — Смоленское; 62 — Соколово; 63 — оз. Иткуль; 64 — Верхний Сузун; 65 — Косиха; 66 — Крахалевка I; 67 — Тарься; 68 — гора Арчекас; 69 — Кижирово; 70 — Самусь IV; 71 — Тенга; 72 — Тух-Сигат VII; 73 — Тух-Эмтор IV; 74 — Шаманский мыс; 75 — Средний Васюган; 76 — Бейское; 77 — Евмаковское; 78 — Минусинская котловина, Алтай (?); 79 — Минусинская котловина; 80 — Куртай; 81 — Усть-Собакино; 82 — Заледеево; 83 — р. Собакина; 84 — Кубеково (Усубеково); 85 — Горемык.
На картах № 15–20 использована та же нумерация памятников.
В целом более выразительны восточноевропейские группы. Самая представительная из них локализуется в бассейне Средней Камы, близ устья Чусовой, с центром в Турбине. К этому же району относятся малые и условные могильники Усть-Гайва, Заосиново IV, Бор-Ленва, а также случайные находки. Пятая группа концентрируется в низовьях Камы между ее устьем и р. Белой. Центром ее мог являться некогда крупный, но ныне совершенно разрушенный Соколовский могильник В месте слияния Волги и Камы. Сюда же включаются, кроме многочисленных единичных находок, условные могильники Красный Яр, Бозяково III, Мурзиха I и Березовка-Омары. Шестую группу составляют могильники Сейма и Решное в низовьях Оки, а единичные случайные находки здесь крайне редки. И, наконец, последняя группа локализована в районе Восточной Прибалтики и Южной Финляндии; могильников в ней не обнаружено. Кроме того, сравнительно изолированно выглядит самый северный памятник сейминско-турбинского типа — Канинская пещера на Печоре. В близлежащих к нему районах практически не встречено находок сейминско-турбинского оружия. Отметим также, что границы между всеми группами достаточно условны, а сами группы количественно весьма неравноценны.
Основные типы металлического инвентаря.
Металл является наиболее важной частью коллекций из сейминско-турбинских памятников. Представление о характере металлообработки у этих групп населения существенно дополняется благодаря находкам литейных форм.
Таблица 1. Распределение металлического инвентаря и литейных форм по основным категориям изделий.
Три основные категории сейминско-турбинского металлического инвентаря — кельты, наконечники копий и ножи-кинжалы — резко доминируют в коллекциях, представляя три четверти всей бронзы. Столь же типичны для этих памятников чеканы — категория, однако, относительно немногочисленная. Прочие категории предметов во всех своих типологических вариациях могут встречаться либо в ряде синхронных евразийских культур, либо их морфология недостаточно выразительна.
Кельты сейминско-турбинского типа отличаются рядом характерных особенностей. Все они имеют резко выраженные ребра жесткости, ограничивающие фаску. Лезвие расширено по сравнению со втулкой. Венчик втулки не укреплен массивным валиком, что присуще, например, для серий балкано-карпатских и центральноевропейских орудий, а также для кельтов карасукского типа. Огромное большинство сейминско-турбинских кельтов — безушковые; на других отмечается одно или два сквозных ушка. Этот признак, а также орнаментальный декор верхней части орудий положены в основу их типологии (карта 15). На этом основании выделяются типы кельтов неорнаментированных или же украшенных лишь пояском из горизонтальных линий, объединяемые нами в так называемую турбинскую серию. Эти типы не характерны для сибирских коллекций и встречаются лишь в Восточной Европе. Повсеместно распространены кельты с орнаментом в виде заштрихованного пояска вкупе с треугольниками и ромбами — так называемая сейминско-ростовкинская серия. Выделяется также небольшая серия кельтов-лопаток, на которых боковые части орудий выделены как бы в виде крыльев. За исключением двух экземпляров из Сеймы и Решного (рис. 42, 21; 44, 38), изготовленных путем отковки, все прочие орудия отливались в двусторонних литейных формах.
Карта 15. Распространение кельтов сейминско-ростовкинских (а), турбинских (б), самусьско-кижировских (в) типов.
а — К-14-32, 44, 46; б — К-4, 8, 10; в — К-6, 12, 34–42, 48.
Поскольку в литературе преобладает мнение о практической идентичности сейминско-турбинских и так называемых самусьско-кижировских типов кельтов, мы считаем необходимым поместить изображения последних (карта 15; рис. 48, 18–24; 49). Вместе с тем параметрический анализ показал, что самусьские поисковые кельты в целом гораздо более плоские, нежели турбинские; их лезвие существенно короче по отношению к втулке; на литейных формах нет следов формовки мощных ребер на фаске — непременной детали на сейминско-турбинских сериях. Парадоксальным является факт отсутствия точных параллелей самусьским матрицам среди металлических кельтов Сибири. Самусьско-кижировские орудия чаще всего отличаются наличием близ венчиков ушек без сквозного отверстия. Факт этот чрезвычайно важен для определения относительной хронологической позиции данной серии. Здесь мы столкнулись с ушками-подражаниями, которые никакой технической или механической функции нести не могут, что определяет более поздний возраст этих кельтов. Наряду с существенной морфологической разницей между сериями сейминско-турбинских и самусьско-кижировских орудий довольно заметно различаются и зоны их распространения. Во-первых, они практически не выходят за пределы Сибири и Зауралья, а во-вторых, их ареал смещен к северу относительно области распространения сейминско-турбинских орудий.
Самый типичный вид сейминско-турбинских наконечников копий — так называемые вильчатые. Они встречены на всей огромной области распространения памятников. Типологически они дифференцируются по наличию или отсутствию ушек на втулке, по общей длине, а также по наличию или отсутствию орнамента (карта 16). Другая большая серия наконечников — орудия с ромбическим и округлым стержнем пера, без «вилки». Как и кельты, в большинстве случаев наконечники копий отливались, хотя имеются несколько кованых экземпляров с так называемой разомкнутой втулкой. Именно последняя серия имеет параллели в синхронных евразийских культурах, тогда как вильчатые наконечники, например, встречаются только в сейминско-турбинских памятниках. Литейных форм для вильчатых наконечников копий, вопреки распространенному мнению, в пос. Самусь IV нет. Там, а также в пос. Крахалевка I встречаются лишь фрагменты форм для отливки наконечников с трехреберчатым стержнем пера и ложными ушками (Глушков, 1983, с. 141, рис. 2, 4).
Карта 16. Распространение наконечников копий с вильчатым (а), ромбическим и округлым (б) стержнем, с разомкнутой втулкой (в) и с псевдовильчатым стержнем и «ложными» ушками (г).
а — КД-6-30; б — КД-34-50; в — КД-2, 4; г — КД-32.
Для этих памятников также весьма типичными являются так называемые пластинчатые ножи (карта 17). Их морфологические вариации заключаются в длине клинка и его форме. Самыми знаменитыми среди этой категории бронз по праву считаются большие ножи-кинжалы с металлическими рукоятками, украшенными фигурками лошадей, людей и баранов. Ножи и кинжалы отливались, после чего была возможна лишь кузнечная обработка лезвийной части.
Карта 17. Распространение сейминско-турбинских ножей и кинжалов с пластинчатым клинком (а), с ребром (б) и вогутообушковых (в).
а — НК-4-8, 22, 24; б — НК-10-16, 26, 28; в — НК-30-34.
Всех прочих категорий металлических орудий и их основных типов мы коснемся ниже, когда рассмотрим проблемы взаимосвязей сейминско-турбинских групп и основных компонентов этого феномена. Тогда же мы познакомимся с каменным и костяным инвентарем и нефритовыми украшениями.
Химико-металлургические группы.
Поскольку металл является основой сейминско-турбинских древностей, то чрезвычайно важным разделом исследований начиная с 1960–1961 гг. (Черных, 1970; Кузьминых, 1977б) стало изучение его химического состава. Спектральный анализ в подавляющем большинстве случаев проводился в лаборатории Института археологии АН СССР и охватил 300 предметов (или 71,6 %). Методы математической статистики позволяют выделить в сейминско-турбинских коллекциях семь основных видов сплавов, или химико-металлургических групп.
