– Чего ты от меня хочешь? Благословения? – спросил я. – Считай, ты его получил. Иди и делай что должен, спасай всех нас.
– Я так всегда и делал.
– Я знаю, ты пытаешься. Ты полон благих намерений. Но меня удивляют твои решения. Даже мы, янычары, не так охотно терзаем невинных.
– Чего я добился бы, сомневаясь в своих суждениях? Я от рождения наделен даром писать кровавые руны и верю, что на то была причина. Я не могу сидеть сложа руки, варясь в сомнениях.
– Ты мучил невинную девушку. Потом поддерживал зло до тех пор, пока не стало слишком поздно, чтобы с ним справиться. Тебе как никому другому следует уделять место сомнениям. Возможно, это сделает тебя лучше.
– Я обдумаю твой совет.
Он открыл дверь и собрался уходить.
– Постой, – сказал я. – Ты должен кое-что знать.
Он остановился на пороге. Мне не хотелось ему говорить, но, зная, как далеко способен зайти этот человек, придется хотя бы предупредить.
– Если тронешь хоть волосок на голове Сади, я тебе кишки выпущу, Эше.
Он удивленно посмотрел на меня.
– Мы с ней дрались только раз, скорее из-за недопонимания. Она всадила в меня стрелу, но между нами нет вражды.
Однако вражда была у него с Лунарой, и я сомневался, что, если появится возможность ее убить, он пощадит Сади.
– Эше… Сади – больше не Сади.
– Что?! Чего ты мне недоговариваешь?
Я по-настоящему боялся того, что он может с ней сделать. Теперь, когда действие опия слабело и боль начинала напоминать о себе, я, лежа на животе, вдруг ощутил, что Сади уже нет. Мы больше не можем обедать вместе, обсуждая проблемы. Или просто наслаждаться легкостью и тишиной, грызя финики. Мы странная пара, даже мне так казалось, но находиться с ней рядом почему-то было чудесно. Сильнее всего мне хотелось вернуть ее, как я уже однажды сделал.
– Сира вернула Ашери так же, как Марот Зедру. В теле Сади.
Эше молча растерянно смотрел на меня.
– Пообещай мне, Эше, что ты не причинишь вреда Сади.
– Я не могу этого обещать. Ты знаешь почему.
– Если ты что-то ей сделаешь, обещаю, я поступлю с тобой хуже, чем ты обошелся с Рухи. Я постараюсь, чтобы ты страдал, как…
– Если я и причиню ей вред, это будет вполне справедливо, – перебил он. – Это ради всего человечества.
– Нет! – Было больно, но я не мог не кричать. – Послушай, Эше. Перед тем как я убил Ашери, она раскаялась. Она сожалела о том, что сделала.
– Если это правда, она не станет помогать Сире.
– Но она не знает, что происходит. Сира наверняка солгала ей!
– Даже если так… Я не позволю ни одной из них усугубить положение. Это мой долг перед землей и ее народом.
Я зло усмехнулся.
– Долг? Перед кем? Апостолы ведь тебя изгнали.
– Ты считаешь, в этом заключается долг? Служить шаху или шейху? У всех есть долг, но только перед друг другом. А не перед ублюдками, посаженными над нами.
Я попробовал встать, но спину обожгла боль. Эше воспользовался моментом и вышел из комнаты.
– Проклятье.
Я надеялся, что к моей угрозе он отнесется так же серьезно, как к своему долгу.
Благодаря кровавой руне на следующее утро я был достаточно здоров, чтобы стоять на ногах, хотя боль и вскипала, когда пожелает. Ходить было больно, поэтому для поддержки я пользовался простым деревянным посохом. Доспехи, теперь пробитые, я не надел. Оставил Кинну, пусть спрячет в укромном месте.
Хотя мне хотелось лететь к Лунаре и унести ее куда-нибудь в безопасное место, где мы могли бы поговорить, я знал, что Сира так просто этого не допустит. Что невозможно спасти Лунару – спасти Сади, – не уничтожив сначала все амбициозные замыслы Сиры. Поэтому я отправился из Мервы в экипаже. Город был красивый, с разноцветными куполами и колоннами, сложенными из глиняных кирпичей. Базар огораживала стена, а внутри вились улицы, затененные тростником. В храмах красовались фонтаны, укрытые собственными куполами, а массивные ворота были украшены геометрическими узорами.
Славный город, только у меня не было времени им насладиться. Добравшись до лагеря Бабура, я немедленно попросил аудиенции у шаха. Стражники в зерцальных доспехах, со скорострельными аркебузами и ухоженными усами провели меня в его великолепный шатер. По всему шатру были расставлены стеклянные чаши с фруктами, разноцветные, как и сами плоды. Шах Кашана восседал на оттоманке в окружении придворных и визирей, разместившихся на полу. Увидев меня, он приказал им уйти.
Когда мы остались одни, он поднялся с оттоманки и приблизил ко мне свою массивную тушу. Мы с ним были примерно одного роста, и я чувствовал фруктовый запах его дыхания.
– Без доспехов ты выглядишь не особенно устрашающим, – заметил он.
– Я и не стараюсь никого устрашать. Вам бы следовало быть за это признательным.
– Тем, кто страшен по-настоящему, не нужно стараться. Тем не менее я не могу прикончить тебя, хотя мне больше всего хочется присоединить твою голову к моим охотничьим трофеям. У тебя теперь доспехи крепче прежних – вера.
