Зоркость фельдмаршала можно было бы объяснить обстоятельствами его отставки; но письма принцессы содержат не менее красноречивые признания в адрес галантного красавца. Анна — в духе времени — в августе 1741 г. помолвила своего поклонника с наперсницей-фрейлиной Юлией Менгден и произвела его в кавалеры высшего российского ордена Андрея Первозванного. Когда Линар временно отбыл в родную Саксонию, вслед ему летели послания возлюбленной.
В одно из них (от 13 октября 1741 г.) Анна сама вписала слова, помещённые ниже в скобках, чтобы граф, не дай бог, не подумал, что регентшу волнуют чувства её подруги: «Поздравляю Вас с прибытием в Лейпциг, но я не буду довольна, пока не узнаю, что Вы уже на пути сюда. Ежели Вы не получили писем из Петербурга, то пеняйте за то Пецольду, почто плохо их отослал. Если говорить об Юлии, то как могли Вы хоть на мгновение усомниться в её (моей) любви и нежности, после всех знаков, от неё (меня) полученных. Если Вы её (меня) любите, не делайте ей (мне) более таких упрёков, коли её (моё) здоровье Вам дорого. Посол Персии со всеми своими слонами получил аудиенцию таким же манером, как и турок. Говорят, что один из главных предметов, ему порученных, — просить руки принцессы Елизаветы для сына Надир-шаха, и что в случае отказа он пойдёт на нас войной. Что делать! Это, стало быть, уже третий враг, да хранит нас Бог от четвёртого. Не почитайте сию просьбу перса за сказку, я не шучу: оная тайна стала известна через фаворита посланника. У нас будет машкерад 19-го и 20-го сего месяца, но вряд ли я смогу (без Вас, моя душа) предаваться сему увеселению, ибо уже предвижу, что моя дорогая Юлия, сердце и душа которой далеко отсюда, не станет там веселиться. Верно поётся в песне: ничто Ваш облик не имеет, но всё напоминает мне о Вас. Известите меня о времени Вашего возвращения и будьте уверены в моей к Вам благосклонности (обнимаю Вас и умираю вся Ваша)».[1413]
Письмо не оставляет сомнений в характере чувств молодой женщины; из него же следует, что из всех дел её больше всего интересует маскарад, а дипломатические переговоры волнуют лишь с точки зрения невиданного брачного предложения. К тому же правительница позволяла себе игнорировать права супруга, а порой ставила генералиссимуса на место: манифест о победе русских войск над шведами под Вильманстрандом, напечатанный от имени Антона-Ульриха, был изъят и заменён новым — от имени императора.[1414]
В апартаментах принцессы висел портрет графа; сам он, в свою очередь, позволял себе публично выговаривать правительнице Российской империи: «Вы сделали глупость».[1415] В результате вице-канцлеру империи Остерману и генералиссимусу Антону Брауншвейгскому приходилось решать сложную внешнеполитическую задачу: заставить австрийских министров повлиять на саксонского курфюрста и польского короля Августа III, чтобы тот отозвал Линара из Петербурга.[1416]
Анна нашла себе союзника в лице М. Г. Головкина. Граф сумел стать одним из самых близких к «регентине» людей благодаря своей жене Е. И. Ромодановской, приходившейся ей двоюродной тёткой. На следствии после воцарения Елизаветы ему вменяли в вину, что он очень часто поутру бывал у принцессы на приёме, «а по полудни почти всегда». Долго находившийся не у дел граф стремился наверстать упущенное и подавал рассуждения и представления на самые разные темы: о рекрутах, беглых крестьянах, продаже леса за границу. Именно Головкина современники связывали с проектами изменения завещания Анны Иоанновны и передачи короны самой правительнице. Не терял надежд на возвращение к власти и Миних, чьей заступницей была не терпевшая Остермана фрейлина и лучшая подруга Анны Леопольдовны Юлия Менгден, состоявшая с бывшим первым министром в близком родстве.
При таком раскладе наладить деловое сотрудничество окружавших принцессу лиц было мудрено. На какое-то время всех объединила оппозиция Бирону, и в отношении судьбы бывшего регента особых разногласий не было. 8 апреля 1741 г. был составлен приговор о четвертовании «бывшего герцога». Как и ожидалось, он был заменён помилованием и ссылкой в Пелым. 14 апреля был опубликован манифест, где бывший регент сравнивался с цареубийцей Борисом Годуновым, а его утверждение у власти объяснялось тем, что Бог «восхотел было всю российскую нацию паки наказать… бывшим при дворе ея императорского величества обер-камергером Бироном». Беспомощность официальных идеологов была очевидной: причины, сделавшие фаворита императрицы орудием Божьего промысла, как и вызвавшие небесный гнев грехи всей нации, никак не разъяснялись. Зато подробно перечислялись прочие «вины» курляндца (в том числе и не подтвердившиеся на следствии): будто бы он украл «несказанное число» казённых денег, «наступал на наш императорского величества незлобивый дом», подавал «вредительные» советы.[1417] После приговора окончивший свою миссию носитель божественной кары отправился вместе с семейством в Сибирь под конвоем 74 гвардейских солдат и офицеров.
