[1515] Зато в 1742–1744 гг. прокатилась очередная волна раздач недвижимости. По уже сложившейся традиции имения и дома Миниха, Остермана, Лёвенвольде, Головкина, Менгденов частью попали в состав дворцовых земель, частью достались новым владельцам, в числе коих были и возвратившиеся из ссылки В. В. Долгоруков, дети А. П. Волынского, родственники его «конфидентов», А. М. Девиер, и лица из окружения новой императрицы — её фавориты А. Г. Разумовский и А. Я. Шубин, В. Ф. Салтыков, М. И. Воронцов, А. П. Бестужев-Рюмин, духовник Елизаветы Ф. Дубянский, секретарь И. А. Черкасов, камергер Н. Корф, генерал Д. Кейт, будущий фельдмаршал С. Ф. Апраксин.[1516]
Среди награждённых за «известные её императорскому величеству заслуги» были и гвардейские офицеры: капитаны Преображенского полка A. Аргамаков и И. Мячков, капитан Измайловского полка В. Нащокин; однако трудно сказать, связаны ли эти заслуги с их участием в перевороте, так как в самой «акции» 25 ноября они не действовали. Только в 1742 г. было роздано 48 879 душ, из которых главные герои — лейб-компанцы — получили 8 773 души, а их предводители (девять человек во главе с Ю. Грюнштейном) — 5 518 душ; таким образом, гвардейцам досталось более четверти всех пожалований. Всего же в 1742–1744 гг. в раздачу пошла, по нашим подсчётам, 77 701 душа (сюда включены и вотчины, возвращённые B. В. Долгорукову, родственникам Д. М. Голицына, детям А. П. Волынского и его попавшим в опалу единомышленникам).[1517] Если принимать во внимание оценку В. И. Семевского о раздаче при Елизавете 200 тысяч крестьян,[1518] то указанное соотношение демонстрирует, что дворцовые перевороты становились всё более «дорогими» предприятиями и сопровождались возрастанием аппетитов их участников и новыми переделами собственности.
Официальные документы и донесения послов позволяют говорить о сложившемся при новой императрице «Совете одиннадцати», куда вошли и деятели прежних правительств — И. Ю и Н. Ю. Трубецкие, А. М. Черкасский, А. И. Ушаков, опытные придворные Н. Ф. Головин, А. Б. Куракин, А. Л. Нарышкин, и выдвиженцы — только что возвращённый из ссылки А. П. Бестужев-Рюмин, старый петровский генерал Г. П. Чернышёв, фельдмаршал П. П. Ласси и генерал В. Я. Левашов.[1519] Это была временная комбинация: из круга вельмож выдвигались новые лидеры, прежде всего Бестужев-Рюмин. Ему был возвращён чин действительного тайного советника; в декабре он был назначен сенатором и вице-канцлером, а в марте 1742 г. — заведующим почтой империи. Лесток занял пост лейб-медика с чином действительного тайного советника. Вслед за ними получили свои первые должности камергеров двора братья П. И и А. И. Шуваловы и М. И. Воронцов, которым принадлежало будущее елизаветинского царствования.
Новому совету Елизавета поручила «иметь рассуждение как о Сенате, так и о Кабинете, и какому впредь правительству быть». Никаких проектов нового государственного устройства не требовалось. Воля императрицы была ясно выражена в «словесном указе 2 декабря 1741 г.: государство должно быть «возобновлено на том же фундаменте, как оное было при жизни» Петра I. В итоге вельможи (в их числе два члена Кабинета) осудили деятельность Верховного тайного совета и Кабинета министров, поскольку в этих учреждениях всем заправляли по своему желанию несколько лиц и помимо Сената утверждались важнейшие решения, законы «и протчее к вечности надлежащее». Присутствовавшие осмелились только просить «учинить обстоятельную сенатскую должность», то есть создать закон, определявший полномочия Сената.[1520]
Однако последовавший 12 декабря указ о восстановлении Сената эту просьбу не учёл. Зато вместо упразднённого Кабинета министров восстанавливался Кабинет её императорского величества — личная канцелярия монарха во главе со старым слугой Петра I бароном И. А. Черкасовым.
Расправа над поверженными соперниками состоялась в традиционных формах: опала «министров» сопровождалась устранением их «конфидентов». В их числе были арестованы офицеры Семёновского и Преображенского полков (майоры И. Альбрехт, Н. Стрешнёв, Н. Соковнин, В. Чичерин); другие, как капитаны И. А и Ф. А. Остерманы, М. Аргамаков, И. Путятин, переведены в армию или отправлены в отставку. Их сослуживцы майоры П. Воейков, Ф. Полонский, Д. Чернцов, П. Черкасский уже 29 ноября получили приказы опечатать и описать имущество отца и сына Минихов, Головкина и Остермана, а их наиболее ценные «пожитки» перевезти во дворец. В тот же день В. Ф. Салтыкову были вручены одна за другой три инструкции, последняя и «секретнейшая» из которых предписывала не выпускать (как было публично обещано) брауншвейгское семейство за границу и держать под строжайшим караулом в Риге до получения дальнейших указаний.[1521]
1 декабря 1741 г. была образована комиссия по «описи пожитков и деревень» арестованных деятелей, а через два дня их движимое и недвижимое имущество конфисковано. 12 декабря по делу арестованных «партизантов» бывшей правительницы создали следственную комиссию во главе с А. И. Ушаковым и Н. Ю. Трубецким; в её состав вошли также А. Б. Куракин, В. Я. Левашов, А. Л. Нарышкин и ряд других чиновников. Но еще 26 ноября Елизавета отдала первые распоряжения С. Ф. Апраксину о допросах Остермана и Головкина по наиболее интересовавшему её вопросу о «проекте наследства».[1522] Подчинённые арестованных (И. О. Брылкин, канцелярист И. Дронов) тут же доложили обо всех подготовленных по делу документах, и следователи располагали точной информацией о роли каждого из опальных вельмож в этом предприятии.