Оловянные бронзы. Концентрация олова в меди в огромном большинстве случаев превышает 1 %, хотя встречаются немногочисленные образцы с содержанием этой лигатуры от 0,5 до 0,9 %. Иногда в меди наряду с оловом отмечаются повышенные концентрации сурьмы и свинца, однако число подобных предметов невелико.
Оловянно-мышьяковистые бронзы. Это одна из разновидностей предшествующей группы, в которой, кроме олова, отмечается повышенное содержание мышьяка. Концентрация этой примеси практически всегда уступает олову. Определить характер — естественный или искусственный происхождения мышьяка в меди затруднительно.
Мышьяковые бронзы, или мышьяковая медь. Концентрация мышьяка в меди — от десятых долей процента до целых долей. Принадлежность этой химико-металлургической группы к категории искусственных бронз условная, поскольку имеется веское основание считать этот металл производным от плавки комплексных медно-мышьяковых минералов.
Мышьяково-сурьмянистые бронзы. В образцах этой химико-металлургической группы в большинстве случаев концентрация мышьяка превосходит долю сурьмы.
Металлургически «чистая» медь. Химический состав этой меди не несет явных признаков искусственного легирования какими-либо примесями.
Медно-серебряные сплавы, или биллоны. Медь здесь является основой сплава.
Серебряно-медные сплавы. В этих сплавах основой является серебро.
Кроме того, отмечен единственный химически своеобразный образец, представляющий собой сплав меди с сурьмой. Сравнительно редким металлом является также золото (кольца Ростовки).
Таблица 2. Распределение проанализированных образцов по химико-металлургическим группам.
В исследованной коллекции ведущим типом сплава является совокупность группы оловянных и оловянно-мышьяковистых бронз (41,4 %). Второй крупной также объединенной группой являются мышьяковые и мышьяково-сурьмянистые бронзы или медь (35,7 %). Все прочие химико-металлургические группы занимают подчиненное положение. Следовательно, более 3/4 изделий сейминско-турбинского типа принадлежат к категории искусственных бронз, при условии отнесения к последним и группы мышьяковой меди.
Следующим важнейшим аспектом исследования на базе химического состава меди, бронз и биллонов стало установление рудных источников выплавленной меди или же ее основных лигатур (карта 13). Источники олова, которое, по всей вероятности, использовалось сейминско-турбинскими группами для производства оловянных или оловянно-мышьяковистых бронз, локализовались в Рудном Алтае (Черников, 1949, 1960). Оловорудные месторождения вообще редки. Они, к примеру, известны в таких крупных горно-металлургических областях, как Урал и Кавказ, Балканы и Карпаты. Касситеритовые рудники Рудного Алтая являются ближайшими к исходным районам формирования сейминско-турбинского культурного феномена. Они эксплуатировались по крайней мере со II тыс. до н. э. С востока с ними соседствовали месторождения меди Алтайской горно-металлургической области, широко разрабатывавшиеся в древности (Розен, 1983).
Мышьяковая медь и мышьяково-сурьмянистые бронзы появляются в сейминско-турбинских могильниках, в основном расположенных к западу от Урала. Благодаря изученности распространения сплавов в Волго-Уральском регионе, мы довольно уверенно идентифицируем эти химико-металлургические группы с намеченными ранее. Мышьяково-сурьмяные бронзы сопоставляются с группой ВК, распространенной по преимуществу в Волго-Камье и далее к западу (Черных, 1970, с. 15; 1976, с. 26). Мышьяковая медь ассоциируется с хорошо известной группой ТК, связываемой с уникальным медно-мышьяковым месторождением Таш-Казган в Зауралье, на котором известны древние разработки: этот рудник, безусловно, эксплуатировался горняками абашевской культурно-исторической общности (Черных, 1970, с. 42, 109). Следовательно, если обе разновидности оловянных бронз группы 1 и 2 по преимуществу связываются с алтайскими — медными и касситеритовыми — рудниками, то медь с большими концентрациями мышьяка в основном сопоставляется с уральскими рудными источниками.
С Уральской горно-металлургической областью связаны также медно-серебряные и серебряно-медные сплавы. Известен древний медно-серебряный рудник Никольское, откуда, как мы полагаем, и брали исходную руду (Черных, 1970, с. 42).
Металлургически «чистую» медь из сейминско-турбинских памятников Восточной Европы можно связать с медистыми песчаниками Приуралья, как об этом свидетельствует химический состав этих образцов (Черных, 1970, с. 15).
Итак, многочисленные спектральные анализы сейминско-турбинского металла указывают, что для групп этого населения основными являлись медные, медно-мышьяковые и оловянные месторождения двух больших горно-металлургических областей — Алтая и Урала. Данное заключение особенно важно при установлении районов исходного импульса формирования сейминско-турбинского феномена. Наиболее показательными в этом отношении станут карты распространения образцов той или иной химико-металлургической группы (карты 18–20).
Карта 18. Распространение бронз типа Cu+Sn (а) и Cu+Sn+As (б) в пределах сейминско-турбинской области.
Карта 19. Распространение бронз типа Cu+As (а) и Cu+As+Sb (б).
Карта 20. Распространение изделий, изготовленных из металлургически чистой меди (а), серебра и биллонов (б) и золота (в).
Оловянные и оловянно-мышьяковистые бронзы распространены по всей сейминско-турбинской области от Саяно-Алтая до Финляндии (карта 18). Иная картина предстает при картографировании всех прочих групп — «чистой» меди, мышьяковых и мышьяково-сурьмяных бронз или меди, медно-серебряных или серебряно-медных сплавов. Все их образцы распространены от Урала на запад (карты 19, 20). Наиболее далекая западная находка уральского серебра встречена в составе Бородинского клада (Черных, 1965). Уральский металл проникал на восток крайне редко. Известны лишь два предмета из мышьяковой меди в комплексах Ростовки (рис. 48, 12, 22; карта 19). Ниже мы постараемся показать, что эти вещи могут быть связаны с проникновением в Зауралье групп населения, оставивших памятники типа Синташты.
Следовательно, явно фиксируется направление движения металла почти исключительно с востока на запад: от Алтая до Урала и от Урала на восточноевропейские пространства. Это прекрасно иллюстрируют и передвижения сейминско-турбинских групп с востока на запад. Об этом же говорили и более ранние гипотезы, где обсуждались исходные районы формирования сейминско-турбинского феномена; спектро-аналитическое исследование сделало эти предположения намного более определенными и доказательными.
Эти же наблюдения существенны для выводов о двух основных зонах распространения памятников сейминско-турбинского типа: восточной, или сибирской, и западной, или европейской, уходящей от Урала на запад. Стало ясным, что для сибирской зоны характерна металлургия или же металлообработка, основанная почти исключительно на использовании оловянных бронз. Для западной зоны на первый план уже выходят мышьяковые бронзы двух основных видов, при наличии всех прочих основных химико-металлургических групп.
Различия, зафиксированные в таблице 3, весьма показательны. Их значимость очевидна даже при наличии факта неравномерной исследованности территорий. Последнее выражается прежде всего в числе открытых и исследованных могильников. На три крупных некрополя европейской зоны — Сейму, Турбино и Решное, а также коллекцию из Канинской пещеры — в сибирской зоне нам известен лишь один — Ростовка. Именно поэтому изделий на востоке известно почти в 3,5 раза меньше. Суммарная доля единичных случайных находок в восточной зоне по этой причине достигает 1/3, а на западе их почти в 5 раз меньше. Будущие открытия и исследования некрополей в сибирской зоне, конечно же, изменят упомянутые количественные соотношения.
Таблица 3. Зоны сейминско-турбинского металла и основные химико-металлургические группы.
Другие зональные отличия, пожалуй, не менее стабильны и показательны. Это касается прежде всего резкого преобладания на востоке находок литейных форм или, точнее, негативов (22 против 2). В Сибири они доминируют не только среди единичных случайных находок, но также и в инвентаре сравнительно многочисленных погребений литейщиков в Ростовке и Сопке. К западу от Урала мы не знаем подобных захоронений, а обломки литейных форм здесь не связаны с погребальным инвентарем.
