Крики тем временем стали пронзительнее. Огонь ярче. А дым… дыма не было.
Мы стояли рядом с пламенем, но я дышала спокойно. Почему нет дыма?
Крики матушки переросли в завывания. А потом все стихло, не считая потрескивания огня.
Мир остановился. Замер. Ничто не двигалось, кроме моего испуганного сердца. Почему это случилось? Что может оправдать подобную жестокость?
Покачиваясь, матушка вышла из юрты. Я бросилась к ней. Мы были единственными незамерзшими душами на земле.
Она упала на песок. Все ее тело покрывали ожоги, как корочка на запеченном кебабе. Ее глаза расплавились и выпали из орбит. И все же она схватила меня за руку и прошептала предсмертные слова:
– Молись.
Я взяла ее обожженную руку, не обращая внимания на боль от жара.
– Да. Мы должны помолиться за тебя, амма.
– Нет. Я отдала свою дочь врагу. И за это заслужила и более суровую кару. Молись за себя, Сира.
Я покачала головой.
– Я не позволю тебе умереть.
– Забудь обо мне. Ты найдешь любовь. Не сомневайся.
«Умоляю, спасите мою мать!» Но звезды не засияли передо мной.
– Молись за себя, – сказала амма. – За то, чтобы пройти весь путь наверх, к славе и любви. Если мне суждено сопровождать тебя на этом пути, я выживу. Ты веришь мне?
– Конечно, верю.
– Тогда молись.
Я кивнула и начала молиться.
Матушка мотала головой в странном ритме, как будто рассматривала звезды вокруг.
Я охнула. Неужели она всегда их видела? Все это время она тоже могла соединять звезды?
Я закрыла глаза и узрела пылающую белую звезду. Она была не больше Кандбаджара, но заключала в себе мощь тысячи миров. Утренняя звезда гудела и пела, становясь то ярче, то темнее, то крупнее, то меньше. Она пульсировала, а на ее поверхности загорались зеленые буквы. У каждой было много линий и углов. Каждая много раз в секунду менялась. Так она писала новую истину в книге всего сущего.
Когда я открыла глаза, глазницы матушки были пусты, а глазные яблоки превратились в лужицы на песке. Я сжала ее почерневшую руку, и та превратилась в месиво, как теплая тыква, которую я ела на завтрак. Я вдохнула дым, поднимающийся от ее тела.
Каждая моя косточка, каждый мускул вопили, словно я распадаюсь по швам. Меня вырвало, закружилась голова, и все вокруг потемнело.
22Базиль
Золотые доспехи Като покрывали царапины. Деревянную основу и ствол его аркебузы украшали инкрустации и резьба. Золотые ножны сабли были увиты стихотворными строками на парамейском, а рукоять оплетена золотыми нитями.
Я внимательно разглядывал его оружие, ведь оно могло принести мне смерть, если наш план провалится. Кярс, Абу и еще шесть гулямов остановились в устье незнакомой пещеры, с ними был человек, облаченный в просторный черный кафтан и тюрбан. Борода была чуть подкрашена зловещим красноватым тоном.
– Старший Апостол Саид проведет нас, – перевел слова Кярса Абу.
– Проведет туда?
Я указал на пещеру, одну из множества подобных на северной окраине города, сразу за куполом базара пряностей.
– Северный проход идет через эту пещеру, – ответил Кярс. – Кто не знает пути – заблудится и умрет.
Щелк. Я вздрогнул – это Като играл со спусковым крючком своего оружия.
– Слишком ты беспокойный для императора. – Он ухмыльнулся, зубы ярко блеснули в кровавом тумане. – Будет вот как: нас тут восемь правоверных почитателей Лат, а вас, нечестивых ангелопоклонников, – четверо. Когда мы пройдем, вы вернетесь и прождете шесть часов. После этого можете вести все остальное войско – если только запомните путь.
Я кивнул.
– Годится. Отныне все латиане в Зелтурии под моей защитой, и никто из них не пострадает.
Кярс высморкался в шелковый платок. Я услышал, как из его носа вырвался кровавый сгусток.
– Не могу понять, как вы это терпите, – сказал он. – Есть ли что-то хуже, чем этот гнетущий туман?
– Ты бы видел Химьяр, – усмехнулся Като.
Он был в чрезвычайно хорошем настроении. Мне пора беспокоиться?
– А что случилось в Химьяре? – спросил я.
Като взмахнул рукой, разгоняя туман.
– Это.
Первым внутрь пещеры шагнул Старший Апостол Саид, в черном одеянии и тюрбане. Воздев руки над длинной жидкой бородой, он прочел молитву, а потом исчез в темноте и тумане.
Сопровождавшие нас трое гулямов подняли фонари. Толку от них было немного – я едва различал свет, когда гулямы двинулись в темноту.
Я взял с собой пару человек, имевших опыт исследования пещер. Оба были молоды и обладали острым умом. Слева – Эвандер, лучник, способный с пятидесяти шагов сбить инжир с головы. Он родился в селении неподалеку от Деймоса… или Демоскара, как его теперь называют. Справа от меня встал Мирон, центурион, живший около ипподрома в Костане, на моей родине.
Като подал нам знак войти. Он стоял за нами, с тремя гулямами и оружием наготове – на случай нашего вероломства.
Абу пришлось нагнуться при входе в пещеру. Мы последовали за ним. Темноту заполнял кровавый туман, и я едва видел свет фонарей.
