Рухи вскрикнула, услышав топот сапог гулямов по мрамору. Вскоре дюжина стражников в золотых доспехах наставила на нас аркебузы.
– Я могу перебить всех в этом зале, – сказал я. – А потом могу приказать ифритам сжечь Доруд, и от города останется только пепел. Ты это знаешь, принц?
Гулям поднял принца с подушки, другой поднял Баркама. Затем гулямы выстроились с поднятыми аркебузами. Теперь нас разделяла золотая стена.
– Я не собираюсь этого делать. – Я усмехнулся. Что толку от этой силы, если я не могу угрожать неблагодарным слабакам? – Я не собираюсь никого трогать. По крайней мере, прямо сейчас.
– Лат даровала тебе большую силу, – прогремел из-за золотой стены голос Баркама. – Но если ты намерен использовать ее, чтобы угрозами подчинить всех своей воле, то чем ты лучше тех, с кем якобы борешься?
– Я лучше, потому что сражаюсь на стороне праведных. Вот так просто. А если вы не на этой стороне, значит, вы на стороне зла. И я уничтожу зло. Но дам всем возможность выбирать. В следующую встречу мой черный клинок и мои ифриты с радостью выслушают, какой путь вы избрали.
Я встал и пошел мимо гулямов к двери. Рухи и Хурран поспешили за мной.
– Не понимаю, зачем ты это сделал! – в ярости кричала Рухи, когда мы вернулись в наш шатер. – Ты подверг опасности абядийских беженцев!
– Я? Ты не слышала, что принц Фарис собирается заключить союз с Сирой? Думаешь, он не швырнет твой народ в канаву, если его попросит подруга детства?
– Никогда не думала, что ты такой зверюга.
– Да, я такой. И вам нужны зверюги на вашей стороне, когда орда из Пустоши приходит уничтожать ваш народ. Потому что именно зверюги выигрывают войны.
Рухи сжала кулак.
– Умные зверюги… не глупые!
– Ум осторожен. Он оттачивается временем и терпением, а у нас нет этой роскоши. Нам нужно действовать!
Хурран расхаживал между подушками, разбросанными по полу шатра.
– Кева прав, как бы мне ни было неприятно это говорить. Прекрасно пить розовую воду в позолоченной комнате, вести вежливую беседу, полную намеков и полутонов. Но в конце концов прольется кровь. И пусть лучше их, чем наша.
– Я этого не отрицаю, – сказала Рухи. – Я просто… Я так надеялась уговорить Баркама. А теперь… теперь на это нет ни единого шанса. Мы вынуждаем его занять чью-то сторону, и боюсь, он выберет не ту.
– И пускай, – буркнул я. – Он тоже неплохо горит.
– У меня идея. – Хурран глубоко вздохнул. – Полетели в Мерву.
Я от души рассмеялся.
– Не заставляй меня сидеть в одной комнате с твоими братом и сестрой, умоляю. Хватит с меня трусов.
– Я не хочу, чтобы ты сидел с ними. Я хочу, чтобы ты воткнул свой клинок в их мягкие животы.
На лице Рухи отразилось глубочайшее изумление.
– Убить их… За что?
– Он хочет стать наместником Мервы. – Я рассмеялся от такой дерзости. – Тогда он будет командовать кашанскими наемниками в зерцальных доспехах, и в нашем распоряжении окажется на десять тысяч бойцов больше, чем сейчас.
– Но убийство… – Рухи покачала головой. – Какое преступление они совершили? Где тот судья, что осудил их и приказал казнить? Как мы можем действовать вне канонов нашей веры и называть себя ее защитниками?
Ее речь до тошноты напоминала слова Сади. Может, поэтому Рухи мне и нравилась. Они с Сади похожи, за исключением того, что у Рухи есть вера, а у Сади – нет.
– Рухи, ты хочешь победить Сиру или играть по правилам? – спросил я. – Потому что и то и другое одновременно не получится. Поверь моему опыту в войнах, это невозможно. Если хочешь победить, нужно делать то, что выходит далеко за рамки. Иного пути нет. Война – это состязание в жестокости, и чем больше ты ограничиваешь свои действия теми или иными законами, тем больше путей к победе закрываешь.
– Тогда в чем наше отличие? Может, ты тоже станешь молиться Кровавой звезде?
Я должен был подумать об этом. Конечно, это та грань, которую я не мог перейти. Это отличало нас от Сиры. Она молилась этим жутким существам, а мы никогда не станем.
– Мы поклоняемся Лат, – сказал я, хоть и знал, что Лат мертва. – Если это когда-нибудь изменится, мы перестанем бороться за то, за что боремся сейчас. Это единственное, от чего мы не можем отойти. То, что нас определяет.
– А наши действия не имеют значения?
– Не имеют. – Я поколебался, затем положил руку ей на плечо. Она не отпрянула с отвращением, и это придало мне уверенности. – Рухи, у тебя тоже есть выбор. Ты хочешь довести дело до конца? Или можешь остаться здесь, поддерживать свой народ. Я ценю твою помощь, особенно твои глаза, видящие истину. Но я никогда не стану принуждать тебя. Ты… постоянный друг… для меня.
– Нет. Я доведу дело до конца, – решительно ответила она. – Я помогу тебе.
Сади едва ли была готова бороться, когда праведность и нечестивость смешивались, как краски. Поэтому я должен был знать…
– Почему ты так уверена, Рухи?
