– Мерва – мой дом и навсегда им останется, – ответил Хурран.
Бабур скрипуче рассмеялся. Должно быть, накурился гашиша.
– Я не отдам тебе Мерву, если ты к этому клонишь. Я вручу ее какому-нибудь безродному сирдару в награду за верную службу. Но только на несколько лет, чтоб не успел почувствовать себя дома. Вот тогда-то и начинаются проблемы. Нет, если я объявил клочок земли своим, он только мой. Вот что значит быть шахом.
В своих рассуждениях о том, что значит быть шахом, Бабур не слишком отличался от Мурада, но казался хитрее и потому меньше полагался на других. Я задался вопросом, не сделает ли его такая самоуверенность менее склонным к компромиссам.
В любом случае я не мог смириться с его вялыми планами захватить Мерву и не помогать Зелтурии. И поэтому не видел иного выхода, кроме как сорвать их.
Утром я велел Хуррану и Рухи ждать в лагере Бабура, а сам полетел в Мерву. С высоты казалось, что в городе дела идут как обычно. Большой базар, представлявший собой лабиринт извилистых переулков внутри собственной зубчатой стены из песчаника, был заполнен покупателями. Горожане продолжали прогуливаться в садовых кварталах, журчали фонтаны, суетились разносчики.
Кинн опустил меня на цветущей лужайке на территории дворца, где среди роскошных водоемов и сладкого запаха акаций из темной почвы росли желтые тюльпаны.
Вскоре меня окружили хазы с аркебузами. Мой черный силуэт отражался в их зерцальных доспехах.
– Советую не наставлять на меня эти штуки, – сказал я. – И мне не хотелось бы наглядно объяснять почему.
– Легенда о маге в черных доспехах распространилась быстрее лесного пожара, – сказал хаз в шлеме, украшенном стихотворной надписью. – Но мы всего лишь выполняем свою работу. Нам слишком хорошо платят, чтобы мы струсили даже перед таким, как ты.
Я оценил его слова по достоинству.
– Нет необходимости трусить или сражаться. Я не желаю зла Эсме и Шакуру, иначе вы бы уже захлебывались желчью.
– Тогда чего ты хочешь?
– Только поговорить с ними. Я на их стороне. Я не хочу, чтобы Бабур требовал незаслуженную награду.
Они проводили меня на поле, заросшее кустами ежевики. У края леса, изобилующего кипарисами, высился мраморный мавзолей, усыпальница в виде восьмиконечной звезды Лат.
Возле него стояла Эсме в развевающемся черно-оливковом парчовом платье. Ее седеющие волосы были аккуратно собраны сзади, а легкий ветерок трепал ее шаль с узором в виде звезд.
– Если бы я знала, что ты можешь летать в несокрушимых доспехах, никогда не посоветовала бы отклонить предложение Кярса, – покаянно вздохнула она. – Недостаток предвидения обрекает нас, смертных, на погибель.
– Недостаток предвидения или высокомерие? Или, может быть, алчность?
– Скорее всего, всё вместе.
Хорошо, что она это признавала. Я прочел имя на могиле. Человек, похороненный там, умер восемь лет назад.
– Мой первый муж, – пояснила Эсме. – Забавно, астрологи говорили, что он плохая пара. А со вторым мужем они по звездам предрекали мне супружеское счастье. Это показывает лишь то, как мало они знают. – Она покачала головой. – Он очень любит сухие вина, мой нынешний муж. Если бы я так крепко не держалась за кошелек, мы уже остались бы без средств к существованию, потому что он любит еще и игру в кости. Несколько лун назад его грехи волновали меня больше всего. Теперь они кажутся приятным сном по сравнению с тем кошмаром, который нас поглощает.
– Я хочу помочь вам выбраться из кошмара.
– А ты можешь? Ты всего лишь одиночка, может быть, самый сильный человек на свете, но все же только один.
– Я буду не один. У вас десятитысячный гарнизон. Да, у Бабура двадцать тысяч, но шансы все же не так плохи, если вам хватит мужества пережить осаду. Скорее всего, целую зиму и даже дольше.
– У нас десять тысяч наемников и совсем мало местных. Они не станут биться до конца, как вы, янычары, сражаетесь за сирмянских шахов.
Ранее мне показалось, что высокая оплата наемников воодушевляет. Но во время осады денег становится меньше.
– Вы не открыли ворота, Эсме. Если готовы сдаться, чего же вы ждете?
Она взяла с могилы розу и повернулась ко мне.
– Я жду идеи получше, Кева. Это правда, что Бабур привел с собой магов?
– Маги не должны проливать кровь верующих, если только те не открыто бунтуют против престола.
– А разве ты не убил верующего, очень давно?
– Это было во время открытого восстания. Сейчас мы называем его войной за престолонаследие.
– Победители могут называть войны, как им вздумается. – Она покрутила розу. – Бабур скажет, что отвоевывал свое, и все остальные тоже будут так говорить.
– А что все скажут о его трусости? Об отказе сражаться за Зелтурию?
– Похоже, тебя гораздо больше интересует тот святой город, чем этот.
– Этот город не святой.
– Для меня святой. Дом тоже свят, Кева. Я здесь родилась и не против здесь умереть. Но не хотела бы погибнуть под ногами слонов Бабура.
– Тогда где ваш боевой дух? В Хурране его и то больше.