– Следуйте за моим голосом, – перевел Абу слова Саида. – Этот путь не опасен. Даже старец вроде меня может его пройти. – Следуйте за моими песнопениями.
Старший Апостол запел что-то печальное, напоминающее молитву. Парамейский порой звучал так прекрасно. Мы последовали за голосом.
Фонари, как тусклые звезды, светились в красном тумане. Я смотрел под ноги, стараясь не наступить на что-нибудь острое, торчащее из неровного грунта. Воздух был прохладнее и суше, чем снаружи, каждый шаг отдавался эхом. Пахло затхлостью, как и должно быть в пещере.
Путь казался довольно легким. Мы держались близко к Абу, он шел за гулямами, охранявшими Кярса, а тот, в свою очередь, за распевающим гимны Старшим Апостолом. Като и его три гуляма топтались позади нас.
Стен пещеры я в сгустившемся тумане не видел. Земля под ногами становилась все более прохладной и грязной, до ушей доносилось эхо далекого стука капель.
У Мирона тряслись руки – он, похоже, и разволновался, и замерз. Я не смог припомнить, женат ли он и есть ли у него дети, помнил только, что он любил гонки на колесницах.
– В этом году ты ставишь на Зеленых или на Синих? – спросил я.
Он посмотрел на меня с улыбкой, полной воспоминаний.
– На Зеленых. Вернее, поставил бы.
– Я всю жизнь был за Зеленых. – Я улыбнулся, ведь всегда приятно встретить единомышленника. – Видел, как год назад Кенто Солари на второй дорожке преодолел разрыв в тридцать шагов за несколько секунд?
– Боюсь, нет, государь император. Я тогда был на ферме. Но отпраздновал на следующий день, как услышал.
– А я думал, ты жил рядом с ипподромом.
– Мы не могли позволить себе там остаться. Район стал намного… респектабельнее.
– А-а-а. – Я почесал голову. – Да, я помню, один из моих канцлеров собирался провести там реконструкцию. Нам пришлось поднять налоги.
Он прикусил губу.
– Наша ферма… она неплохая. Всего в дне езды от Мавроса.
– У меня есть поместье с видом на Маврос. – Теперь он назывался Сиянским морем. – Буду рад, если ты его посетишь. – Я обернулся к Эвандеру, который выглядел более стойким. – А ты за кого? За Зеленых или Синих?
– У нас в Деймосе не бывает гонок на колесницах, государь император. Борьба – вот это по-нашему.
– Отличный спорт, – заметил я. – Не скажу, что я в нем силен. Никогда не любил излишнюю близость.
– То есть тебе не нравится, когда чьи-то потные тела трутся о твое? – усмехнулся Эвандер.
Мы втроем с удовольствием посмеялись. Като что-то бурчал и сопел, словно это он был объектом наших шуток.
– Вы оба женаты? – спросил я.
Они кивнули.
– Дети есть?
Оба снова кивнули в ответ. Если бы, отправляясь в пустыню Зелтурии, мы взяли с собой жен и детей, они были бы поддержкой для нас. Правда, если вспомнить про ужас кровавого тумана, может, и хорошо, что не взяли. Мы оставили их в Кандбаджаре. Я превратил его в военный гарнизон, а в дальнейшем хотел сделать столицей восточной половины моей империи.
Эти мысли едва не заставили меня поверить, что мы можем вернуться в наши земли, к женам и детям. Но время обратило их в прах.
Песнопения Старшего Апостола смолкли. И стук капель затих. По пещере пронесся порыв ледяного воздуха, а кровавый туман сгустился и покраснел.
А потом раздался крик.
– Что случилось? – спросил я.
Я пробился вперед, растолкав гулямов, и догнал шаха Кярса – они вместе со Старшим Апостолом округлившимися от ужаса глазами смотрели сквозь тонкую полоску тумана на стену.
В стене отпечаталось лицо человека. Глаза двигались, явно наблюдая за нами. Рот растягивала страдальческая улыбка. И чем дольше я смотрел, тем отчетливее узнавал его. Лицо было прорисовано в мельчайших подробностях, как живое.
Мое сердце утонуло в горе и ужасе.
– Доран? – произнес я.
– Отец, – отозвался каменный человек голосом моего сына.
Я подступил ближе, и черты лица сына стали отчетливее.
– Не подходи, император Базиль! – выкрикнул Абу.
Я не слушал. Я шагнул к сыну. Его тело было заключено в каменной стене. Лишь лицо, колени и локти выступали наружу, хотя они тоже были из серой гладкой глины.
– Доран, мы должны тебя вытащить.
– Нет, отец. Бегите отсюда. Здесь ангелы, совсем близко. Голодные ангелы.
– О чем ты, Доран? Что с тобой случилось?
Я тронул его каменную щеку.
– Не касайся меня!
Я отдернул руку. Из его глаз потекли слезы, похожие на загустевшую краску.
– Прислушайся к моему предупреждению, – сказал он. – Падшие ангелы могут читать твою душу. Они не позволят тебе покинуть мир ангелов, если ты не намерен вернуться. Понимаешь? Если ты несешь в сердце намерение покинуть Зелтурию, они не просто убьют тебя. Они тебя поглотят, и ты присоединишься к сонму душ, которые их питают. А теперь возвращайся назад! Возвращайся!
Почему он пытается убедить меня остаться в этом прóклятом городе? Как мог Доран так поступить со своим отцом?