– Это все, что вы можете? Сжигать?
– А чего ты ждал? Мы – бездымное пламя. Мы – наделенный душой огонь, так же как мариды – наделенный душой лед, а джанны – ветер. Но души не предназначены для такого. Это противоестественно, и потому наше существование примитивно.
– Я понимаю.
Хотя на самом деле не понимал. Боюсь, я и не должен был понимать этих созданий, так же как паук не может понимать людей.
– Теперь ты знаешь несколько секретов. – Огонь Ибласа распространился по небу и опустился, нагревая песок и мое тело. – Вот тебе совет – держи яд истины при себе и не заражай им других. Говори только то, что им нужно знать, чтобы они не растеряли всю надежду и счастье.
– Так же, как ты поступил со мной? Сказал только то, что мне нужно знать?
– Конечно, Кева. И надеюсь, что ты сочтешь мою скрытность тем, чем она на самом деле является – милосердием. – Небесный огонь потянулся ко мне похожими на руки колоннами. – А теперь отправляйся домой.
Я проснулся. На мне не было доспехов, только хрустящий кафтан и кожаные носки. В угловых нишах мерцали огни свечей, отражаясь от фресок на стенах, на которых были изображены шах и его двор в саду тюльпанов. В центре комнаты возвышался столб из песчаника, окрашенный попеременно в золотой и бронзовый – цвета аланийских Селуков.
Я лежал на шерстяных простынях под крытым шелком пуховым одеялом. Рядом со мной стоял хрустальный кувшин воды со льдом. Я налил воды в стеклянную чашку и охладил пересохшее горло.
На постели у дальней стены кто-то спал. Между нами на подушке лежали мои ангельские доспехи и Черная роза.
Я встал и подошел к дальней стене. Рухи резко села в постели.
– Где мы? – спросил я.
Она потерла глаза, провела пальцами по кровавым рунам на лице.
– Во дворце в Доруде.
– Я не помню, как здесь оказался.
– Я тоже не знаю. Полагаю, тебя принес джинн.
Кинн? Или ифрит?
– Выглядишь так, будто тебе здорово досталось, – сказала она.
– Можно сказать и так. Вы с Хурраном говорили с Баркамом?
– Недолго. Баркам не был откровенен. Я видела, что он лжет. И более того, что-то скрывает.
– Что скрывает?
– Точно не знаю. Какие-то злые намерения. Он заявляет, что ничего не желает больше, чем восстановить власть Селуков в Кандбаджаре, и все же… это не то, чего он хочет на самом деле. Свои истинные желания… он прячет очень глубоко.
Я сел лицом к Рухи. Даже ковер был шелковый. Все равно что сидеть на воде.
– Всегда ненавидел разговаривать с такими людьми. – Я потер пульсирующий лоб. – Самое смешное, что я был окружен ими всю жизнь. Я был окружен множеством слоев того, что ненавижу.
Больше всего в Аланье я любил стрекотание ночных сверчков – оно гораздо приятнее, чем пронзительные цикады Сирма. По силе звука можно было понять, который час. Сейчас была середина ночи – пожалуй, самое спокойное время.
– Я никогда раньше не спрашивала… но сколько тебе лет, Кева?
– Сорок. Хотя иногда кажется, что восемьдесят.
– А выглядишь так, будто нет и двадцати.
– Это единственное, что мне во всем этом нравится.
Мне хотелось спросить ее о Сади, но я понимал, что это бессмысленно. Она уже сказала бы, если бы что-то знала. А мое постоянное нытье только огорчит ее, особенно когда она тоже потеряла друзей и родных.
– Узнала что-нибудь о своей семье? – спросил я.
Она помолчала, будто собирая рассыпавшиеся печали.
– Три моих двоюродных брата убиты. Их отец, мой дядя, здесь, в Доруде. – Она закрыла глаза рукой и всхлипнула. – Когда я нашла его в лагере, он был… – Она с трудом втянула воду. – Он молился Святой смерти. Молил, чтобы она попросила Лат забрать его душу. – Слезы Рухи капали на шелковые простыни. – Когда моя мать умерла, а отец заболел, дядя был так добр ко мне, хотя двоюродные братья часто бывали жестоки. Я не могла видеть его в таком состоянии. Он обнял меня и сказал: «Ты – все, что от меня осталось. Все, что осталось».
Рухи разрыдалась. Я не мог этого вынести, опустился рядом с ней на колени и обнял, прижав ее голову к груди.
Она обхватила меня руками, заливая слезами мой кафтан.
– Я хочу убить ее, – сказала она.
Но мы не могли убить Сиру. Я уже пытался. Нет, придется убить ее любимых. Всех, чтобы она не использовала их любовь в своих целях.
– Я приготовил для нее нечто худшее, чем смерть. То, что она дала тебе и многим другим. Я наполню ее чашу горем.
– Да. Она это заслужила. Это правосудие.
– Нет. Истинное правосудие заставило бы ее страдать и умирать за каждую душу, которую она заставила страдать и умирать. Мы можем ей дать лишь тень правосудия.
– Это лучшее, на что мы способны, – глухо сказала Рухи, не отрывая голову от моей груди.
Я поглаживал ее по волосам, чтобы успокоить. Каждый из нас был не один, и это утешало. В какой-то момент мы оба заснули.
20Базиль
Был уже почти полдень, когда я вышел из лагеря силгизов и йотридов и вернулся в кровавый туман.
