– Зачем? – Я выпил свое вино, желая, чтобы оно было в десять раз крепче. – Как это признание нам поможет? Я стану таким же жалким, как и ты.
Я встал и оставил ее вариться в собственном отчаянии.
Я хотел обсудить с Кярсом наш следующий ход, но его не оказалось в комнате. По пути к выходу из храма, в вестибюле, ведущем в огромный зал с усыпальницей Хисти, наполненный умиротворяющим ароматом бахура[1] и молитвами, мне встретилась Рухи.
Сквозь узкую прорезь в покрывале виднелись только ее ореховые глаза. Поскольку она была Апостолом, я уважительно произнес: «Шейха» – и хотел пойти дальше, но она окликнула меня по имени.
Учитывая, что я почти не видел ее лица, я мало ее понимал. С тем же успехом она могла быть и духом, бродящим по этим священным залам. Я так и не понял, почему она стыдилась того, что с ней сделали Эше и его покойный брат. Стыдиться следовало им, а не ей. Но даже сейчас на ней были шерстяные перчатки и носки под цвет черного покрывала.
– Я слышала, что встреча оказалась не очень плодотворной, – сказала она. – Очень жаль.
Когда я попросил Апостолов назвать Кярса Защитником святых и Святой Зелтурии, Рухи первой поддержала предложение. Она даже принялась убеждать тех, кто сомневался. Очевидно, ею двигала ненависть к Сире.
– Может, нужно было взять тебя с собой, – сказал я. – Твой голос мог бы помочь достучаться до этой троицы.
– Я была в отъезде, иначе обязательно пришла бы, если бы ты попросил.
– В отъезде?
– В своем племени. Ты знал, что Сира послала к ним, как и ко всем остальным абядийским племенам, проповедников, дабы склонить на ее порочный путь? Они даже называют себя несущими свет.
– Я не удивлен. Но что вообще могут говорить ее проповедники? Чему учит ее путь?
– Это путь ненависти, – усмехнулась Рухи и покачала головой. – Они ненавидят нас, ненавидят наших святых. Они хотят крови. Крови нашей веры.
Как сказала Сади, эта ненависть была взаимной. Конечно, как Апостол Хисти, Рухи обязана защищать наш путь от тех, кто его ненавидит.
– Думаешь, нет никакой надежды на согласие?
Насколько всепоглощающей была ее собственная ненависть?
– Апостолы поговаривают о том, чтобы быть более снисходительными к последователям Пути Потомков, и даже о том, чтобы дать им здесь право голоса. Но я считаю, что это только усилит позиции Сиры.
Я посторонился, пропуская группу паломников в белых одеждах, которые прошли мимо и спустились по лестнице, стуча молитвенными четками.
– И что же решили абядийские шейхи? – спросил я Рухи.
– Многие из них зависят от торговли с Кандбаджаром и поэтому не хотят подливать масла в огонь в деле Сиры. Некоторые привозят домой целые мешки золотых динаров, так высоки там цены на пряности. Интересно, сможем ли мы предложить племенам абядийцев какую-нибудь альтернативу, чтобы настроить их против нее?
Зелтурия в эти дни не изобиловала возможностями для торговцев. Паломнические маршруты были больше не безопасны, на них разбойничали йотриды и силгизы. Даже морской путь стал труден из-за саргосцев, приплывавших на своих галеонах из Юны, чтобы доставить нам неприятности.
– А абядийские торговцы когда-нибудь добирались до Лискара? – спросил я. Это был ближайший к Аланье сирмянский город, куда я отправился с Сади и ее племенем после того, как крестейцы завоевали Костану.
– Конечно. Но сирмяне никогда не предлагают абядийским торговцам хорошие условия.
– Сирмяне защищают своих купцов. – Я погладил бороду и улыбнулся пришедшей в голову светлой идее. – Но это может измениться.
Одно восхищало меня в Рухи: она рассматривала весь этот конфликт как войну с Сирой. И хотя причины моей нелюбви к Сире были иными, мне были нужны любые союзники.
– Рухи, ты не хотела бы поехать со мной?
Она положила руку на бедро.
– Куда поехать?
– В Сирм.
– Погоди… Куда именно в Сирме? И когда ты отправляешься?
– В Костану. Завтра.
Рухи потерла локти.
– Хм… но зачем тебе я?
– Ты ведь не была нигде, кроме Зелтурии, Кандбаджара и разделяющих их песков?
– Я бывала в Вахи на Юнаньском побережье. Оттуда родом мое племя. Но в Сирме я никогда не была.
– Тогда это будет тебе полезно. Я должен убедить шаха Мурада помочь нам. Мне говорили, что у меня на глазах шоры, так что неплохо было бы иметь еще одну пару ушей и зорких глаз.
– А почему бы тебе не взять Сади? Она же его дочь.
– К сожалению, все несколько сложнее. Я бы взял Айкарда, но он еще не вернулся.
Я отправил Айкарда с жизненно важной миссией, надеясь, что его дар убеждения привлечет на нашу сторону кашанского шаха Бабура.
– Ты слышал о Празднике соколов? – спросила Рухи.
– Его проводят каждый год. Он уже скоро?
Рухи усмехнулась.
– Послезавтра. Целые племена приехали из далеких песков, чтобы принять участие. Я не могу его пропустить.
