Эта переписка свидетельствует, насколько зыбкой была ситуация на российском политическом Олимпе, если законный и утверждённый наследник трона вынужден был вербовать себе сторонников. Кстати, в письмах Екатерины тех лет её муж выглядит «весьма рассудительным» и способным «ухаживать» за гвардейцами, то есть далёким от образа ограниченного голштинца, созданного позднее в её же мемуарах.
Вокруг «молодого двора» складывалась своя «партия». Гетман К. Г. Разумовский ручался Екатерине за «свой» Измайловский полк, генерал-прокурор Н. Ю. Трубецкой сообщал о происходивших на Конференции заседаниях, фельдмаршал С. Ф. Апраксин имел «шпионов», следивших за императрицей, а его коллега А. Б. Бутурлин на всякий случай заверял Екатерину в своей преданности.[1651] Однако лишь канцлер А. П. Бестужев-Рюмин с его проанглийскими симпатиями был готов к изменению политического курса и думал при этом не только о себе. Остальные были озабочены прежде всего сохранением в новое царствование собственных позиций при дворе; объединяло их и недовольство могуществом Шуваловых.
Екатерина обсуждала с Бестужевым его план, согласно которому она становилась «соправительницей» императора, а канцлер — президентом трёх «первейших» коллегий и командующим всеми гвардейскими полками.[1652] Но одновременно она встречалась с шефом Тайной канцелярии А. И. Шуваловым. Его влиятельный брат П. И. Шувалов в августе 1756 г. сообщил Екатерине о готовности ей служить, а сама она писала ему о «предательстве» Бестужева и желании «броситься в ваши объятия».[1653] Одновременно она стремилась получить — и получила — финансовую поддержку не только от своего главного корреспондента, но и от послов Дании и Австрии.[1654]
Первым в этой ситуации проиграл Бестужев.[1655] Подозрения, возникшие в связи с отступлением русской армии из Восточной Пруссии, последовавший за ними арест фельдмаршала С. Ф. Апраксина и обнаруженная переписка его с Бестужевым и Екатериной лишили канцлера доверия императрицы. Однако историки до сих пор не нашли никаких следов предполагаемой «измены» — приказа об отступлении, якобы полученного Апраксиным от канцлера. Кажется, не верили в это и следователи; во всяком случае, пункт об «измене» был вычеркнут из перечня вопросов Бестужеву.[1656]
Зато переписка французских дипломатов свидетельствует о сильнейшем давлении, оказываемом ими на русских министров с целью убрать Бестужева. В начале 1758 г. посол Лопиталь поставил перед вице-канцлером М. И. Воронцовым ультиматум: в течение двух недель добиться смещения Бестужева — или с ним больше не будут иметь дел.[1657] Cдал канцлера и великий князь — рассказал императрице, что министр советовал ему противиться её воле.[1658]
Дело канцлера до сих пор остаётся загадкой. Ещё С. М. Соловьёв отметил, что следственные материалы побывали в руках самого Бестужева после его возвращения из ссылки, в результате чего оттуда пропали первые показания обвиняемого. Осталась неизвестной и «священная тайна, о которой никто не может помыслить без ужаса», открытая Бестужевым и зафиксированная в исчезнувших протоколах допросов: сохранилось только упоминание о ней в заключении.[1659] Обвинить же его смогли только «в суетном желании так долго быть великим, как бы он общему всех смертных пределу подвержен не был», и в претензии на роль «соправителя».[1660] Бестужев виновным себя не признал и отделался сравнительно легко — ссылкой в подмосковную деревню.
Падение канцлера упрочило положение его противников — группировки Нарышкиных, по классификации Д. Ле Донна.[1661] Начало нового тура борьбы за власть породило соответствующее предложение: некий Фридрих фон Бонгорст подал в Кабинет императрицы проект создания нового гвардейского полка, «состоящего из немецкого дворянства».[1662] Столь радикальные меры в духе Анны Иоанновны при Елизавете уже не годились, и проект остался без последствий.
Летом 1760 г. кадровый состав центрального управления был существенно обновлён, о чем речь уже шла в предыдущей главе. Но сбалансировать успешно действовавший в 40-е — первой половине 50-х гг. механизм власти старевшая и больная императрица уже не смогла. Начавшиеся в конце 1740-х гг. реформы в условиях войны и борьбы за власть были свёрнуты. В очередной раз не было завершено Уложение, не проведён в жизнь указ 1757 г. о передаче управления церковными вотчинами светским властям.