– Однажды один человек пытал меня, поскольку рассуждал так же, как ты. Когда-то он был Апостолом, как и я. Но в отличие от меня, он не чувствовал ветерок, веющий с трона Лат. У него не было глаза, видящего истину. Иначе он, возможно, не совершил бы такой ошибки. Поэтому я помогу тебе, чтобы ты тоже не совершил таких ошибок.
Я кивнул, удовлетворенный ее ответом.
– Если есть иной, лучший путь, я готов тебя выслушать. Но сейчас сражаюсь только я. И я не могу перебить своим черным клинком всех, как бы ни старался.
– Знаю. Я ничего не желаю больше, чем победить их. Честно. Я только не хочу измениться до неузнаваемости, когда мы это сделаем. Мне хватает этого каждый день, когда я смотрю на свое отражение в воде – на кровавые руны, покрывающие все мое тело. Но если я уступлю… если поддамся гневу… я знаю, что изменюсь гораздо сильнее.
Хорошо сказано. Она мудрая женщина, и фанаа пошла ей на пользу.
Теперь, когда мы все прояснили, пришло время лететь в Мерву.
24Базиль
Я старался не думать о сыне, запертом в камне. Но чем больше гнал прочь мысли о нем, тем глубже они проникали и тем сильнее меня отравляло отчаяние.
Если бы я мог убить его, то убил бы. Облегчил бы его страдания и свои тоже. Но его заставили страдать за мои грехи. Несомненно, его страданиями Падшие намерены меня контролировать.
Я им этого не позволю.
Даже мучимый ими, Доран предупреждал нас – Падшие ангелы не дадут нам покинуть Зелтурию, даже если я убью всех, укрывшихся в усыпальнице Хисти, и выполню договор с Сирой. Падшие с их множеством глаз отовсюду наблюдают за нами и читают намерения в наших сердцах. Если мы попробуем покинуть Зелтурию через южный или северный проход, они подвергнут нас мучениям страшнее смерти.
Как Эвандера. Муки обращения в камень, червей или цветы, и только Архангелу ведомо, что еще они могут сделать.
После того как шах Кярс и его свита вернулись в храм, я взял несколько человек и направился к южному проходу. Я был твердо намерен поговорить с Сирой и возвратиться, причем обязательно. Вероятно, Падшие уже поняли, что я никогда не оставлю ни свою армию, ни людей, идущих за мной.
Мы покинем Зелтурию все вместе или не уйдет ни один из нас. Ни один не будет принесен в жертву ради планов Падших ангелов. Ни один.
Кроме разве что дезертиров, чьи обескровленные раздувшиеся тела валялись теперь в южном проходе, – еще одно подтверждение того, о чем предупреждал Доран. Я презирал их за то, что бросили своих братьев. Но как винить тех, кто испытал ужас кровавого тумана?
В небе висел за́мок, покоящийся на паучьих лапах. Огромная, покрытая травой морская звезда передвигалась с помощью полупрозрачных человеческих рук.
Но больше всего меня тревожила массивная голова улыбающегося ребенка. Там, где должна быть шея, росли осьминожьи щупальца. Голова висела над нами, а вращающиеся глаза неотрывно глядели на нас, постоянно читая души.
Я слишком долго рассматривал этих тварей – настолько, что из бездонных небес зазвучали странные песнопения. И я решил, что неразумно смотреть на что-то, кроме собственных ног.
К тому времени когда я прибыл в лагерь Сиры, я, наверное, чувствовал такое же отчаяние, что и дезертиры. Мне хотелось покончить со всей этой мерзостью и уйти куда угодно, только бы не в туман. Йохан исчерпал все свои гимны и теперь повторял только один, из главы о Мароте, чтобы защитить нас от колдовства.
«Это лишь испытание, не отступай же от веры. Как ужасна цена, за которую ты продал свою душу. Под Авророй ярко горит Утренняя звезда».
Мы сидели в большом шатре. Цвет розовой воды напоминал кровавый оттенок воды в Зелтурии, и я попросил рабыню принести мне простой ледяной воды.
Вскоре появились силгизы и йотриды, они расселись на полу напротив нас. Сира выглядела изможденной. Под глазами у нее набрякли мешки, словно от недостатка сна.
Переводчица Нора теперь держала на руках младенца. Она приоткрыла грудь и дала ему пососать. Я смотрел, как юная мать кормит ребенка, взгляд и разум постепенно очищались от всей той мерзости. В свое время у всех нас тоже были жены и дети. Но мы не остались у очагов с близкими, выбрали завоевания и теперь платим страшную цену за свою алчность.
– Вчера ты не пришел, – произнес Пашанг.
– Мы готовились покинуть город.
– Ты взял в плен шаха Кярса?
Я покачал головой.
– Шаха Кярса мы вам не отдадим.
Пашанг с Гокберком пошептались за спиной Сиры, сидевшей между ними. Взгляд ее казался пустым, она словно не слышала моих слов.
– Это противоречит нашей договоренности, – гневно сказал Пашанг. – Мы со всей искренностью помогали тебе, и вот как ты за это платишь?
– Я не хочу быть его врагом.
– Значит, предпочитаешь стать нашим? – рявкнул Гокберк. – Этого ты хочешь?
– Тогда разве был бы я здесь?
– Я считала тебя Зачинателем, – усталым надломленным голосом произнесла Сира. – Думала, ты намерен завоевывать все земли до самого водопада. Как, по-твоему, это можно сделать, не наживая врагов?