Одновременно от имени императора появилось «Объявление» о персонах, способствовавших утверждению Бирона регентом: Минихе, Черкасском, Трубецком, Ушакове, Куракине, Головине, Лёвенвольде, Бреверне, Менгдене, то есть почти обо всей российской верхушке, за исключением Остермана. Перечень их прегрешений завершался объявлением о прощении.[1418] Вряд ли публичное обвинение первейших сановников в государственной измене упрочило положение новой власти. Неисполнение обязанностей и поддержка главного преступника (Бирона) могли любого из перечисленных вельмож превратить в подсудимого; но, поскольку этого не произошло, уверенность представителей правящего круга в безнаказанности своих действий или бездействия лишь укрепилась.
Кадровая политика эпохи принцессы Анны не отличалась последовательностью. Правительница не сменила командиров гвардии, за исключением арестованного Г. Бирона и уволенного Миниха.[1419] На своём посту остался клеврет Бирона преображенский майор И. Альбрехт; донёсший на секретаря М. Семёнова камергер А. М. Пушкин был назначен в Сенат. Остался при дворе и финансовый советник Бирона «обер-гофкомиссар» Исаак Липман, как полагали, предупреждавший своего хозяина о перевороте. Правительница по-прежнему пользовалась услугами опытного «придворного еврея», поставлявшего ей драгоценности и товары с Лейпцигской ярмарки. За год своего правления Анна Леопольдовна приобрела бриллиантов и прочих украшений на 159 517 рублей.[1420]
Кадровые перемены ограничились устранением Миниха из Военной коллегии и назначением двух новых президентов коллегий: Н. С. Кречетникова в Ревизион-коллегию (там же при ней стал вице-президентом Б. И. Бибиков) и Г. М. Кисловского в Камер-коллегию; Карл Принценстерн был пожалован из вице-президентов в президенты Штатс-конторы — только он. один был «немцем», к тому же давно находившимся на русской службе[1421] (см. Приложение, таблица 1).
Список генералов и штаб-офицеров армии 1741 г. не даёт оснований утверждать о каких-то преимуществах для иноземцев или о стремлении «брауншвейгских» правителей назначать на ответственные посты «немцев». В одном из указов Сенату в марте 1741 г. правительница специально попросила выбрать «для определения в Смоленскую губернию губернатора из русских», поскольку вице-губернатору Бриммеру «по его иноземству во управлении в той губернии дел не без трудности быть может». Единственным генерал-аншефом при ней стал М. И. Леонтьев; из четверых произведённых генерал-лейтенантов «немцем» был только П. Ф. Балк; из пятерых генерал-майоров — А. Беренс и В. Бриммер; при этом, за исключением генерал-адъютанта П. Ф. Балка, все произведённые были старыми служаками, не связанными с придворными «конъектурами».[1422] Решение о победоносном для русской армии Вильманстрандском сражении в августе 1741 г. принял военный совет, шесть из восьми участников которого во главе с главнокомандующим П. П. Ласси были «немцы».
На местах перемен было больше (см. Приложение, таблица 2): новые губернаторы и вице-губернаторы появились в шести губерниях. Однако эти назначения трудно считать целенаправленной сменой кадров: новые должности не являлись для назначенных опалой, после нового дворцового переворота 1741 г. большинство из них сохранили свои посты (кроме попавшего под следствие за совращение собственной дочери А. П. Баскакова). Правительницу и здесь трудно упрекнуть в особом пристрастии к иноземцам. Все назначенные в 1741 г. губернаторы (М. И. Леонтьев, А. Г. Загряжский, А. П. Баскаков, В. Н. Татищев, А. А. Оболенский, И. А. Шипов, главнокомандующий на Украине И. И. Бибиков), за исключением рижского вице-губернатора X. Вилдемана, были русские.
Чиновники высшей администрации империи не могли пожаловаться на пренебрежение к их заслугам. Помимо отмеченных выше награждений, президент Юстиц-коллегии И. Ю. Трубецкой, вице-президент Вотчинной коллегии А. Г. Комынин, генерал-рекетмейстер Ф. А. Щербатов, руководители Сыскного приказа (Я. И. Кропоткин), Ямской канцелярии (Ф. В. Сухово-Кобылин), Канцелярии от строений (И. Г. Микулин), новгородский вице-губернатор А. Ф. Бредихин стали действительными статскими советниками. Следующие военные или статские чины получили и другие губернаторы и вице-губернаторы — А. Оболенский, Д. Друцкий, Л. Соймонов, С. Гагарин, П. Аксаков. Все они продолжили службу и после переворота, возведшего на престол Елизавету.
Но раздачи чинов и должностей не всегда создавали для Анны надёжную опору. Пострадавшие при Бироне (майоры Семёновского полка В. Чичерин, Н. Соковнин), действительный статский советник А. Яковлев, генерал-лейтенант М. С. Хрущов служили ей верно, и карьера большинства из них прервалась с новым переворотом. Но командиры гвардейских полков (Измайловского — И. Гампф, Конногвардейского — Ю. Ливен и П. Черкасский, Преображенского — П. Воейков) в ноябре 1741 г. не только не выступили в защиту правительницы, но ревностно выполняли все приказы Елизаветы, как и некоторые другие «назначенцы» Анны — её