камер-юнкер И. О. Брылкин, ставший обер-прокурором Сената, и Ф. В. Наумов, сменивший Я. П. Шаховского на посту главы полиции.
Состоявшиеся назначения были, по-видимому, не всегда продуманными. Так, в сентябре 1741 г. определённые в Сенат А. М. Пушкин, Я. П. Шаховской, П. С. Салтыков, А. Д. Голицын выражали недовольство новыми обязанностями и тем, что с ними не советовались перед назначением.[1423] Cама Анна, в отличие от Бирона, ни разу не удосужилась посетить Сенат. Да и работал он не лучше прежнего. Рапорты секретарей показывают, например, что в октябре 1741 г. на заседаниях ни разу не присутствовали А. И. Ушаков, сказавшийся больным, и Г. П. Чернышёв — без всякого объяснения; 10 из 14 присутственных дней пропустил камергер В. И. Стрешнёв, 6 — другой камергер А. М. Пушкин (находились во дворце); 7 — тайный советник В. Ф. Наумов (по болезни или по причине присутствия «в полиции»; 6 — находившийся на дежурстве во дворце генерал-адъютант П. С. Салтыков. То есть из отмеченных секретарём десяти сенаторов половина исполняла обязанности неаккуратно.[1424]
Общего количества повышений за год правления Анне нам установить не удалось, но ясно, что их были сотни. Только по подготовленным Герольдмейстерской конторой к подписанию 17 и 22 сентября 1741 г. спискам пожалованных в чины статского советника и выше оказалось 127 человек.[1425] Но всегда ли раздаваемые милости были уместны? Вопреки мнению Военной коллегии правительница пожаловала в генерал-майоры бригадира С. Ю. Караулова — участника всех войн и походов 1710–1730-х гг.[1426] Но одновременно она сделала следующий шаг к возвышению придворных чинов: при ней обер-гофмейстер был приравнен к генерал-лейтенанту, камергер — к бригадиру, камер-юнкер — к полковнику.[1427]
Рядом с заслуженными военными и безвинно пострадавшими получали доходные посты и «мызы» в Прибалтике фрейлина Юлия Менгден и её родственники.[1428] Статс-дама, жена камергера Степана Лопухина и любовница обер-гофмаршала Лёвенвольде Наталья Лопухина попросила полторы тысячи душ — и стала обладательницей целой волости в Суздальском уезде. Подпоручику Алексею Еропкину на оплату долгов брата правительница выдала 556 душ, а проворовавшийся при Анне Иоанновне придворный камерцальмейстер Александр Кайсаров был не только возвращён из ссылки, но и получил назад свои конфискованные деревни с 1198 душами.[1429]
Другим же не доставалось ничего. Без ответа осталась челобитная не пользовавшегося доверием правительницы генерал-прокурора Никиты Юрьевича Трубецкого, имевшего семерых детей, троих «пасынков» и две тысячи душ, жаловавшегося на бедность и просившего наградить его «деревнями».[1430] Зато наряду с боевыми офицерами чины и награды давались придворным кофишенкам, лакеям и кухеншрейберам, а то и просто по знакомству; так получил звание лейтенанта впоследствии знаменитый корнет и барон Мюнхгаузен.[1431]
Избежал смерти бывший прапорщик при Канцелярии от строений Прокофий Карлинцов. Имея дело с подрядчиками казны, тот однажды не удержался — взял с купца 100 рублей и «платье» за недопоставленные гвозди, а потом вошёл во вкус: закрывал глаза на грехи поставщиков камня, щебня, леса и прочих стройматериалов в обмен на вино, оловянную посуду, сахар, сукно и прочие подношения. 1 мая 1735 г. он добровольно явился в Сенат и «вину свою объявил», за что после пяти лет следствия получил в августе 1740 г. смертный приговор, который так и не был приведён в исполнение.[1432]
Но в то же время наказаний избежали не только вдова Екатерина Кожина, обвинённая в убийстве незаконнорождённого ребёнка, но и скупщики краденого, растратчик, бывший лейтенант флота Иван Чириков и взяточник-асессор Алексей Владыкин. Пойманных на подлогах чиновников петербургской воеводской канцелярии (комиссаров М. Рукина, М. Воинова, А. Лихачёва, Н. Пырского и их подчинённых) не только освободили от кнута и сибирской ссылки, но и отпустили «на своё пропитание… куда похотят» и даже разрешили вновь поступать на службу.[1433] На енисейского воеводу-взяточника М. Полуэктова десятками писали челобитные, обвиняя «в бою и в обидах», во взяточничестве, в продаже пороха «в чужое государство», но администратор «к суду не шёл» девять лет и угодил под следствие только по линии Тайной канцелярии; Анна же в последний день 1740 г. повелела «вину ему упустить».[1434]
К тому же окружение регентши использовало массовые награждения для продвижения по службе «своих» людей, «не взирая на старшинство»; в этом признавались на следствии Миних и М. Г. Головкин. Так, Никита Ушаков был пожалован в майоры, а через месяц стал уже статским советником; Иван Козловский «шагнул» в майоры прямо из поручиков. Произвольные повышения — через ранг и даже через два — нарушали сложившиеся традиции чинопроизводства. Неслучайно после нового переворота 1741 г. одним из первых актов правительства Елизаветы стал указ о соблюдении порядка повышения чинами «по старшинству и заслугам».[1435]
Новые правители явно не умели выбирать помощников и удерживать сторонников. Ещё в январе 1741 г. был уволен по прошению А. Яковлев, в марте получили отставку капитаны П. Ханыков и И. Алфимов, вслед за ними ушёл со службы только что ставший полковником и придворным Л. Пустошкин — все те, кто осенью 1740 г. рисковал карьерой, а то и жизнью ради брауншвейгского семейства.