Среди материалов восточной зоны существенно меньше ножей в сравнении с западным металлом (1/5 против 1/3). В погребальном инвентаре восточных памятников наконечники копий преобладают над кельтами, в то время как в европейской зоне последних почти в два раза больше, нежели копий. Следовательно, сравнение западного и восточного металла сейминско-турбинских типов, проведенное даже на таком грубом уровне, позволяет наметить существенные различия в этих коллекциях.
Сопоставление типов металлических орудий обеих зон конкретизируют и углубляют намеченную выше картину. Зональная группировка типов позволяет наметить среди них три основных подразделения: 1) типы, распространенные в обеих зонах (так называемые общесейминские); 2) типы, характерные для западной зоны, и 3) типы, характерные для восточной зоны (карты 15–17). Удалось выяснить, что для европейской зоны характерны прежде всего неорнаментированные либо украшенные только поясками кельты (рис. 42, 16; 43, 10, 14; 44, 44; 45, 2). Здесь же сосредоточено основное количество кованых копий с так называемой разомкнутой втулкой (рис. 42, 25; 43, 38; 45, 26, 36; 46, 22), а также литых наконечников с ромбическим стержнем пера (рис. 42, 26, 27; 44, 50–52; 45, 24). Последние здесь количественно преобладают над наконечниками с вильчатым стержнем. В западной зоне гораздо больше пластинчатых и типологически разнообразных ножей (рис. 42, 9-11; 43, 13, 33, 42–44; 44, 3–5, 7, 32–36; 45, 14, 16, 18–22, 33, 34, 37–39). Многие из них сопровождаются металлическими рукоятями (рис. 42, 1, 2; 43, 45; 44, 6; 45, 15, 35, 40, 41). Широко представлены здесь скобели и ножи-пилки (рис. 42, 12, 13; 45, 8, 9, 17).
Для восточной зоны характерны относительно богато орнаментированные заштрихованными треугольниками и ромбами кельты (рис. 46, 16, 19; 47, 2, 3, 10, 26; 48, 7, 13). Здесь чаще встречаются орудия с ушками (рис. 46, 19; 48, 15, 17), а также кельты-лопатки (рис. 46, 25; 48, 5, 6). Среди восточных наконечников копий преобладают крупные вильчатые экземпляры (рис. 46, 20, 21; 48, 8, 9, 12). Только здесь мы встречаем форму однолезвийных ножей-кинжалов с кольцевидным навершием рукояти (рис. 46, 47), а также наконечники копий с очень широким пером (рис. 46, 23).
Общими морфологическими видами для всей сейминско-турбинской области являются прежде всего орнаментированные кельты, на фасках которых изображены треугольники и ромбы (карта 15, тип К-22), наконечники копий с вильчатым стержнем пера, короткие и длинные пластинчатые ножи без металлических рукоятей, большие однолезвийные кинжалы, украшенные фигурными рукоятями. Все перечисленные разряды полнее всего иллюстрируют тесную связь обеих зон и принципиальное единство сейминско-турбинской металлургии на всех громадных пространствах Евразии.
Первичной в системе сейминско-турбинского феномена является, безусловно, восточная зона. Памятники европейские, генетически восходящие к ней, были обязаны последней поставками оловянных бронз. Местная европейская металлообработка, проводившаяся сейминско-турбинскими мастерами, не вызывает сомнений благодаря наличию типологически своеобразных серий орудий и украшений. Отсюда, однако, вытекает вопрос о характере доставки на европейские территории оловянных бронз: в виде готовых изделий или же сырья — слитков металла? Сопоставление химико-металлургических и типологических групп показывает, что имели место обе формы проникновения. Оловянные бронзы шли на отливку как общесейминских типов, так и собственно «европейских» форм орудий. Правда, при этом нельзя исключить переплавку на месте лома изделий из медно-оловянных сплавов. Еще одно следует отметить особо: доля оловянных бронз среди общесейминских типов орудий заметно выше, нежели в чисто «европейских» сериях. Поэтому логичным будет заключение о наличии среди общесейминских форм какой-то доли попавших в Европу готовых изделий. Ярче всего об этом свидетельствует группа однолезвийных кинжалов с фигурной рукоятью (рис. 42, 1; 43, 45; 45, 15).
Доставка орудий с запада на восток является исключением. Известны лишь два предмета, которые своей формой и составом металла (мышьяковые бронзы) указывают на уральские типы и рудные источники: наконечник копья с разомкнутой втулкой и нож из Ростовки (рис. 46, 12, 22). Они явно демонстрируют какие-то контакты с носителями культуры типа Синташты в Зауралье; их чуждый, привносной характер в комплекс Ростовки очевиден (данные вещи относятся нами к так называемому евразийскому компоненту металла в составе сейминско-турбинских коллекций, и речь о нем пойдет ниже).
Взаимосвязи в пределах сейминско-турбинской области.
Сейминско-турбинский феномен представлял собой очень сложное культурное явление. Рассмотрение структуры этого феномена мы начали с выделения наиболее крупных ее блоков — двух зон, восточной и западной.
Обратимся теперь к более мелким структурным подразделениям, к разряду которых можно отнести важнейшие могильники этой области.
Сопоставим основные некрополи между собой по типологическим и химико-металлургическим признакам их инвентаря для выявления степени близости. Сравнение некрополей по этим группам признаков характеризует различные стороны явления. Типологическая близость металла из двух или более коллекций свидетельствует либо о принципиальном единстве стереотипов производимого на месте набора орудий, либо о едином источнике импорта изделий. На материалах европейской зоны возможно предполагать оба пути сложения коллекций для основных некрополей, однако местное производство орудий доминировало во всех случаях. При сопоставлении набора типов из могильников и установлении степени их сходства необходимо не упускать из виду и ритуальные особенности. Сравниваемые коллекции могут быть близкими не только в случае единых стереотипов производства, но также и принципиального сходства ритуала, что находит отражение в наборе погребального инвентаря. Морфология производства может быть сходной, и тем не менее, погребальные коллекции будут различаться из-за требований ритуала.
Близость по химико-металлургическим признакам свидетельствует уже о несколько иных гранях взаимосвязей между различными группами населения и производственными центрами. Прежде всего это реальная связь различных групп населения с одними и теми же рудными центрами и металлургическими очагами. Скажем, оловянные бронзы говорят о получении этого металла с Алтая; весь прочий металл свидетельствует о контактах с уральскими металлургическими центрами. Другая грань, которая угадывается в показателях степени близости по химико-металлургическим признакам, — приверженность мастеров тех или иных групп населения определенным традициям в использовании и приготовлении сплавов металлов. Традиция эта зачастую носит сакральный характер и устойчива в течение длительного времени. Нарушаться она может лишь в случае отсутствия у литейщиков необходимой лигатуры. Пример олова говорит об этом особенно ярко.
Своеобразие морфологического состава предметов каждого из основных могильников представлено в рисунках (рис. 42–48) и в таблице 4. Распределение проанализированных образцов металла из каждого некрополя дано в таблице 5. При сравнении различных коллекций металла мы пользовались относительно несложными статистико-комбинаторными методами, позволяющими судить о степени близости достаточно объективно[21]. При сопоставлении по морфологическим показателям мы использовали данные всех четырех крупнейших могильников; при расчетах по химико-металлургическим показателям к ним добавилась также довольно представительная коллекция морфологически невыразительных бронз из Канинской пещеры.
Таблица 4. Типологический состав металлического инвентаря из основных могильников.
Примечание: Знаком * помечены разряды и серии, относимые к формам Евразийской металлургической провинции; знаком ** — неопределенные. Для коллекции из Ростовки учтены все негативы литейных форм. Обозначения индексов (К, КД и НК) см. на картах 15–17.
Таблица 5. Распределение образцов химико-металлургических групп по памятникам.
По типам бронзового инвентаря для Сеймы ближе всего оказалась коллекция из Решного; существенно уступают ей в этом отношении Турбино и Ростовка. Для металла из Турбинского некрополя практически равнозначна бронза из Сейма и Решного; несколько уступает им коллекция из Ростовки. Для Решного ближе всего Сейма, а с Турбиным и Ростовкой степень близости уже существенно ниже. Для Ростовки степень сходства с европейскими могильниками сравнительно низка и примерно однозначна.