Я шел мимо множества чудовищ, глядя на свои сандалии, но все равно слышал безумные песнопения. Некоторые звучали блеянием забиваемого до смерти козла, другие нежным шепотом любовника.
Вернувшись в Зелтурию, я осмотрел наши позиции перед храмом Хисти. Перевернутые телеги и сломанные прилавки образовывали импровизированную стену. За ней прятались легионеры со щитами в человеческий рост. За щитами ждали штурмовые когорты, у многих солдат теперь были доспехи и оружие наших врагов.
Среди них стоял Маркос над свежей картой, расстеленной над столом.
– Государь император.
Он приложил кулак к сердцу.
Его влажные черные волосы запятнала кровь. Я вытер потный лоб, розовый от кровавого тумана.
– Есть ли хорошие новости, Маркос?
– При обычных обстоятельствах я бы сказал, что все новости хороши и в любую нить может быть вплетена золотая. Но, возможно, мой оптимизм здесь неуместен.
– Это почему же?
– Я выигрывал самые безнадежные битвы. Я всегда считал, что жертвы того стоят, если в итоге одержана победа. Но я не вижу пути в этот храм, особенно после того, что сделали сегодня утром враги.
– А что они сделали?
Он показал мне папирус. Треугольники обозначали позиции гулямов. Они поставили защищать проход за усыпальницей сорок человек, сменявшихся каждый раз, когда нужно перезарядить аркебузы. Огонь из них не прекращался.
Маркос указал на четырехугольник, который он нарисовал между входом и строем гулямов.
– Что это? – спросил я.
– Они вырыли ров прямо посреди храма.
Будь прокляты Падшие. Даже с превосходящими силами, даже если бы у противника не было летучего огня, ров преодолеть очень трудно.
– Почему мы не заметили, как они копают?
Маркос пожал плечами.
– Наши позиции далеко от входа, с такого расстояния туман застилает обзор.
– Но мы должны были слышать стук лопат.
– Мы слышали, как они молятся на свой латианский манер. Должно быть, так они заглушали шум.
Я тяжело вздохнул.
– И к какому выводу ты пришел?
– Даже если мы атакуем всеми силами, нам их не победить, пока они не истратят все пули. А сколько у них пуль, узнать невозможно.
Именно это я и боялся услышать. Маркос опустил взгляд, стыдясь своего бессилия.
– Не падай духом. Это не твоя вина. – Я похлопал его по кожаному наплечнику. – Это испытание. Ты величайший стратег из тех, кого я знал. Испытание и должно бросать тебе вызов.
Маркос потер внезапно покрасневшие глаза.
– Представь, что тебя отправили на семьсот лет вперед и попросили превзойти стратегию людей, чье оружие ты даже никогда не видел.
Я верил, что Маркосу это под силу. Задолго до того, как я раскрыл его потенциал, он был пьяницей, гораздо больше интересовавшимся кабацкими играми, чем войной. И он был хорош в играх, слишком хорош. Его ум был одержим сложными задачами не меньше, чем разум Томуса – богатством и женщинами. Если даже Маркос пришел в отчаяние, дела у нас действительно плохи.
– Помнишь Гестию? – спросил я. – Сатурнусы превратили остров в крепость. Это ты предложил отвести наши галеры на много миль в отрытое море. Никто, кроме тебя, не придумал бы, как использовать гребцов для создания приливной волны, затопившей ров. Ты самый умный среди нас, Маркос. Ты можешь не верить в себя, но я в тебя верю.
Его красноватые глаза заблестели при воспоминаниях.
– Я не брошу работу, государь император. Спасибо за поддержку.
Маркос вылил на свои раздраженные глаза бурдюк бесцветной воды.
Главному стратегу требовалось время, чтобы разработать план, поэтому я с префектом Гераконом отправился в город проверить легионы. Многие вопросы требовали внимания, и я хотел увидеть все воочию.
Я осмотрел очищенный от жителей жилой квартал, где сейчас размещалась основная часть моего войска. Захваченные нами горожане теперь жили и спали под пальмами, и любой солдат имел право распоряжаться ими по своему усмотрению, хотя наш закон не допускал неоправданного кровопролития даже в отношении рабов. Однако оно все равно происходило, но мне некогда было заниматься исправлением ситуации.
Я навестил юного легионера, живущего в вонючей пещере. Он пожаловался, что пропал его брат.
– Мы шли мимо конюшен, хотели выменять на что-нибудь эти крепкие золотые доспехи. И вдруг, вы не поверите, увидели в кровавом тумане дверь.
– Дверь?
Я скрестил руки на груди и прислонился к стене.
– Клянусь Двенадцатью, государь император, она была там, прямо посреди улицы. Открытая дверь. Заглянув в нее, я увидел большую старую пирамиду, вздымавшуюся к небесам. – Он изобразил ладонями треугольник. – Я пытался остановить своего недоумка-брата, но ему не терпелось разграбить ее. Как только он вбежал внутрь, дверь просто… исчезла.
Мы с Гераконом обменялись озадаченными взглядами. Что я мог поделать с исчезнувшей дверью?
Я переходил от дома к дому, беседовал с солдатами в уюте их временных убежищ и слушал множество странных историй. Мне также предлагали много еды, но я отказывался. Один из моих центурионов, хмурый, но крепкий мужчина, которого тоже звали Базиль, отломил для меня хлеб.