– Зачем тебе возвращаться? – Рухи скрестила руки на груди, на покрытом песком черном кафтане.
– Мне нужно убедиться, что Сади… и Кярс живы и здоровы.
Хурран тяжело вздохнул.
– Ты многим рискуешь ради одного… двух человек.
– Жизнь моя, мне и решать, ради чего рисковать ею.
– Неужели? Ты маг. На тебе три благословенных маски, которые Лат даровала верующим в нее. Разве твоя цель не защищать веру и ее приверженцев?
Она была права. Я отдал свою жизнь Лат именно ради этого.
– Кярс – шах, Клинок веры. Хочешь, чтобы я его бросил?
– Кярс или глубоко под храмом Хисти, или в плену у крестейцев, или погиб, – сказал Хурран. – И твоя любимая тоже. Чем ты можешь им помочь?
Какая раздражающая прямота.
– Я могу унести их по воздуху.
– На тебе непробиваемые доспехи. – Рухи указала на мою черную грудь. – А у них нет. Одна стрела, и им конец.
Мне было нечего возразить.
– Ладно, скажу вам честно, – тяжело вздохнул я. – Мне просто нужно узнать, все ли в порядке с Сади. Если она в безопасности под храмом Хисти, мне этого будет достаточно. Мы забаррикадировали его, чтобы выдержать нападение йотридов и силгизов. Он может выдержать и нападение крестейцев. Не вечно, но достаточно долго, чтобы мы сумели чем-то помочь. Если я узнаю, что Сади там, то вернусь и буду делать то, что требуется.
– А если ее там нет? Если ты выяснишь, что она мертва? – спросил Хурран.
Я вспыхнул и покачал головой.
– Этого не случится.
– Мы не можем тебя остановить. – Рухи смотрела мимо меня. – Просто помни, что в тебе нуждается целое царство, Кева. Нам нужно, чтобы ты был тем, кем должен быть.
Солнце исчезло за краем земли, задул ледяной ветер.
– Я все решил. Встретимся в Доруде. Принимайтесь за великого визиря Баркама. Мы не можем позволить ему отсиживаться, пока вся страна убивает друг друга. Пришло время каждому выбирать, на чьей он стороне.
По пути в Зелтурию я уничтожил три поисковых отряда, каждый из которых состоял из пяти йотридов и пяти силгизов. Я просто спускался вниз, держа наготове саблю, и взмахивал ею. Я позволил сбежать по одному йотриду из каждого отряда, поскольку они были более слабыми бойцами. Выживший должен был рассказать, что я охочусь на них и в любой момент могу обрушиться с неба на их теплые костры. Пусть дрожат в постелях, вспоминая янычара в черных доспехах. Пусть видят мое лицо в потолочных отверстиях своих юрт.
Кинн опустил меня на гору, смотревшую на кровавое облако. Оно стало еще шире и напоминало бугристую стену цвета вина посреди одиноких вершин.
– Ты же знаешь, что я не хочу туда лететь! – Кинн порхал возле моей головы, и от волнения с него летели радужные перья. – Но ты знаешь, что я не позволю тебе идти туда одному.
– Так и есть. Я пользуюсь твоим неравнодушием ко мне.
– Как и всегда! – Он уселся на иссохшую ветку дерева. – Но я волнуюсь о Сади не меньше, чем о тебе. Поэтому и не возвращался до заката.
– Знаю. – Нам предстояла еще одна бессонная ночь. Возможно, еще одна ночь бесконечной битвы. Себя я мог заставить без отдыха сражаться несколько дней подряд, но беспокоился о Кинне, хоть и не хотел этого показывать. – Давай побыстрее покончим с этим и до рассвета улетим в Доруд. Если это поможет, я не стану ни с кем сражаться… намеренно.
Кинн потер крылья – он делал это всякий раз, когда нервничал, например, когда входил в женскую баню.
– Если за нами придет ангел или если ты будешь в опасности, я нас вытащу.
– Договорились. Не будем терять времени.
Маленький джинн схватил меня за плечи куриными лапами и полетел прямо в кровавое облако.
Когда мы оказались внутри, я закашлялся от вони внутренностей. Раньше она не была настолько густой. Я закрыл глаза, чтобы их не застилала красная пелена. Даже шлем не защищал от тумана.
Услышав сирену, я распахнул глаза: голос походил на струны ситара, перерезанные кинжалом. Затем я увидел огни – двенадцать мерцающих звезд, танцующих по орбитам вокруг друг друга. Они сияли где-то в тумане, откуда доносилась нестройная песня сирены. Среди огней двигались щупальцеобразные тени, смещая кровавое облако впереди.
– Лат всемогущая, что это такое? – прошептал я.
Кинн резко опустил нас вниз, и двенадцать огней зависли там, где мы только что находились.
– Надеюсь, я умру, так этого и не узнав, – нервно пробормотал он.
Из дымки торчали верхушки куполов и зданий из песчаника. Кинн опустил меня на горный уступ, откуда открывался вид на улицу с храмами, в конце которой находился храм Святого Хисти с возвышающимися колоннами и грозными двустворчатыми дверями из желтого песчаника. Правда, в тумане я ничего этого не видел.
Но я видел крестейцев. Их было и вправду целое море, затопившее всю улицу и выливавшееся в другие районы за пределами видимости. Некоторые крестейцы нацепили золотые доспехи гулямов.