Иная картина в ряде случаев обнаруживается при анализе степени близости по химико-металлургическим признакам. Для Сеймы вновь существенно ближе других металл Решного; затем в значительном отрыве следует коллекция из Канинской пещеры и далее Турбина и Ростовки. Для Турбина также ближе всего металл из Решного за счет доминирования группы мышьяковой меди; намного уступает последнему коллекция из Сеймы. Для Сеймы в свою очередь ближе бронзы из Канинской пещеры и Ростовки. Для Решного наибольшее сходство обнаруживают коллекции из Турбина, а затем из Сеймы; гораздо ниже степень сходства с Ростовкой и затем с Канинской пещерой. Ростовка и Канинская пещера имеют высокую степень близости по химико-металлургическим группам за счет доминирования оловянных бронз; гораздо ниже степень сходства с металлом из Сеймы, а затем с Турбиным и Решным.
Наибольшее внимание привлекает в этой связи иерархия показателей близости по обоим основным признакам. Достаточно четкой зависимости между типологическим и химико-металлургическим сходством в коллекциях металла не наблюдается. Могли отливать относительно сходные формы орудий, но использовать для этого металл различных групп, и наоборот: из однородных сплавов выделывали несходные типы орудий. Весьма аномальным в связи с этим рисуется положение среди европейских коллекций металла из жертвенного места в Канинской пещере. Здесь практически нет «европейского», уральского металла, он в основном восходит к алтайским источникам. Именно потому столь высока его степень близости к ростовкинским бронзам и низка к географически близким из европейских некрополей.
Продолжая рассмотрение структуры сейминско-турбинского феномена, следует обратить внимание еще на одно важное обстоятельство. В коллекциях металла из важнейших некрополей четко вычленяются два основных компонента, названных собственно сейминско-турбинским, а также евразийским.
К собственно сейминско-турбинскому компоненту металла относятся изделия, найденные почти исключительно в некрополях или закрытых комплексах. Его основу составляют фактически все кельты, наконечники копий с вильчатым или же ромбическим стержнем пера, пластинчатые ножи и кинжалы, однолезвийные кинжалы с фигурными рукоятями, а также чеканы. В памятниках прочих культур эти формы не встречаются вовсе или же их наличие там может быть объяснено случайностью.
Так называемый евразийский компонент металла состоит из орудий и украшений, типы которых присущи различным очагам Евразийской металлургической провинции (Черных, 1978б) и встречаются в инвентаре целого ряда культур данной провинции (прежде всего абашевской). К нему относятся наконечники копий с разомкнутой втулкой (рис. 42, 25; 43, 38; 45, 26, 36; 46, 22), ножи с перекрестьем и перехватом (рис. 42, 10; 43, 43; 44, 34, 48; 45, 38; 46, 10, 12), втульчатые топоры (рис. 42, 20; 43, 15; 45, 12), плоские тесла-долота (рис. 43, 34; 44, 42; 45, 27), а также различные кольца и браслеты (рис. 42, 3, 4; 43, 1–4; 44, 49). Громадное большинство их параллелей отмечено в памятниках прочих евразийских культур, а в сейминско-турбинских некрополях они составляют явное меньшинство. Кроме того, в этих могильниках находят вещи очень простых форм — стержни, шилья, крючки и т. п. (рис. 42, 14, 15; 43, 8, 9; 44, 39, 40; 45, 4, 5, 29–32), которые не включаются нами ни в один из намеченных основных компонентов и относятся здесь к неопределенным типам предметов.
Сейминско-турбинский компонент является основным во всех коллекциях крупнейших могильников и представляет там от 60 до 80 % всех изделий (Сейма — 60 %, Турбино — 60,9 %, Решное — 70,4 %, Ростовка — 80 %); коллекция из Канинской пещеры типологически мало выразительна, а материал морфологически фрагментарен.
Выявление евразийского компонента в составе сейминско-турбинского металла чрезвычайно существенно. Оно помогает нам четко указать на те евразийские культурно-исторические общности, с которыми вступали в различные контакты сейминско-турбинские группы населения. Евразийский компонент в громадном большинстве случаев ведет нас к абашевской общности, с которой, вне всякого сомнения, сейминско-турбинские группы имели тесные взаимоотношения. Некоторые типы, в частности втульчатые топоры из Сеймы, Мурзихи I и Соколовки (рис. 42, 20; 45, 12), отличающиеся массивным обухом, имеют свои параллели в древностях срубной общности. Ряд форм орудий и украшений встречается в ряде культур Евразии, и потому их относительно трудно сопоставлять с конкретными памятниками, хотя они также встречаются и в абашевских комплексах.
Эта информация существенно пополняется за счет изучения химико-металлургических групп меди, которые шли на отливку орудий и украшений, причисляемых нами к евразийскому компоненту. Из 48 изделий 33 (или более 2/3) изготовлялись из мышьяковой меди, 7 изделий (почти 15 %) — украшения из серебра. Остальные группы весьма малочисленны: 3 изделия — мышьяковисто-сурьмянистые бронзы, 4 — оловянно-мышьяковистые бронзы, 1 — оловянная бронза. Серебро и мышьяковистая медь (группа ТК) — самые типичные химико-металлургические группы для уральского варианта абашевской культурно-исторической общности. Следовательно, евразийский компонент металла свидетельствует о теснейших взаимосвязях сейминско-турбинских и абашевских групп населения. Пример более восточных связей — находки орудий в Ростовке, относимых нами к евразийскому компоненту (см. выше) и сопоставляемых с комплексами из Синташты. Гораздо менее существенными являлись связи сейминско-турбинских групп со срубным и раннеандроновским (петровским) миром степей и лесостепей Евразии.
Весьма важен и другой аспект выявления евразийского компонента. При изучении степени близости коллекций всех крупнейших могильников лишь по сейминско-турбинскому ядру металла, исключая евразийский компонент, их показатели в целом заметно уменьшаются. Парадоксальность этого наблюдения подчеркивается и при сравнении типов, с одной стороны, и химико-металлургических групп — с другой. Следовательно, сейминско-турбинский компонент, являвшийся ядром коллекций, имел гораздо больше различий, нежели более монотонный в химическом и морфологическом отношениях вторичный здесь евразийский компонент. Резко падает также и положительная взаимозависимость между степенью близости по обоим основным признакам. При сравнении коллекций лишь по сейминско-турбинскому компоненту она становится совершенно незначимой. Стало быть, сходство в форме вовсе не означало пользование едиными источниками металла, и наоборот, пользование едиными химико-металлургическими группами не влекло за собой единство в морфологии.
Данный вывод подкрепляется сравнением степени сходства в связи с географической удаленностью друг от друга различных памятников. Здесь избран путь замера удаленности в зависимости от протяженности речных систем, по которым, как справедливо полагают, и двигались сейминско-турбинские группы. Для европейской зоны показатели этой удаленности будут следующими (расстояния даны приблизительные). Турбино-Сейма: 1300–1500 км. Турбино-Решное: 1500–1700 км. Турбино-Канинская пещера: 500–600 км. Сейма-Решное: 200–250 км. Сейма-Канинская пещера: 1800–2000 км. Решное-Канинская пещера: 2000–2200 км. Наиболее удаленный от всех — Ростовкинский некрополь на Иртыше. Его примерное расстояние от европейских памятников следующее: Турбино — 2000–2600 км, Канинская пещера — 2500–3000 км, Сейма — 3500–4000 км, Решное — 3700–4200 км. Неопределенность расстояния Ростовки от восточноевропейских могильников, естественно, возрастает, поскольку реальный путь передвижения возможен здесь по нескольким рекам — более коротким или же длинным.
Сравнение коллекций по типологическим признакам приводит нас к ожидаемым результатам, а именно: чем больше удаленность памятников друг от друга, тем ниже степень близости по формам орудий. Причем этот показатель особенно существен для сейминско-турбинского компонента коллекций. Сравнение же по химико-металлургическим группам приводит нас к неожиданному выводу: никакого значения фактор расстояния не играл. Обоснованное здесь заключение представляется очень важным. Мы столкнулись с поразительной картиной внешней «беспорядочности» связей по источникам металла. Ближайшие памятники могли содержать металл, резко различный по химическим характеристикам, а отдаленные — сходный (вроде Ростовки и Канинской пещеры).