Мардефельд в июле 1741 г. резюмировал плоды «милостивой» политики правительницы: «Нынешнее правительство самое мягкое из всех, бывших в этом государстве. Русские злоупотребляют этим. Они крадут и грабят со всех сторон и всё-таки крайне недовольны, отчасти потому, что регентша не разговаривает с ними, а отчасти из-за того, что герцог Брауншвейгский следует слепо советам директора его канцелярии, некоего Грамотина, ещё более корыстного, чем отвратительный Фенин, бывший секретарь Миниха».[1436] Едва ли добавило Анне популярности её увлечение графом Линаром — слишком уж он напоминал только что свергнутого Бирона.
«Большой» и «малый» фаворитизм, отсутствие твёрдого курса внутренней и внешней политики приводили к расстройству работы и без того несовершенного аппарата. Милости доставались не всем: иные пробившиеся на «верх» челобитчики по распоряжениям из Кабинета правительницы отведали плетей за жалобу на помещика или за подачу прошения «через голову» необходимых инстанций. Принятые решения не исполнялись — к примеру, остались на бумаге «Регламент и работные регулы» для рабочих суконных предприятий (против них выступали мануфактуристы, недовольные ограничением своих прав) — или сменялись противоположными.
В ноябре 1740 г. Анна отменила намеченный Бироном рекрутский набор; но уже в декабре вышел указ о призыве 20 тысяч человек; в январе и сентябре 1741 г. последовали новые наборы.[1437] В нарушение положения о подушной подати сверх неё с инородцев и черносошных крестьян стали собирать хлеб на довольствие армии.[1438] Подготовленное генерал-прокурором Н. Ю. Трубецким назначение новых прокуроров было отменено без объяснения причин — скорее всего, по проискам Остермана, на следствии оправдывавшего этот шаг бюрократическим аргументом: «От прокуроров в делах остановка». Несостоявшиеся прокуроры дружно били челом о скорейшем определении к делам; правительнице в срочном порядке пришлось решать, куда назначить 36 оставшихся без жалованья чиновников, притом так, чтобы новыми должностями не обидеть их перед «прочей братьею».[1439]
«В настоящий момент все идут врозь», — характеризовал деятельность правительства в октябре 1741 г. Шетарди, и такие же отзывы о русском дворе давал его коллега и соперник Финч. В донесениях дипломаты сообщали, что Анна при поддержке Головкина выступает против своего мужа и руководившего его действиями Остермана, которого даже обвиняли в замысле посадить на трон принца Антона. Головкин стремился создать в Кабинете противовес Остерману в лице осуждённого вместе с Бироном А. П. Бестужева-Рюмина, который вернулся из ссылки и в октябре был принят Анной. В результате этих склок принц Антон фактически потерял всякое влияние. «Внутренний разлад при здешнем дворе усиливается» — докладывал Финч 24 ноября 1741 г.[1440] Остерман чуял недоброе, даже просился в отставку — но, впервые в своей практике, не успел…
По наущению Головкина (что он признал на следствии) и любимой фрейлины Юлии Анна решилась наконец изменить свой статус и издать новый акт о престолонаследии. Она у себя в спальне дала указание действительному статскому советнику Ивану Тимирязеву подготовить два манифеста: «Один в такой силе, что буде волей Божиею государя не станет и братьев после него наследников не будет, то быть принцессам по старшинству; в другом напиши, что ежели таким же образом государя не станет, чтоб наследницею быть мне».[1441]
В результате на свет появились два проекта без даты и без подписи. Первый из них от имени Иоанна III провозглашал по уже опробованной формуле («по усердному желанию и прошению всех наших верных подданных»): в случае, если император умрёт до достижения совершеннолетия, «учреждаем и определяем на всероссийский наш императорский престол наследницу — её императорское высочество великую княгиню всероссийскую Анну, нашу любезнейшую государыню-мать». Второй при этих же обстоятельствах передавал престол «светлейшим принцам братьям нашим» от того же брака или, «если мужеска полу не будет», сёстрам (уже имевшейся Екатерине и будущим); в случае и их смерти вопрос о престолонаследии поручался матери, которая «наследника на всероссийский императорский престол избрать и определить имеет».