– Какой у нас план? – поинтересовался Кинн, приземлившись на камень.
– План… – Этот вопрос кинжалом вонзался под ребра всякий раз, когда я не давал себе труда обдумать положение. – Подождем, пока откроются двери, хотя отсюда я их даже не вижу.
Что-то в этих крестейцах было не то. В прошлый раз я был так занят, сражаясь с ними, что понял это только сейчас, наблюдая за тем, как они кружками стоят вокруг маленьких костров. Волосы и кожа у большинства темнее, чем у тех, которых вел Михей. Вместе с плохим оружием и доспехами, а также незнакомым символом с восемью колоннами на знаменах и доспехах все это казалось очень странным.
– Что это за люди, Кинн?
– Хотел бы я знать.
– Думаю, пришло время разобраться.
Скрытый туманом, словно плащом, я спустился с уступа в узкий переулок между двумя зданиями из песчаника и заглянул в ближайшее окно. На полу бывшей лавки, где продавали ковры, лежали солдаты-крестейцы. Двое плакали, двое безучастно смотрели в потолок, а двое спали, открыв рты, и на их языках собирались лужицы крови из тумана.
– Не похоже, что им здесь нравится, – прошептал я Кинну.
– А тебе понравилось бы пить кровь днем и ночью?
И правда, я чувствовал только вкус крови. Откуда, из кого, из чего она взялась? Ее было так много в этом облаке, и всем, кто здесь оставался, приходилось ее глотать. Не только ртом, но даже глазами, ушами и кожей.
Я дошел до конца переулка, который вел в следующий, между склоном горы и лавками. Под ногами хрустел мусор, в основном осколки стекла и очистки от фруктов. Я аккуратно обходил лужицы нечистот. Запах крови смешивался с жуткой вонью отбросов, дышать вообще не хотелось.
Я продолжил путь. Впереди сидел, спустив штаны, крестейский солдат. Кинн подхватил меня и понес, чтобы крестеец не услышал звук моих шагов. Я мимолетом воткнул клинок в шею солдата, так глубоко, чтобы тот не сумел закричать.
– Знаю, это было рискованно, но ты все же мог бы и расспросить его, прежде чем убить, – заметил Кинн.
– Я не говорю на крестейском.
– Зато я говорю, забыл? Я могу переводить.
– А ты понял хоть слово с тех пор, как мы сюда прилетели?
– Мой крестейский не так уж хорош, и чтобы понять его, мне нужно сосредоточиться.
Появился чернеющий вход в пещеру. Я жестом велел Кинну нести меня внутрь.
Это оказалась маленькая, узкая усыпальница малоизвестного святого Мазбара, чье имя было выведено белыми чернилами на бесформенном саване. Его конечности выпирали, как будто тело пыталось выбраться наружу. Он умер двести лет назад, так что вряд ли это было возможно. От него остались одни только кости.
– Иди и подслушай, – сказал я, присев в углу крошечной усыпальницы. – Я подожду здесь. Возвращайся, когда будет что рассказать.
Я пережил несколько неприятных мгновений. Мимо пещеры пробежали солдаты в поисках того, кто перерезал горло их товарищу, пока он справлял нужду. Некоторые даже заглянули внутрь, но не заметили тень, скрывающуюся в кровавой дымке.
Кинн вернулся через час и приземлился прямо перед расщелиной, в которой я прятался.
– Я не понимаю их диалект, – сказал он. – Этосиане в Сирме разговаривают так только в храмах.
– Тогда зачем ты там торчал целый час?
– Следил за их предводителем. Люди называют его император Базиль.
– Император Базиль… Иосиаса что, свергли? Или это очередной претендент на престол?
– Не знаю. С ним Лучники Ока. Они учат крестейцев обращаться с аркебузами.
Так вот почему были слышны выстрелы.
– Этосиане всегда поддержат этосиан. Хотя… с чего бы армию крестейцев требовалось учить, как стрелять из аркебузы?
– Они все так очарованы этим оружием. Потрясены. И вот что еще… – С Кинна слетело перо и исчезло. – Я вернулся, потому что император Базиль меня видит. Я старался держаться подальше от глаз, просто на всякий случай, но уверен, что он посмотрел прямо на меня, прежде чем я успел улететь.
– Значит, для него покров приподнят. Он видит невидимое, как и я.
Кинн кивнул.
– Его люди и даже Лучники Ока называют его Зачинателем. Это одно из немногих слов, которые мне удалось разобрать.
Я пораженно ахнул. Лунара называла Зачинателем меня, когда уговаривала служить Хавве. Она намекала, что Хавва избрала для меня этот путь. Михей тоже называл себя так.
– Этот человек служит Спящей. Следует ожидать, что они с Сирой вступят в союз, если уже не вступили.
– И еще кое-что. Один из приспешников Базиля, хрупкий на вид человек по имени Маркос, говорит по-парамейски. Но он использует только старые слова и грамматические формы. Как в Писании Хисти.
Я побарабанил пальцами по шершавой стене пещеры.
– Итак, есть люди, говорящие на старом крестейском и старом парамейском. Они не умеют стрелять из аркебузы. Их доспехи и мечи выкованы из чистого железа, а не стали. – Я хотел было задумчиво погладить бороду, но шлем помешал, и пришлось его снять. – Тенгис собирал старое оружие и доспехи. У него были похожие, их выковали сотни лет назад кузнецы, не умевшие другого. Эта армия как будто явилась из…