Мне хотелось как можно скорее выйти из этого облака. Но южный проход преграждала целая орда конных воинов, и до сих пор ни один пленный не указал путь к северному, никакие методы не могли развязать им языки. В наше время этот секрет берегли как зеницу ока, так осталось и поныне. Я приказал своим людям искать проход, но посоветовал осторожнее вести себя в пещерах, там можно заблудиться.
Мое близкое окружение отнеслось к этому странному повороту по-разному. Томуса, имевшего много сыновей, дочерей и любовниц, которых следовало бы оплакивать, казалось, больше интересовала возможность найти новых. Вполне в его духе – он всегда смотрел вперед и мало кому хранил верность. Я держал его рядом, потому что люди, умеющие видеть возможности, всегда полезны, армии завоевателей меньше всего нужны полководцы, думающие одинаково.
Геракон, напротив, готов был разразиться слезами. Он изо всех сил пытался сохранять спокойствие, но отчаяние в его голосе было достаточно красноречиво. Большинство остальных были похожи на него. В основном они были даже еще не мужчинами, а мальчишками, еще недавно засевавшими свои поля и с нетерпением ожидающими, когда можно будет заполучить бесконечные сокровища востока. Я ведь сам велел сказителям расписывать эти сокровища, когда будут разъезжать по деревням Крестеса и устраивать представления перед тем, как я призову к оружию. Вслед за сказителями я послал священников с проповедями о том, что близок Конец времен и все мы должны внести свой вклад в создание Ордена Двенадцати, дабы заслужить свои хижины в раю. Я призвал семьдесят тысяч человек к свершениям под знаменем веры… хотя ни один из них не собирался путешествовать сквозь время.
Моя жена и три из восьми дочерей жили в Кандбаджаре. Четверо из семи сыновей тоже. Остальные сыновья и дочери и четыре любовницы остались в Костане. У меня была любовница в Лиситее и другая в Деймосе. Мне хватало любви на всех.
Я никогда не увижу ни жадной улыбки Тино, хватающего медовые соты, ни задорной ухмылки Аэллы, лепящей глиняную посуду в нашем домике у Мавроса. Я не смогу поехать в Лиситею, чтобы провести ночь, положив голову между молочными бедрами Реи.
Только мой старший сын Доран отправился вместе с нами в этот треклятый поход к Зелтурии. Но как бы ни искал, я нигде не мог его найти.
– Где же ты, Доран? – воскликнул я, желая оказаться рядом с единственным оставшимся у меня в этом времени членом семьи. – Что случилось? Что случилось на самом деле?
Моя рука задрожала от страха, как и нога. Я сказал своим соратникам, что это испытание, и сам хотел в это верить. Испытания очищают, Архангел таким способом отделяет правоверных от лицемеров, превращающих религию в тщеславие. Так нагревают золото, чтобы отделить от песка.
Но ведь богов два. Несотворенный не будет никого отделять. Ему все равно.
– Я должен верить. – Я вытащил из кармана четки и сжал их. – Я должен верить. Должен верить. Милость и свет Архангела спасут меня от всех неурядиц.
Где-то рядом хихикнула женщина.
Я встал, вытащил из ножен свою могучую спату и шагнул к скрытой туманом стене, откуда исходил звук. Здешние пещеры таят множество секретов, и мы не можем чувствовать себя спокойно – враг способен выскочить из любого неизвестного прохода. Но я увидел только золотые парамейские буквы, мерцающие на стене при свечах.
Однако было в них что-то странное. Я не знал парамейский, но он никогда не выглядел таким… неряшливым, как будто у каждой буквы выросли собственные конечности, извивающиеся и волнистые, словно щупальца морской твари.
– Я схожу с ума, – пробормотал я.
– Ты такой плут.
Женщина снова хихикнула.
Я развернулся и взмахнул мечом. Шагнул в ту сторону, где только что сидел. В тумане чуть выше пола парила обнаженная дева с волосами цвета замерзшего неба. Ее кожа была холоднее ледников страны льдов. Ее зрачки вращались, меняя форму, как спиральные волны от брошенного в озеро камешка.
– Мне всегда хотелось с тобой встретиться, – сказала странная дева тонким серебристым голоском. – Моя мать не верила, что ты вернешься. Но я верила.
Я поднес меч к ее маленькой груди без сосков.
– Ты кто такая?
– Я джинн. – Она улыбнулась, и зубы неестественно сверкнули. – Точнее, дэв.
– Чего тебе надо?
– У Философов есть присказка: «Одно дело – легенда, а другое дело – человек». Мне просто хотелось встретиться с тем, кого зовут Базиль.
С тех пор как я начал видеть мир за покровом, время от времени меня навещали странные создания. Я научился не удивляться их виду. Но в этой женщине что-то меня тревожило, и не только то, что от нее воняло неделю гниющей на солнце рыбой.
С этими тварями надо быть осторожным, а не то сорвутся с поводка.
– Надеюсь, я соответствую твоим ожиданиям.
Я сунул меч в ножны.
– Нет. Я слышала, как ты пытался вдохновить своих воинов. И твое сердце трепетало в груди, когда ты призывал их хранить веру. Ты шарлатан, Базиль Сломленный.
Она придвинула лицо ближе, и стало заметно, что кожа у нее неровного цвета, будто у куклы.