Головкин и Остерман признали свою вину, в чём Елизавета могла лично убедиться, присутствуя на допросах. Её интересовали и поступавшие Анне Леопольдовне предостережения о заговоре, и организация слежки за «домом цесаревны». Прочие обвинения (в подкупе со стороны иноземцев, «скрытии» завещания Екатерины I, предпочтении иноземцев при назначениях и т. д.) носили риторический характер; как и год назад, результат следствия был предрешён. Финч писал, что «следственная комиссия собирается для своих заседаний в самом дворце императрицы. Её величество всегда сидит в покое рядом, откуда она всё может слышать, сама никому не показываясь, для того, чтоб (по её собственным словам) помешать протекции или несправедливости». «Там поставили перегородку или ширмы, откуда, не будучи видимою, сама она может всё видеть, всё слышать и даже передавать тайно секретарю приказания, которых немедленно потребовали бы обстоятельства допроса», — передавал в Париж Шетарди. Впрочем, в состав комиссии под началом генерал-прокурора Н. Ю. Трубецкого входили сановники, уже не раз участвовавшие в подобных процедурах: начальник Тайной канцелярии Ушаков, обер-шталмейстер А. Б. Куракин, тайный советник А. Л. Нарышкин.
Указ Сенату 13 января предписал судить преступников, при этом в реестр судей были включены выдвиженцы «незаконного правления» П. С. Салтыков, В. Ф. Наумов, П. П. Воейков, Я. П. Шаховской. Уже через три дня был вынесен приговор: Миних осуждён к четвертованию; Остерман, Головкин, Лёвенвольде, Менгден, Тимирязев — к «обычной» смертной казни.
Утром 18 января 1742 г. на эшафоте осуждённые выслушали манифест о своих «винах», заключавшихся в поддержке «незаконного» правления Бирона и Анны Леопольдовны, «искоренении знатнейших фамилий» в годы правления Анны Иоанновны, растрате казённых средств и «возведении» на должности чужеземцев. В момент, когда Остерман уже положил голову на плаху, все получили высочайшее помилование и отправились в сибирскую ссылку: Лёвенвольде — в Соликамск, Головкин — в Германг, Остерман — в Берёзов, на место преданного им много лет назад Меншикова; Миних — в спроектированную им для Бирона тюрьму в Пелыме. Остальные — сенатор В. И. Стрешнёв, генерал М. С. Хрущов, майор-семёновец В. Чичерин, секретарь принца П. Грамотин — отделались переводом в армию или удалением со службы и ссылкой в свои имения.
Анна Леопольдовна вынуждена была подписать за себя и своих детей присягу Елизавете. Вместо отправления в «заграничное отечество» свергнутый император с семейством почти год томился в Риге, с 1742 по 1744 г. — в Динамюнде (нынешний Даугавпилс) и бывшем меншиковском Раненбурге под Рязанью, с 1744 по 1756 г. — в Холмогорах. Оттуда «принца Иоанна» перевели, уже без родителей, в Шлиссельбургскую тюрьму, где он и был убит охраной в 1764 г. во время попытки поручика Мировича освободить узника.
15 февраля в Сенате Н. Ю. Трубецкой объявил следствие законченным; при этом частные бумаги и письма подследственных было приказано сжечь; очевидно, такой была общая судьба части архивов государственных преступников, не представлявшей интереса для следствия.[1523] Имущество осуждённых — имения, дома, загородные дачи — было быстро поделено, при этом дома Остермана в Москве и Петербурге «по наследству» перешли к новому вице-канцлеру и главе Иностранной коллегии А. П. Бестужеву-Рюмину.[1524] Комиссия описала и «пожитки»: их нестеснительно выгребали из домов арестованных и свозили прямо в Зимний дворец.[1525]
Но поиски движимых ценностей встретили препятствие: Остерман признался следователям, что в октябре 1741 г., за месяц до переворота, перевёл через своих доверенных агентов, английских купцов Шифнера и Вульфа, крупные суммы в Англию и Голландию и разместил их у «банкера» Пельса: во-первых, чтобы его дети могли «ездить по чужим государствам для наук»; во-вторых, для перевода денег обратно, «когда вексель низок», то есть получения выгоды от разницы курсов валют.