Значит, мой гамбит вышел лучше, чем я надеялся.
– Настоящие мужчины готовятся к битве, помня о долге перед страной и народом. – Мне следовало бы поблагодарить Эше за эти слова. – Настоящий ли ты мужчина, шах Бабур?
– Ты и с шахом Мурадом разговаривал таким язвительным тоном, не склонив головы?
Я не склонил голову перед шахом Бабуром при входе в шатер. Странно, если вспомнить, как усердно Тенгис вдалбливал эту привычку всем янычарам.
– Вы достойны того, чтобы я склонил голову, ваше величество?
– А ты достоин пить мою мочу? Как посмел какой-то янычар так разговаривать с шахом Кашана? Ты хоть помнишь суку, которая тебя родила, или говнюка, который ей засадил?
Я покачал головой.
– У меня есть только один отец, и он учил меня уважать великих шахов из рода Селуков – до тех пор, пока они не предают свою веру.
– Слушай, ты, жалкий раб. Я достойный потомок Темура и Селука, и такие, как ты, не заставят меня двинуться в поход.
– Но вас все-таки заставили.
– Проклинаю тот день, когда я это допустил. Может, ты и сделал много доброго для Аланьи, но что для Кашана? Что народ скажет про своего шаха, названного лицемером и вынужденного ответить на это? Ты желаешь усилить моих соперников? Это ты и делаешь. И за Челюстью Джалута из-за этого прольется кровь.
Он был прав, так и будет, я даже не сомневался. Дальше спорить с ним бесполезно. Может, ему требуется немного сочувствия.
– Я служил трем шахам. Я понимаю, насколько важно выглядеть самым сильным человеком своего царства. Если вы хотите быть сильнейшим из всех, то возглавите поход за освобождение Зелтурии. Если нет – тогда через несколько лун эту славу завоюет шах Сирма. Думайте об этом как о возможности, предложенной скромным янычаром могущественному шаху.
Я изложил все как можно высокопарнее.
– Ты паршивый кусок слоновьего дерьма. Не подумай, что меня легко уболтать. Перед армией и народом мы с тобой отныне союзники. Но знай, что в моем сердце для тебя нет ничего, кроме презрения. Ты отвлекаешь меня от дворцов, женщин и детей. И не думай, что славой я дорожу больше, чем ими. Я пришел сюда за легкой победой, а ты вынуждаешь меня рискнуть всем ради трудной.
Я опять окинул взглядом шатер. Столько фруктов, драгоценностей и комфорта, – слабак никогда бы его не покинул.
Я усмехнулся.
– Легкая жизнь заглушила вашу жажду. Мужчина должен жаждать битвы сильнее, чем женщин и детей. Потому что только в бою заостряется клинок. Вы можете заставить кого-то склонить перед вами голову из-за того, кем были ваши предки, но тупое оружие никто по-настоящему не уважает.
– Я закончил с тобой препираться. – Он выпятил грудь, отчего живот еще больше раздулся. – Ты мне нужен, чтобы спланировать этот поход и сражение после него. Будешь прибывать сюда каждый день на рассвете и не покинешь лагерь, пока я тебе не позволю.
Я склонил голову, но не отвел от него взгляд.
– Все это не противоречит моей собственной воле. Но можете считать, что удерживаете меня силой, если это доставляет вам удовольствие.
– Мне это не доставляет удовольствия, безумец. Я шах Кашана. Мне доставляет удовольствие усиление могущества моего царства. А еще мне нравится смотреть на сады Роншара вместе с принцами и принцессами. Удовольствие от священных войн я оставлю кровожадным сирмянам.
– Сын Темура, – с горечью заключил я, усмехнулся в последний раз и захромал из шатра.
29Базиль
Томус лежал в своих покоях на ложе из верблюжьих шкур, а над ним стоял седобородый лекарь. Медовые глаза Томуса стали нездорового горчичного цвета. На двойном подбородке выступили капельки пота.
– Его дыхание, – сказал лекарь-дикондиец по имени Тео. – Оно сбивчивое. Как и сердцебиение.
– Что ты можешь для него сделать?
– Я дал ему обезболивающее. К сожалению, более полезные лекарства оказались… испорчены.
Мне не хотелось знать, каким образом. Я опустился на колени у постели Томуса. Судя по его раздувающимся щекам, ему явно приходилось несладко.
– У Маркоса получилось? – хрипло просипел он.
– Не волнуйся за него. Я спрошу Кярса, позволит ли он тебе остаться в храме Хисти. Там и воздух получше, и лекари. – Я взглянул на Тео. – Я не хотел тебя обидеть. Но у них было на семьсот лет больше, чем у тебя, чтобы выучиться.
Тео приложил руку к сердцу и вышел.
– Государь император, – сказал Томус. – Разве шах Кярс меня пустит? Я ведь вел себя эгоистично.
– Твой эгоизм мог бы всех нас спасти. – Я напряженно вздохнул. – Когда ты пытался удрать на верблюде, тебя направляло верное чутье. Да, я угрожал тебе смертью. Но теперь думаю, что мне следовало бы бежать вместе с тобой. Как и всем нам.
Томус немного поразмыслил, сипло и неровно дыша.
– Я тоже о многом сожалею. Но, как ни удивительно, не о приходе сюда. Если мы выживем, то получим целый мир, полный чудес.
– Чудес? Или женщин? – хмыкнул я.