Этот показатель весьма контрастен с тем, что фиксируется у культур с относительно спокойным и плавным развитием. Вспомним абашевскую общность: чем дальше от Зауралья отстоит памятник или вариант культуры, тем реже в нем встречается мышьяковая медь ТК и, наоборот, нарастает чистая медь, выплавленная из песчаников (Черных, 1970, рис. 26, 28). Не вызывает поэтому сомнений, что характер и структура взаимосвязей внутри сейминско-турбинской области резко отличались от иных синхронных культур Евразии. Видимо, в этой области или по крайней мере в ее европейской зоне доминировали сложные перекрестные взаимосвязи, зачастую независимые от географического положения той или иной группы. Характер подобных связей был присущ, по всей вероятности, культурам подвижным, с беспокойным, неровным и скоротечным развитием.
Сейминско-турбинский феномен и евразийские культуры.
Следы обитания и передвижения сейминско-турбинского населения обнаружены на тысячекилометровых пространствах Евразии. Следует уже априорно предполагать, что его группы могли вступать в разнообразные контакты с различными культурами на этих обширных территориях. Целесообразно рассмотреть эти взаимосвязи по соответствующим зонам сейминско-турбинской области.
Евразийский компонент в общем комплексе металла западных могильников показал нам, что на первом плане для сейминско-турбинских групп стояли взаимосвязи с племенами абашевской общности преимущественно ее зауральского варианта. Это засвидетельствовано и типологическими, и химико-металлургическими признаками бронзового инвентаря. Из крупных некрополей этой зоны наибольшая доля евразийского компонента приходится на долю Сеймы (25,8 %) и Турбина (24,4 %) — Гораздо меньше этого металла в Решном (16,7 %) и совсем мало в Ростовке (6,5 %) и Канинской пещере (5,3 %). В Сейме при доминировании абашевских связей сильнее всего чувствуется линия срубных контактов, а точнее — вероятно, взаимодействий с так называемым «синкретичным» срубно-абашевским типом культуры. Для Турбина взаимосвязи с абашевской общностью являются практически единственными.
Предполагается, что носители этого металла — выходцы из абашевской, а также срубно-андроновской среды — были инкорпорированы в состав сейминско-турбинских групп в ходе продвижений последних по пространствам Урала и Восточной Европы. Определенные аргументы для такого заключения мы черпаем в изучении «закрытых» комплексов Турбина, Решного и Ростовки. Из 79 таких комплексов металлические предметы евразийского компонента содержатся лишь в 15. Доля их, таким образом, близка 1/5 общего количества, что приблизительно соответствует соотношению изделий обоих компонентов. 64 могильных комплекса содержат металлические предметы, относящиеся исключительно к сейминско-турбинскому компоненту; в 11 могилах встречены только предметы евразийского облика; лишь 4 могилы дают сочетание вещей обоих компонентов. Налицо, таким образом, достаточно строгая дифференциация могильных комплексов по их отношению к сейминско-турбинскому или евразийскому компонентам. При этом богатейшие захоронения — с кельтами, вильчатыми наконечниками копий и литейными формами — никогда предметов евразийского облика не содержали. Погребения с евразийскими формами чаще всего не относятся к числу наиболее насыщенных инвентарем: лишь могила в Турбино содержала 4 подобных металлических предмета. Если богатство металлом хотя бы косвенно отражает социальный статус погребенных, то можно заключить, что выходцы из абашевской среды занимали в сейминско-турбинских группах особое место, но вряд ли достаточно высокое положение.
Абашевские инкорпоранты хоронили своих соплеменников на центральных кладбищах: им это дозволялось. В Турбине могилы с этим металлическим инвентарем рассеяны по всей площади некрополя. Интересно, что в Ростовке чужеродные предметы залегали в центре могильных остатков, однако самих вещей этого рода в этом некрополе очень мало.
О тесных связях с абашевским миром свидетельствует и немногочисленная коллекция керамики, происходящая в основном из Решного. Любопытно, что 4 горшка сочетались в могильных комплексах с вещами, относящимися к сейминско-турбинскому компоненту (могилы 2, 4, 5, 12); другие 5 горшков металлом не сопровождались. Вся эта керамика по форме разнообразная. Сосуды отличаются ребром по тулову или же колоколовидностью, дно уплощенное или округлое. Большая часть горшков украшена зигзаговидными линиями или насечками по венчику и горлу. Два сосуда неорнаментированы. В глиняном тесте — примесь раковины. Все сосуды из Решного полнее всего соответствуют керамической коллекции средневолжского абашева. Судя по сохранившимся эскизным зарисовкам сосудов из Сейминских погребений (Жуков, 1925, рис. III, 9; Бадер, 1970, рис. 64, 74), им также следует искать аналогии среди мира абашевской керамики, равно как и некоторым сосудам из Соколовки (Косменко, Казаков, 1976, рис. 2, 1, 2, 4, 5).
Следовательно, и металл и керамика указывают на тесные взаимосвязи с абашевской общностью и совершенно расходятся с высказанными ранее мнениями о принадлежности сейминско-турбинских могильников местным прикамским и приокским племенам.
Противоречит этим гипотезам и исследование каменного инвентаря, также использовавшегося для доказательства местного характера сейминско-турбинских могильников. Кремневые изделия представлены здесь по преимуществу наконечниками стрел и дротиков различных типов. Чрезвычайно важной представляется серия вкладышевых орудий. Кроме того, известны скребки, отщепы и другие изделия. Техника выделки всех этих изделий отличается весьма высоким уровнем, превосходящим тот, что мы видим в синхронных восточноевропейских культурах. Кроме того, основу каменных коллекций составляют типы орудий, по своей морфологии не отвечающих восточноевропейским образцам: наконечники стрел с прямым основанием (рис. 42, 7; 43, 17, 19, 23; 44, 8-29; 47, 9) и ножевые вкладыши (рис. 42, 5, 6; 43, 20–22, 24, 25, 28–31). Только наконечники стрел с треугольным черешком (рис. 42, 8; 43, 26) находят многочисленные параллели в целом ряде восточноевропейских культур: срубной, поздняковской, приказанской. Однако гораздо чаще они попадаются среди материалов фатьяновско-балановской и абашевской общностей (Крайнов, 1972б, рис. 26; Халиков, 1966а, табл. V).
Следовательно, многие ведущие типы кремневого инвентаря сейминско-турбинских памятников слабо совместимы с восточноевропейскими каменными орудиями (Сафронов, 1964, 1965). Их параллели находятся в южных и восточносибирских культурах эпохи неолита и бронзы (Исаково, Серово, Китой, Глазково). Все эти культуры, как полагал их основной исследователь А.П. Окладников (Окладников, 1955), связаны длительной генетической линией развития, что отразилось на многих формах кремневого инвентаря. Именно в этом районе господствует вкладышевая техника изготовления орудий и получили значительное распространение наконечники стрел с прямым основанием. В Европу скорее всего была принесена технология обработки кремня, но не сами импортные каменные изделия.
Более отчетливо связи с тем же районом, локализованным в северных отрогах Саяно-Алтая, выявляются при анализе нефрита. О прибайкальских источниках этого камня писал уже В.А. Городцов (1927). Позднее к этому мнению присоединились С.В. Киселев (1949, с. 38, 62), А.П. Окладников (1955, с. 188, 189), В.А. Сафронов (1965, с. 59) и др. Высказывались, правда, мнения и о более восточных месторождениях нефрита (Членова, 1972, с. 139; Винник, Кузьмина, 1981, с. 60), но никаких весомых аргументов для доказательств обеих точек зрения в виде, например, петрографических анализов приведено не было. Типологическое же сходство восточноевропейских колец из нефрита с восточносибирскими делает гипотезу о саянских источниках намного более предпочтительной.
Следовательно, достаточно отчетливые параллели кремневому и нефритовому инвентарю уводят нас на восток, но уже существенно более далекий, нежели сибирская зона сейминско-турбинских памятников. Говоря о культурной идентификации последних с сибирскими культурами, мы должны будем коснуться и проблем генезиса самого сейминско-турбинского феномена.
В вопросе о связи Ростовки с окружающими этот могильник культурами царит столь же примечательная разноголосица. Некрополь то объединяют в единую общность с Самусь IV, то сопоставляют Ростовку и погребение в Сопке с кротовской культурой и т. д.