Не был реализован и проект И. И. Шувалова о введении в России «фундаментальных и непременных законов», сохранять которые должен был поклясться будущий император. Этот документ показывает, что сильнее всего волновало наиболее приближённых к императрице лиц. Половина предлагавшихся законов посвящена гарантиям господствующего положения Русской православной церкви (в том числе обязательство православного исповедания самодержцев, их жён и детей), сохранению на три четверти «православного» состава армии, гвардии и флота и назначению высшей администрации из «здешних подданных». Можно полагать, что всё это в глазах И. И. Шувалова уже ставилось под сомнение поведением наследника. Прочие пункты предусматривали 26-летний срок службы для дворян, гарантию владения родовыми вотчинами для родственников осуждённых и освобождение дворян «от бесчестной политической казни».[1663]
Таким образом, к концу царствования Елизаветы можно говорить о некотором оживлении «шляхетских» надежд. В этом смысле идеи Шувалова перекликаются с мыслями М. И. Воронцова «к рассуждению о вольности дворянства». Однако годы «бироновщины» и придворная «школа» Елизаветы уже заметно ограничили уровень пожеланий: он не поднимался до каких-либо гарантий «вольности» в виде новых государственных учреждений или системы представительства. Напротив, в наброске Воронцова заметно прежде всего стремление обеспечить «особливые преимущества знатному и старому дворянству пред новым» — например, выделить их «знатные вотчины» в княжества, графства и баронства по пропорции душ подданных.[1664]
Нет в проекте Шувалова и закона о престолонаследии; можно предположить, что «знатное» дворянство ещё не ощущало в нём потребности. Или это было косвенное указание на то, что намерения «переменить наследство» не были оставлены? В ноябре 1761 г. секретарь Кабинета императрицы А. В. Олсуфьев озадачил французского посла намёками на непригодность Петра Фёдоровича к правлению и плохое отношение к нему тётки.[1665] Датский посол Гакстгаузен докладывал, что за неделю до смерти императрицы обсуждался план воцарения Павла под «опекунством» великой княгини и назначения её мужа генералиссимусом, и ожидал «беспорядков» гвардии и черни.[1666]
И всё же Елизавета не рискнула изменить ею же утверждённый порядок: в последние месяцы жизни она не занималась делами и затворилась в Царском Селе. О настроениях в её окружении повествует переписка между М. И. Воронцовым и И. И. Шуваловым в ноябре 1761 г. Вице-канцлер желал поскорее уйти в отставку; фаворит умолял его не делать этого, но одновременно признавал полный паралич управления: «Все повеления без исполнения, главное место без уважения, справедливость без защищения. Вижу хитрости, которых не понимаю, и вред от людей, преисполненных моими благодеяниями».[1667] Об обстановке тревоги и страха при дворе и колебаниях Шуваловых говорит донесение австрийского посла Ф.-К. Мерси от 31 октября 1761 г.[1668]
3 декабря императрица высказала «гнев» сенаторам за «излишние споры и в решениях медлительство» — и слегла окончательно. Как и её отец, Елизавета до самого конца гнала мысль о смерти: она распорядилась приготовить ей покои в новом Зимнем дворце к марту 1762 г.[1669] Возможно, в том числе поэтому никаких неожиданных распоряжений о наследстве не последовало.
Впрочем, если бы такие планы и существовали, фаворит Иван Шувалов при всех достоинствах не годился для борьбы за власть, а его старший родственник, способный на всё Пётр Иванович Шувалов, был уже смертельно болен. Но, по словам Екатерины, в последние недели жизни императрицы Шуваловы всё же сумели войти в доверие к наследнику при помощи директора Шляхетского корпуса А. П. Мельгунова.[1670] Поддержка со стороны Шуваловых — вместе с лояльностью становившейся императрицей Екатерины и усилиями самого Петра по привлечению на свою сторону гвардейских офицеров[1671] — обеспечила выход из очередной «переворотной» ситуации.
Как вспоминал позднее секретарь Петра III Д. В. Волков, его просили подготовить текст манифеста и присяги ещё при жизни Елизаветы. 25 декабря 1761 г. наследник с супругой попрощались с умиравшей, и в половине четвёртого пополудни она скончалась. Придворный ветеран Н. Ю. Трубецкой первым принёс Петру присягу и объявил Сенату о начале нового царствования. Император в преображенском мундире объехал построенные вокруг дворца гвардейские батальоны и обратился к ним: «Ребята, я надеюсь, что вы не оставите меня сегодня». Гвардейцы радовались: «У нас теперь опять мужчина императором».