– Но, насколько я помню, он продолжается пятнадцать дней. Мы вернемся максимум через два. Возможно, это твой единственный шанс увидеть величайший город на земле. И многое, многое другое.
Рухи массировала костяшки пальцев, явно нервничая, а значит, она испытывала некоторое волнение от мысли о путешествии в Костану. Особенно учитывая наши способы передвижения.
– Ладно. Если ты считаешь, что я пригожусь, я поеду с тобой.
Она всегда была такой суровой и осторожной в выражениях, особенно когда говорила со мной. Сначала меня это смущало, но теперь стало почти облегчением. Я понимал, что от нее ожидать. Ей пришлось достичь некоторой степени фанаа, чтобы спастись от боли, которую причиняли кровавые руны, начертанные на ее теле, а значит, она контролировала себя. Она владела собой, а не ее демоны владели ею. Именно такой человек был мне нужен сейчас, а не тот, кто поддался эмоциям.
– Надеюсь, ты не боишься летать.
– Понятия не имею.
Она тихонько засмеялась.
Я заметил, что у Рухи бывают все возможные эмоции, а значит, фанаа не лишила ее внешних проявлений человечности, как это случилось с Лунарой и Вайей. Конечно, маги вынуждены достигать наивысшей степени фанаа, чтобы повелевать племенами джиннов.
– Только не бери много вещей, – предупредил я. – Кинн не любит таскать тяжести.
– Я не тяжелая. И возьму с собой только смену одежды.
– Вот и прекрасно. Будь готова к рассвету.
Я пошел ко входу в храм святого Хисти, торопясь начать сборы. В потоке солнечного света, бьющего сквозь огромные двойные двери, я заметил нечто необычное: из стены рос один-единственный цветок.
Красный тюльпан.
Почему-то, увидев его, я вздрогнул. Я вытащил нож и срезал цветок с камня, из которого он рос.
Он завял и упал на пол. Из стебля сочилась красная жидкость. Я нагнулся, поднял тюльпан и поднес к носу.
Он пах кровью.
4Сира
Великий шейх абядийских племен не подчинился моему приказу. Он прислал вместо себя племянника, заносчивого молодого торговца по имени Субай.
Абядийские купцы редко носили яркие одеяния. На Субае были белый кафтан и простой тюрбан, конец которого свисал над правым плечом. На ногах унылые коричневые сандалии, вероятно, из вываренной кожи. Ни подводки глаз, ни украшений вокруг лица.
Но я знала, что он богат или прислан говорить от имени того, кто богат. Абядийские племена в тех краях куда более благословенны, чем я и моя сокровищница, где остались лишь мои слезы. Говорят, абядийских купцов можно встретить даже за морскими туманами. Мне хотелось тоже получить хоть немного благословения, привезенного ими из далеких земель, чтобы не грустить, когда в следующий раз войду в сокровищницу.
Мы встретились в тронном зале, где курильницы источали землистый запах бахура. Я сидела на золотой оттоманке Тамаза. Ну, вообще-то, теперь на моей. А вернее, на нашей общей – Пашанга, Гокберка и моей. Мне хотелось бы только спинку помягче. Изумруды и гранаты врезались в больную спину, как прекрасное напоминание о том, что, даже если власть ослепительна, она может быть неудобной.
Я старательно улыбнулась как можно шире и сказала:
– Назови хоть одну причину, почему мне не стоит отнять у всех абядийских купцов разрешения на торговлю.
Он, должно быть, ожидал приема помягче. Это обычно выводит из равновесия.
– Вы уже совершали набеги на наши караваны. И считайте, вам повезло, что мы все же рискнули прийти сюда.
Судя по резкому ответу, он был почти готов к жесткому разговору.
Я приложила руку к сердцу.
– Мы ваших караванов не грабили. Это были разбойники. Я же уважаю закон, достойный порядок и справедливость и поэтому не желаю мириться с ценами, которые заламывают такие, как вы. Как вы смеете обогащаться, когда честные жители Кандбаджара умирают от голода?
– Если вам не нравятся наши цены, можете покупать себе пряности, зерно и одежду у кого-то другого.
Торговцы прислали его, потому что он такой же, как Хадрит, – полон самоуверенности, во всяком случае внешне. Своей беззаботностью он должен показать мне, как они спокойны и непоколебимы.
– Сотни тысяч человек до сих пор живут в Кандбаджаре, – сказала я. – И вам выгодно продавать нам товар, а нам выгодно покупать. Все просто. Уверена, и вам, и нам будет польза от заключения более справедливого и более долговременного соглашения.
– Есть и другая простая истина – за стенами Кандбаджара людей много больше, чем внутри. Мы, абядийцы, не любим привязываться к месту. Нам нравится странствовать. И где бы мы ни были, повсюду хватает людей с щедрой душой и увесистыми кошельками с золотом и серебром – в отличие от Кандбаджара с его пустыми базарами.
Он смело шагнул ко мне, и я заметила хну в его бороде. Всего несколько пятнышек, чтобы залатать проплешины. Отец говорил, что они появляются от сильных переживаний. Возможно, сбить его с толку будет легче, чем он пытается меня убедить.
Поэтому пришлось бросать в него бомбу.
– Ты слышал о новом рыночном сборе?