При всех попытках таких сопоставлений основой является керамическая посуда, поскольку металл, кремень и нефрит местных корней не обнаруживают. Однако даже сама принадлежность собранных на поверхности могильника фрагментов посуды к погребальным комплексам является весьма спорной. Отдельные черепки могли попасть в засыпь могильных ям во время разрушения последних. Поэтому аргументов для достаточно строгих заключений очень мало.
Сосуды Ростовки отличаются упрощенной формой — типа банки (рис. 46, 13–15). Орнаментация, выполненная гребенчатым штампом, заполняет, как правило, всю или же большую часть сосуда. Данная посуда существенно отличается от той, какую мы знаем в западных памятниках европейской зоны. В целом же она вряд ли может быть сопоставлена только с одной из культур западносибирского региона и несет на себе черты целого круга местных общностей типа Кротово, Окунево, Самусь и др.
В Ростовке известен также обильный костяной инвентарь. Наиболее интересны находки пластинчатых лат (могилы 3, 6, 33). Эти панцири весьма сходны с оборонительными доспехами из могил глазковской культуры на Усть-Илге на Лене и у д. Перевозной на Енисее, которые А.П. Окладников (1955, с. 233, 234, 248, 250, 252, рис. 118) в свое время считал образцами древнейших костяных лат в Северной Евразии. Здесь уместно вспомнить о костяном инвентаре из Канинской пещеры на Печоре, где обнаружены костяные наконечники стрел и составные рыболовные крючки, также имеющие явные аналогии в Восточной Сибири (Буров, 1983, с. 43, рис. 7).
Итак, костяные, каменные и нефритовые изделия, вероятно, указывают на один из районов распространения культур, явившихся одним из слагаемых сейминско-турбинского феномена: таежные пространства между Енисеем и Байкалом к северу от Саян. Вторую и основную слагающую этого феномена — металлургию и коневодство — отсюда вывести не удается: ее следует искать в ином регионе. Условиям зарождения металлургии сейминско-турбинского типа наиболее соответствует Алтай, преимущественно его западные районы. Об этом говорят, во-первых, мощные древние горнорудные разработки меди и олова. Во-вторых, здесь мы находим образцы всех трех основных категорий сейминско-турбинского оружия: кельты, вильчатые копья и ножи-кинжалы. В этом районе очень рано возникает технология оловянных бронз, восходящая еще к окуневской культуре (Пяткин, 1983). И, наконец, об этом говорят скульптурные фигурки животных на рукоятях кинжалов из Сеймы, Турбина, Ростовки, Елунина и Джумбы (рис. 42, 1; 43, 45; 46, 18; 48, 1). Изображенные на них лошади, по мнению палеозоологов (Бадер, 1970, с. 115; 1971, с. 101, 102), могли водиться лишь, в области Западного и Южного (Монгольского) Алтая и Восточного Тянь-Шаня. Еще более важен анализ фигурок горных баранов — архаров на ноже из Турбина. На основании заключения В.И. Цалкина археологи делают вывод об алтайском происхождении этого кинжала (Бадер, 1964а, с. 123). Художник-литейщик, создававший эту отливку, должен был видеть этих животных на месте их обитания. Видимо, о сходной горной фауне, возможно, обитавшей на Алтае, свидетельствуют скульптурка хищника кошачьей породы на втулке наконечника копья из-под Омска (рис. 48, 12), изображение горного козла на кельте-лопатке из Ростовки (рис. 46, 25).
Итак, исходный и пока что гипотетический район первоначального формирования сейминско-турбинской металлургии локализуется, видимо, на крайней юго-восточной периферии всей обширной сейминско-турбинской области. Гипотетический район локализации второго слагаемого данного феномена уходил к более восточным и северо-восточным территориям. Различия в локализации двух основных слагающих — металлургии и коневодства, каменного и костяного инвентаря — подводят нас к заключению о синкретическом характере самого явления уже на стадии его формирования. По мере продвижения этих культурных групп на северо-запад и запад они впитывали в себя, видимо, элементы западносибирских культур. Начиная с Урала, особенно заметными стали включения абашевского населения и ряда черт их материальной культуры.
Абсолютная и относительная хронология.
Проблема хронологии памятников сейминско-турбинского типа исключительно важна. По меткому выражению М. Гимбутас, эти могильники являются ключом к хронологии многих евразийских культур (Gimbutas, 1956). На основании анализа бронз для обширных пространств Евразии был выделен хронологический горизонт, названный сейминским (Черных, 1970, с. 94, 95).
С нашей точки зрения, решающей для хронологии сейминско-турбинских древностей является так называемая западная, или балкано-микенская линия «привязок». Она основана, во-первых, на дате Бородинского клада с его сочетанием импортного серебряного вильчатого наконечника копья с другими предметами, покрытыми так называемым микенским орнаментом. Мы полагаем справедливыми мнения о датировке этого комплекса в пределах XVI–XV вв. до н. э., во всяком случае не позднее XV в. (Мерперт, 1962, с. 19–21; Тереножкин, 1965, с. 64, 65; Бочкарев, 1969, с. 153, 154; Hachmann, 1957, s. 170–173; Mozsolics, 1967, s. 121–123; Vladar, 1973, s. 341–344 и др.). Во-вторых, и это более важно, основанием для такого заключения является ныне уже многочисленная серия костяных округлых пластинчатых псалиев с шипами, обнаруженных в памятниках абашевской и андроновской общностей (Пряхин, 1976а, с. 122–125; Кузьмина, 1980, табл. I). Особенно большая серия псалиев найдена в могилах Синташты (Генинг, 1977, с. 53–73).
Прямые параллели этим псалиям в IV шахтовой гробнице Микен уже много раз обсуждались в литературе (Лесков, 1964, с. 303; Oancea, 1976, s.71–73; Hüttel, 1981, s. 40–48 и др.). Исследователи указывают на XVI и, может быть, XV в. до н. э. в качестве наиболее вероятной датировки этого вида конской упряжи. Позднее уже господствуют иные типы псалиев. Деталей подобной сбруи в сейминско-турбинских комплексах нет. Однако теснейшие связи сейминско-турбинских групп европейской зоны с абашевской общностью позволяют уверенно датировать эти памятники также в пределах XVI–XV вв. до н. э. Свидетельств более поздней хронологии, основанной на балкано-микенской линии привязок, нам не известно.
Восточная, или ананьинская, линия привязок, ярким сторонником которой выступила Н.Л. Членова (Членова, 1972, с. 135–139), приходит в резкое противоречие с западной и теми заключениями, которые следуют на основании балкано-микенских параллелей. Помещать в XI–VIII вв. до н. э. всю свиту сейминско-турбинских комплексов, как делает Н.Л. Членова — значит, опровергать чрезвычайно убедительные параллели в конской сбруе и орнаментах, обнаруженных в восточноевропейских и балкано-карпатских культурах. Столь же недостоверной является так называемая кавказская линия привязок (Сафронов, 1968, с. 90–114), поскольку хронология Северного Кавказа для культур этого времени является крайне слабо разработанной.
Предположения о более ранней дате сейминско-турбинских памятников и всего сейминского хронологического горизонта Евразийской металлургической провинции делаются вполне реальными и в свете попытки передатировки всей свиты позднебронзовых культур Северных Балкан и Карпат на основе средиземноморских южных параллелей и анализа соответствующих комплексов (Черных, 1978а, с. 254–261). Горизонт древностей поры так называемых «микенских влияний», датируемый также XVI–XV вв. до н. э. и в целом синхронный сейминско-турбинским комплексам, тесно смыкается по времени с последующим, представленным целой серией бронзовых кладов. Последний синхронен с так называемым ингуло-красномаяцким очагом Северного Причерноморья, и начало его может восходить к XV–XIV вв. до н. э.
Поскольку дата XVI в. до н. э. в основном определяется для западных памятников сейминско-турбинского типа, то правомерно возникает вопрос о вероятности более ранней датировки (например, XVII в. до н. э.) для наиболее восточных комплексов. Прямых данных для этого нет. Лишь только анализ угля на С14 из одной могилы могильника в Елунино на Алтае дал дату 1610±30 лет до н. э. (сообщение Ю.Ф. Кирюшина). Если это подтвердится серией будущих радиоуглеродных определений, то мы сможем более уверенно говорить о формировании самого феномена в пределах XVII в. до н. э.