– Хурран. – Эсме переломила стебель розы. – Не стоит слишком сближаться с моим братом. Он не такой, как ты или я. Он больше похож на кагана Пашанга, только с именем и шармом Селуков. Когда мы были детьми, его любимой забавой было бросать камни в бродячих котов, забредавших на территорию дворца. Потом он стал стрелять в них из лука. А затем пулями.
Неоправданная жестокость к животным – всегда плохой знак. Но когда я вспомнил самого жестокого человека из всех, кого я знал, – брата Мурада Селима, мне пришлось напомнить себе, что без его жестокости мы не пережили бы осаду Растергана. Он распинал всех, кого подозревал в сотрудничестве с врагом. Оставлял их жариться на солнце. Большинство были невиновны, но были и виновные. Если бы не его жестокость, шпионы Ираклиуса подкосили бы нас и я, скорее всего, был бы мертв.
– В этом мире есть место и для жестоких людей.
– Да, но только не на троне. Уверена, ты это понимаешь.
– Не знаю. – Я с искренним сомнением пожал плечами. – Брат Мурада, Селим, был жесток. Но, возможно, Селим обрушился бы войной на крестейцев раньше, чем они обрушились на нас. Может, он направил бы свою жестокость на врагов и тем избавил бы нас от их жестокости.
– Да ты поэт.
Я снова пожал плечами.
– Я никогда не умел сочинять хорошие стихи.
– Но ты знаешь, как складывать слова, чтобы достичь нужного эффекта. Тебе просто не о чем было писать. Ты поэт, лишенный созерцающего глаза. Ты знаешь, что это такое?
– Таки говорил, что созерцающий глаз – это та часть души, которая поет, когда прикасается к красоте.
– Мама! – крикнул детский голос за моей спиной.
Я повернулся и увидел мальчика в идеально намотанном тюрбане.
– Это Исмаид, – сказала Эсме. – Лучшее, что у меня есть в текущем браке.
Я указал на его тюрбан и спросил:
– Ты сам его намотал?
Мальчик кивнул. Похоже, его отец был хоть на что-то годен.
– Где ты взял эти доспехи?
– У шаха Сирма.
Мальчик смотрел на меня полными удивления глазами.
– Меня учили, что он правил очень долго и что он очень далеко.
– И все это правда. Учись всему, чему сможешь, Исмаид. Знание – доспехи даже получше этих.
– Он прав. – Эсме обняла и поцеловала сына. – А теперь беги домой, сейчас же.
Исмаид кивнул и побежал к своим воспитателям.
– Как считаешь, дети делают нас лучше или хуже? – спросила Эсме.
– Лучше, – без колебаний ответил я.
– Ты когда-нибудь встречался с медведицей во время охоты? Они гораздо хуже, если где-то рядом медвежата.
– Вы часто охотитесь?
– Видел бы ты фреску, которую сделал для меня первый муж. На ней я держу самую большую аркебузу во всей Мерве. Хочешь верь, хочешь нет, но отец брал меня с собой, хотя и не думал, что мне может понравиться. Это одни из лучших воспоминаний о нем.
Смириться с тем, что я подумывал убить эту женщину только ради того, чтобы получить несколько тысяч наемников, становилось все труднее.
– Все охотятся на слабых, – сказал я. – Никто больше не хочет сражаться в трудных битвах. Я чуть ли не восхищаюсь Михеем Железным за то, что он побил столько сильных противников, и это всего за десять лет. Я хочу сделать то же самое, но, похоже, одинок на этом пути.
– Ты одинок лишь потому, что отказываешься вести за собой. – Она погладила камень усыпальницы мужа. – Ты напоминаешь мне его. Он всегда хотел сидеть на коне позади меня. – Она усмехнулась. – Можешь себе представить, женщина впереди, а мужчина сзади? Но при этом он орал мне на ухо: «Объезжай этот камень», «Не дергай поводья», «Осторожно, грязь!» и тому подобное. – Эсме положила бутон розы мне на плечо. – Ты точно такой же, Кева, это очевидно. Думаю, пора тебе взяться за поводья самому. Если хочешь спасти Зелтурию, собери единомышленников и сделай это. Хватит ждать, пока Селук отдаст приказ. – Она приблизила губы к моему уху. – Возможно, тебе понравится ехать впереди.
В тот день я приказал ифритам поджечь лес за стенами Мервы. Из огня в сторону кашанского лагеря выбежали пятнистые лани. За ними последовали стада диких кабанов, семейства медведей и желтых лисиц. Вместе с треском пламени это привлекло внимание всех воинов в лагере, и они теперь толпились перед горящим краем леса.
Кинн схватил меня за плечи и поднял в воздух. Я парил над массой кашанских воинов, за моей спиной клубился дым от пылающих деревьев. На воинах было столько зерцальных доспехов, что смотреть вниз было все равно что смотреть на небо.
– Вы все сгорите, как этот лес, – крикнул я. – А потом замерзнете в самом холодном аду, после чего снова сгорите в самом жарком аду, и это будет чередоваться тысячу раз целую вечность. Таково наказание за то, что вы допустили осквернение святых и священного города. Тот, кто игнорирует беды, постигшие святую Зелтурию, не имеет права называться латианином. Это касается и вашего шаха. И ваших шейхов. Любой, кто хоть пальцем шевельнет ради иной цели, чем освобождение святого города, – неверный, а я враг н