– Мое сердце трепещет, как у любого человека. Так всегда бывает, когда мы сталкиваемся с чем-то устрашающим.
– Люди верят в сказки, как дети, и это одна из них. – Она хихикнула, и неприятно низкие тона смешались с нежными. – Вот тебе мудрая истина от того, кто прожил семьсот лет и повидал гораздо больше, чем можно вообразить: сопротивляться велению сердца можно лишь до определенного предела. В конце концов оно берет верх, ломая твою волю. Такова истина. Трус бывает храбрым один раз или два, может быть даже десять. Но рано или поздно человек со слабым сердцем сломается, и тогда вся былая храбрость пропадет даром. Так же и с сопротивлением вожделеющей тебя обольстительнице или с верой в слабого бога. Ты становишься таким, каким хочет твое сердце… если, конечно, проживешь достаточно долго.
Я позволил ей разглагольствовать и кивал в надежде, что она сочтет меня малоинтересным и уйдет.
– Хорошо, я запомню.
– Чего ты так боишься? – Ее улыбка стала такой широкой, что еще немного, и разорвется рот. – Меня? Но я лишь хочу помочь.
За помощь Падшего ангела приходится дорого платить. Однажды я уже заплатил и теперь опасался, что придется сделать это снова.
– Мне не нужна помощь.
– Ты не понимаешь, что произошло, да?
Я пожал плечами, и она снова хихикнула в своей неприятной манере.
– Задай себе вопрос, – сказала она, – почему кровавый туман до сих пор не испарился?
Я размышлял над этим.
– И почему же?
– Потому что должен остаться здесь. Как и ты.
– Я здесь не останусь. Как только решим, что делать, мы двинемся на восток.
– А ты знаешь, что лежит на востоке, папа? Там Кашан, который сокрушит вас под ногами слонов, несущих пушки. Если же вам каким-то образом удастся победить, придется иметь дело с Империей шелка, а у нее армия в миллион человек и аркебузы, стреляющие быстрее, чем…
Она быстро защелкала языком.
У меня кровь заледенела в жилах.
– Почему ты назвала меня папой?
– А, так я забыла представиться? Я твоя дочь Саурва.
Я хохотнул от нелепости этого вранья.
– У меня нет дочери по имени Саурва.
– Нет, есть. Мама рассказала, как ты позволил ей тебя соблазнить в обмен на то, что она проломит стены Костаны и позволит тебе отбить город у Сатурнусов.
Меня захлестнуло отвращение вместе со своими сестрами – печалью и совестью. Все эти чувства забурлили внутри, когда я вспомнил, как позволил этому созданию меня оседлать. По нашему летоисчислению это было одиннадцать лет назад.
– А ты думал, обойдется без последствий? – спросила Саурва. – Ангелы ведут счет всем добрым и дурным поступкам.
– Оставь меня в покое.
Левый глаз Саурвы увлажнился. По ее ледяной щеке скатилась красная капля.
– Хочешь сказать, ты не рад собственной дочери? Но ведь я единственная оставшаяся у тебя дочь.
Какая паршивая имитация печали!
– Ты мне не дочь.
Я посмотрел в ту сторону, где была дверь, хотя ее закрывал туман. Я и завязки на сандалиях едва видел. Мне хотелось сбежать от этого демона, как и от тумана.
– А знаешь, мы, дэвы, совершенно не похожи на людей. Мы не любим своих детей, а презираем их. От матери я получала лишь ненависть, ненависть, ненависть. Возможно, в этом проявляется моя человеческая частичка, но мне хочется, чтобы меня любил тот, кто породил.
Зачем ненавидеть своих детей? Какой в этом смысл? И все же… Я ненавидел это существо, кем бы оно ни было.
– Я не могу любить такую мерзость.
– Мерзость? Не понимаю. Чем я так отличаюсь от Дорана?
В груди забилась надежда.
– Где Доран? Ты знаешь?
– Конечно, знаю. Он же мой брат.
Надежда тут же сменилась ужасом.
– Ты… Ты ведь не сделала с ним ничего плохого?
– Конечно нет. В Лабиринте он в безопасности. И это не изменится… если мы с тобой договоримся.
Так вот во что она играет. Я вспомнил невозмутимость Томуса и покачал головой.
– Я не склонюсь перед Падшими ради спасения его жизни. Давай, убей его, если желаешь.
И снова этот мерзкий смех.
– Я не собираюсь убивать милого Дорана. Ни за что на свете. Он до конца времен будет принадлежать мне и моим сестрам.
Судьба хуже смерти. Как я мог обречь своего наследника на такое?
– Скажи, чего ты хочешь.
– Я хочу лишь одного – чтобы ты преуспел как Зачинатель. Кстати, ты знаешь, что это за город?
– Про́клятое место.
– Да, но здесь Врата, папа. Тебе не нужно на восток. Именно здесь и должен находиться Зачинатель. А всякую чепуху вроде «водопада на краю земли» добавил какой-то писец, чтобы приукрасить Ангельскую песнь. Нет никакого водопада. И края земли нет. Земля ведь яйцо.
– О чем ты вообще?
Она нетерпеливо вздохнула.
– Если точнее, я говорю о том, что находится под храмом Хисти.
– А что там?
– Врата! – заревела она как медведь, ничего общего с ее тонким голоском. – Ты вообще меня слушал? Что, по-твоему, ты должен сделать?