Судя по всему, бытование сейминско-турбинского феномена было непродолжительным: вряд ли более двух столетий. Это по существу заставляет нас отказаться от попыток установить относительную хронологию некрополей, исключая то, что мы уже говорили о более раннем возрасте исходных центров формирования на востоке. Кроме того, раскопанных могильников и отчетливых «закрытых» комплексов, насыщенных разнотипными предметами, слишком мало для установления их относительных хронологических позиций.
Сейминско-турбинский транскультурный феномен.
Во второй четверти II тыс. до н. э. процессы деформации и разрушения обширной Циркумпонтийской металлургической провинции (ЦМП) практически завершились. Система металлургических и металлообрабатывающих очагов, объединенных в ЦМП, являлась, по всей вероятности, центральной для культур Старого Света в раннем и среднем бронзовых веках. В те периоды металл и металлургия, а также знания о металлических орудиях и умение производить их не выходили далеко к востоку от Урала.
С разрушением Циркумпонтийской провинции перестраивается вся энтокультурная карта северной половины Евразии. Исчезают старые и появляются новые культуры. Быстро формируются системы иных металлургических провинций, среди которых самое пристальное внимание привлекает Евразийская (ЕАМП).
Основными чертами позднего бронзового века для Северной Евразии можно считать следующие: 1) гигантский скачок в распространении металлургии и металлообработки в восточном и северо-восточном направлениях среди неолитических культур степной и таежной зон Азиатского континента; 2) почти повсеместное распространение оловянных бронз в качестве господствующего или же ведущего типа сплавов на медной основе; при этом, однако, сохраняются наиболее ранние отдельные культуры (например, абашевская), где употребление таких бронз неизвестно; 3) начало новой, сложной технологии металлообработки — тонкостенного литья наконечников копий и кельтов, у которых таким приемом формовались так называемые «слепые» втулки для насада их на рукоять (Черных, 1978б, с. 71, 75).
Все перечисленные инновации проявлялись на фоне формирования новых металлургических провинций, в частности ЕАМП, которая в период своего апогея охватывала огромные пространства от Саяно-Алтая на востоке до Поднепровья на западе, от Черного моря, Предкавказских степей и полупустынь Средней Азии на юге до таежной зоны Евразии на севере. Судя по характерному набору типов металлических орудий и украшений, генезис производства ее основных форм в ведущих металлургических и металлообрабатывающих центрах восходит, безусловно, к очагам ЦМП среднего бронзового века. Импульс для возникновения металлургии, по крайней мере в степях Азии, последовал с запада, из пределов Волго-Уралья. Весь облик степных азиатских культур андроновского круга приобретает весьма сходный характер с восточноевропейскими. Металл в этой системе является лишь одним из элементов отмечаемой близости.
Однако с западным импульсом, приведшим к формированию Евразийской провинции, мы связываем лишь первую характерную черту позднебронзовой эпохи, а именно широкое территориальное распространение металла в восточном направлении. Ни оловянных бронз, ни технологии тонкостенного литья из волго-уральских очагов не могло происходить. Оловорудных источников в Восточной Европе и на Урале нет. Количество оловянных бронз в культурах даже позднебронзового времени здесь относительно невелико, а некоторые культуры — типа абашевской общности — их не знают вовсе. Отливка деталей орудий с тонкими стенками втулок в этом районе также не характерна: подобные орудия в Восточной Европе по преимуществу выковывали. Литые орудия — наконечники копий и кельты — появляются здесь позднее под влиянием исходного сейминско-турбинского импульса. Следовательно, и распространение оловянных бронз, и технология тонкостенного литья орудий и оружия должны быть увязаны с иными источниками и влияниями. Их исходные центры локализовались, по всей видимости, на востоке, в области Алтая, рассматриваемой здесь в самом широком географическом смысле этого региона.
Зарождение технологии тонкостенного литья восходит к гениальной догадке использования сердечника, вставлявшегося в полость двух- или многостворчатой литейной формы на определенном расстоянии от стенок литейной матрицы. Для мастера-литейщика техническая проблема заключалась в строгой фиксации сердечника внутри формы. Выигрыш от внедрения новой технологии трудно переоценить. Ведь наиболее трудоемкая кузнечная операция при отковке наконечников копий, например, была связана с формовкой втулки.
В этом, равно как и в других сходных с этим случаях, мы постоянно задаем себе вопрос: могли ли подобные открытия свершаться в областях, где само производство металла и выделка из него орудий не имели длительных и мощных корней? Не разумнее ли искать исходные области в тех регионах, где металлургия имела тысячелетние корни?
Принципиальный ответ на этот вопрос дает чрезвычайно яркий пример с балкано-карпатской металлургией и горным делом V — начала IV тыс. до н. э. Вспышка их была внезапна, ведь в предшествующий период здесь господствовали культуры неолитические. Уровень горно-металлургического производства в Балкано-Карпатье несопоставим с любой другой областью Старого Света, включая Малую Азию и Передний Восток. Парадокс заключался в том, что в последних регионах металлургия развивалась уже с VII тыс. до н. э., но крайне вяло и невыразительно. Предполагается, что именно из этих районов мог последовать на Балканы исходный импульс для начала горно-металлургического дела. Однако он и остался только исходным импульсом. Последующие феноменальные открытия и усовершенствования в технологии должны быть связаны исключительно с деятельностью балкано-карпатских мастеров горного дела, металлургии и металлообработки (Черных, 1978а, с. 276).
Традиции могут служить тем фундаментом, с которого начинается новый тип производства. При этом каждый такой скачок связан с непременным отрицанием старых стереотипов и их ломкой. Если отказа не происходит, то традиции сковывают, мешают новому, заставляют мастеров строить свое производство в рамках прежних догм и стереотипов. Поэтому культуры, лишенные подобных традиций, предоставляют мастерам гораздо большую свободу действий и творческой фантазии. Наверное, подобные явления особенно характерны, когда такие культуры включают в свои структуры чуждых мастеров и не ограничивают их деятельности системой строжайших табу и нормативных предписаний. Тогда мы вправе ожидать, что именно в их среде может произойти «взрыв» открытий.
Предложенная здесь модель объяснения вполне приложима к исходным культурным объединениям сейминско-турбинского типа, локализуемым нами в Алтайской горной и предгорной системе. Мы ни в коем случае не можем отвергнуть возможности зарождения в данном регионе и в данной культурной среде новой и совершенной технологии, несмотря на отсутствие там длительных металлургических традиций. Может быть, именно данное обстоятельство и способствовало самим открытиям, а также быстрому распространению принципиально новой технологии, орудий и оружия первоначально в сейминско-турбинской культурной среде, а затем и в иных общностях.
Культурологическая модель и основные вехи истории.
Сейминско-турбинский феномен мы именуем транскультурным: памятники рассматриваемого типа разбросаны по громадной территории, занятой множеством культур; сейминско-турбинские группы явно входили в контакты с населением этих общностей. Однако мы не смогли очертить территорию исключительного распространения памятников данного типа. Следовательно, один из непременных признаков археологической культуры — территория у нас отсутствует. Подвижность и динамичность носителей данного феномена очевидна. Об этом говорят практически все результаты исследований. Поэтому модель данного явления следует рассматривать в динамике: от неожиданного синтеза исходной культуры и стремительного продвижения на запад вплоть до исчезновения.
Очень часто зарождение новых этнокультурных общностей приходится на периоды глобальных сломов культур, к которым, например, относится период, приходящийся на вторую четверть II тыс. до н. э. Распад протяженных цепей культур приводит, как правило, к синтезу новых на базе «осколков» старых социальных объединений. Подобный синтез порождает принципиально новые системы, которые могут впитывать в себя в большей или меньшей степени черты прежних. Для исходных сейминско-турбинских групп мы предполагаем слияние двух компонентов культуры. Первый из компонентов локализовался в Алтайской горной и предгорной области в экологическом окружении степных и лесостепных пространств. Он был представлен металлургами и коневодами (вероятно, всадниками). Данные занятия являлись ведущими в их жизнедеятельности. Именно с этим компонентом ассоциируются наиболее яркие и характерные черты, выделяющие сейминско-турбинский компонент среди прочих евразийских общностей.
Другой компонент связывается нами с восточносибирской таежной зоной к северу от Саяно-Алтайской горной системы, на территории между Байкалом и Енисеем. Здесь обитали подвижные — в сравнении, например, с западносибирскими — группы охотников и рыболовов (Окладников, 1970, с. 176–179), умевшие изготовлять прекрасный каменный и костяной инвентарь. Трудно определить район, где произошло органическое слияние обоих компонентов, приведших к появлению нового типа культуры. Скорее всего это случилось в лесостепных холмистых предгорьях к северу от Алтая, судя по концентрации соответствующих находок (карта 14).
Также очень сложно определить численно преобладающую группировку в этих новых объединениях. Социально доминирующие кланы мы склонны видеть среди металлургов-коневодов. К этой мысли подводят наиболее богатые и выразительные погребения с оружием и литейными формами в Ростовке и Сопке. Беднейшие погребения в сейминско-турбинских могильниках, как правило, представлены лишь кремневыми изделиями, без металла. Не исключено, что в рамках тех объединений могла возникнуть и сохраняться достаточно четкая социально-клановая иерархия, обусловленная происхождением того или иного члена коллектива, а также характером его основных занятий. Металлургия здесь являлась, к примеру, почетной, вероятно, даже сакральной профессией, чему мы знаем немало этнографических параллелей.
Уже с самого начала столь же очевидно проявился агрессивный характер исследуемых нами социальных организмов. Об этом ярко свидетельствуют культ бронзового оружия, находимого в погребальных сооружениях, и стремительное распространение сейминско-турбинских объединений в западном направлении. Скорее всего, это передвижение свершалось не одной, а несколькими группами одновременно. Походы-миграции устремлялись первоначально по преимуществу в северо-западном направлении и шли по междуречью Иртыша и Оби. На левобережье Иртыша эти группы практически не выходили: степные пространства даже в начале движения по какой-то причине их не привлекали. Первый этап походов проходил в основном по лесостепным равнинам.
По всей видимости, стремительность их продвижения обусловливалась не только напористостью сейминско-турбинских групп. Этому способствовало явное превосходство их оружия и средств передвижения. Они двигались в среде культур, где на аборигенов наводили ужас бронзовое оружие и всадники. Еще одной причиной явного предпочтения сейминско-турбинскими группами лесостепных и позднее — лесных равнин Западной Сибири, вероятно, явились столкновения с конными отрядами всадников, которых археологи связывают с абашево-андроновским или петровским типом культуры. Эти отряды также использовали легкие боевые колесницы. Синташтинские погребальные комплексы дают неоспоримые доказательства существования этого нового вида вооружения. И не являются ли бронзовые наконечники копий типа багра (Ростовка, р. Чарыш) оружием, направленным против таких грозных колесниц? Крюком могли зацеплять лошадь, короб колесницы или самого возничего, лишая колесницу управления.
Продвижение сейминско-турбинских отрядов по территории, занятой чужеродными группами, по всей видимости, привело к включению некоторых представителей последних в структуру сейминско-турбинских племен. Кажется, уже первые столкновения с абашево-андроновскими отрядами привели к инкорпорации по крайней мере отдельных представителей этих этносов в сейминско-турбинскую среду. Об этом говорят немногочисленные могилы из Ростовки с «синташтинским» оружием.
Может быть, именно эти столкновения заставили сейминско-турбинских мигрантов придерживаться более северного, таежного пути, куда вели их речные системы Западной Сибири. Условия для передвижения там были более трудными, зато аборигенное население вряд ли могло оказывать им сколько-нибудь успешное сопротивление. Вероятно, с этого времени в качестве основного средства передвижения летом становится для них лодка. Нож из Ростовки с лыжником, зацепившимся вожжами за коня, приоткрывает еще один из способов зимнего передвижения. Летом же эти пространства преодолевать на лошадях неизмеримо труднее. На запад от Иртыша и Оби сейминско-турбинским группам приходилось подниматься вверх по течению левых притоков этих рек по направлению к Уралу.
Вероятно, вблизи Урала начинала особенно сказываться нехватка металла — меди и олова. Его изначальные запасы не могли, естественно, быть бесконечными. Новые источники меди стали доступны для сейминско-турбинских популяций с приходом их на восточные склоны Урала. С этих пор для сейминско-турбинских мастеров металлообработки уральская мышьяковая медь стала основным сырьем для выделки оружия. Из серебра отливали парадные, ритуальные наконечники копий и кельты, отковывали украшения.
Однако для этого пришельцам снова пришлось вступить в контакты с сильными группами абашевских племен, населявших Южный Урал и Приуралье. Трудно определить однозначно характер этих взаимоотношений: были ли они только враждебными или же в определенные периоды между сейминско-турбинскими группами и абашевскими племенами устанавливались терпимые и даже дружеские отношения? Во всяком случае, кажется, что на европейских пространствах в составе сейминско-турбинских групп примерно пятую или четвертую часть уже составляли выходцы из абашевской среды. Последним предоставлялось право погребать своих сородичей на сейминско-турбинских племенных кладбищах. В могилах стала появляться и абашевская посуда: может быть, она принадлежала абашевским женщинам?
После своего формирования и первых успехов в передвижении на северо-запад и запад сейминско-турбинские группы скорее всего выглядели этническим изолятом на фоне аборигенных культур Северной Евразии. Инкорпорация абашевского элемента в их племенные структуры, происшедшая в так называемый «европейский» период их походов, выглядит вынужденной в результате неизбежных человеческих потерь. Никогда в богатых могилах собственно сейминско-турбинского типа мы не застаем морфологически чужеродных видов оружия. Исконное «этническое» оружие — наконечники копий с вильчатым стержнем, кельты и кинжалы с металлическими рукоятями — никогда не передавалось аборигенам. Табу на использование и изготовление данного оружия для иных этнических групп возможно было поддерживать лишь с помощью каких-либо санкций, политического или военного доминирования. Поэтому вряд ли можно исключить, что в какой-то отрезок времени сейминско-турбинским группам удалось захватить политическое господство над многими народами этой зоны Евразии.
На всю историю сейминско-турбинских групп приходится никак не более двух или даже одного столетия. Не слишком ли короткий период отводим мы для тяжелых тысячекилометровых походов? Безусловно, нет. Все сравнительно немногочисленные воинские отряды последующих эпох, продвигавшиеся по этим огромным пространствам Северной Евразии, — будь то викинги или монголы, новгородцы XII в. или русские казаки XVII в., — ухитрялись преодолевать эти территории практически за несколько лет. Оружие этих отрядов было нередко технически более совершенным, нежели у аборигенов. Средства же передвижения принципиально не отличались от тех, что мы предполагаем у сейминско-турбинских групп.
Ворвавшись вихрем в море евразийских народов, сейминско-турбинские племена вскоре исчезли. Они были немногочисленны: часть их, видимо, погибла в воинских схватках, часть растворилась в местной этнической среде. Яркая страница истории завершилась, но память об этих народах воинов-металлургов сохранилась. Наверное, все последующее развитие металлургического производства в Северной Евразии в той или иной мере несло на себе печать открытий, сделанных сейминско-турбинскими мастерами.
Пройдет сравнительно небольшой отрезок времени, и по всей северной половине Евразии начнется отливка наконечников копий и дротиков, кельтов и чеканов. В основу новой металлообработки будет положена технология тонкостенного литья, выработанная в сейминско-турбинской среде. Подобные виды орудий и оружия станут основными для громадного количества культур и общностей на финальных стадиях Евразийской металлургической провинции во время ее очередной трансформации. Для восточного соседа этой системы — металлургических очагов Центральноазиатской провинции будут характерными однолезвийные изогнутые ножи-кинжалы с металлическими рукоятями и фигурными навершиями на них. Начнется здесь и отливка кельтов. Сходные формы оружия быстро распространяются вплоть до Древнего Китая в период Инь. Равно и металлургия раннего железного века на тех же евразийских пространствах в огромной степени будет наследовать сходные стереотипы, сказавшиеся в изготовлении многочисленных серий наконечников копий, кельтов и чеканов (Кузьминых, 1983). Все эти орудия в той или иной степени также несут отпечаток изначального импульса сейминско-турбинской металлургии.