[1690] Секретарь французского посольства Ж.-Л. Фавье отмечал, что царь следовал Петру I и Карлу XII «в простоте своих вкусов и в одежде»;[1691] княгиня Дашкова отмечала его ненависть «ко всякому этикету и церемонии».
Из этого подражания — очевидно, совпадавшего со вкусом и темпераментом самого Петра III, — вытекали и его шокирующие двор привычки: император удил рыбу в Петергофских прудах, гулял по улицам столицы, «как бы желая сохранить инкогнито»; запросто заходил в гости к хорошо знакомым ему купцам и даже к своему бывшему камердинеру; бросал все дела и мчался тушить пожар.[1692] Своих придворных Пётр заставлял пировать в тесноте кают на спущенных на воду новых кораблях.[1693]
Под стать петровским ассамблеям были и вечеринки его внука. Он любил повеселиться в непринуждённой обстановке — и при этом непременно становился, как и дед, душой компании: устраивал, например, импровизированный оркестр из первых чинов двора — Нарышкиных и обер-прокурора Сената П. Н. Трубецкого — или отправлялся майской ночью распевать серенады по улицам до двух часов утра.[1694] Под звон стаканов в густом табачном дыму обсуждались международные новости и государственные дела. Эти разговоры поутру уже разносились по Петербургу и вызывали самые разные комментарии.
Елизавета тоже начинала царствование с реставрации петровских учреждений, но вовсе не пыталась возрождать манеры политики отца. Избранный Петром III стиль государственного руководства «а-ля Пётр Великий» оказался ему не под силу. Дед, человек железной воли и универсальных способностей, мог работать по 16 часов в сутки, одновременно держать в голове десятки дел и поручений, быстро входить в суть любой проблемы, не терять головы даже во время буйных пиршеств. Внуку ничего этого не было дано. Поэтому внешнее копирование образа жизни Петра Великого становилось дурной пародией, когда дворцовые приёмы превращались в офицерские вечеринки с певичками или после «бесед с Бахусом» устраивались игры для вельмож: «Ну все прыгать на одной ножке, а другие согнутым коленом толкать своих товарищей под задницы…»
К тому же возрождение духа «австерии времён Петра Великого» или его современника прусского короля Фридриха-Вильгельма уже не совпадало со вкусами и привычками общества. Поведение молодого царя могло бы более или менее естественно выглядеть при дворе Анны Иоанновны с её шутами и стрельбой из окон, но спустя поколение уже оценивалось как неприемлемое.
Милые Петру III кабацко-солдатская «демократичность» и простота нравов воспринимались как «безразборчивая фамилиарность», от которой ещё императрица Елизавета предостерегала племянника. «Он не похож был на государя» — в этой оценке вполне сходились и образованная дочь вельможи Екатерина Дашкова, и аристократ князь Михаил Щербатов, и армейский поручик Андрей Болотов. Позднее именно это «фамилиарство своё к публике» вместе с оскорблением национальных чувств выделит в качестве причин свержения императора министр А. Р. Воронцов в записке Александру I.[1695] Двор и столичное общество отвергали новый стиль государственного руководства, но Пётр этого не чувствовал.
Не обладал он и талантом предка выбирать себе помощников, хотя старался приобрести популярность среди своего окружения, которое сразу это почувствовало. В бумагах М. И. Воронцова нам встретилась его жалобная записка: «всеподданнейший бедный раб» сетовал на свой двухсоттысячный долг, из-за коего заимодавцы причиняют ему сильнейшее «внутреннее беспокойство». Далее был помещён список с указанием желательного количества (28 тысяч) крепостных душ себе и своим родственникам Гендриковым и Ефимовским, а также ещё нескольким придворным; следом составлен был второй такой список о пожалованиях ещё 21 тысячи душ братьям Нарышкиным, И. И. Шувалову, А. Г. Разумовскому и И. И. Неплюеву.[1696]
На деле раздачи оказались скромнее. Тем не менее новым владельцам достались целые волости из дворцовых земель. Сам канцлер и его жена получили четыре тысячи душ; А. И. Шувалов — две тысячи «по его выбору»; гофмаршал М. М. Измайлов — 1 085, А. П. Мельгунов — 1 000.[1697] Голштинские родственники императора стали российскими фельдмаршалами, А. Н. Вильбуа — генерал-фельдцейхмейстером, Н. А. Корф, И. А. Глебов, П. А. Девиер, П. А. Румянцев и 3. Г. Чернышёв — полными генералами. Н. И. Панин получил чин действительного тайного советника, А. П. Мельгунов — генерал-лейтенанта, Д. В. Волков — действительного статского советника.
Однако несмотря на эти милости, собрать надёжную «команду» Петру III оказалось не под силу. Со смертью в январе 1762 г. П. И. Шувалова влияние его клана пошло на убыль. С упразднением Тайной канцелярии отошёл на задний план брат покойного А. И. Шувалов; а бывший фаворит И. И. Шувалов отправился заведовать кадетским корпусом и должен был, судя по его письмам, просить поддержки у входящего в силу Волкова.[1698]
Не сбылись надежды и других вельмож. Едва успел датский посол Гакстгаузен отметить в донесениях фавор А. И. Глебова и Н. Ю. Трубецкого, как уже через три недели признал, что Трубецкой пребывает «в полном пренебрежении». Глебов остался «хозяином» Сената, но сам Сенат в новое царствование не сумел вернуть себе прежнего значения. Зато Пётр тут же выписал ко двору родственников — дядю, прусского генерала Георга-Людвига Голштинского, и принца Петра Голштейн-Бекского: первый стал командиром Конной гвардии, второй — петербургским генерал-губернатором.
Министры Конференции во главе с канцлером представили императору проект указа о сохранении этого учреждения «на прежнем основании»; но Пётр 20 января упразднил её. Однако документы Конференции остались в руках её бывшего секретаря Д. В. Волкова, и через несколько дней он стал тайным секретарём императора. Пётр III разделил свой Кабинет на «хозяйственное» отделение (его по-прежнему возглавлял А. В. Олсуфьев) и личную канцелярию,[1699] что сделало Волкова одним из самых влиятельных людей нового царствования, однако, по его собственному признанию, не имевшим отношения к «делам придворным и комнатным». Это подтверждает камер-фурьерский журнал, из записей которого следует, что тайный секретарь не сопровождал царя на ужинах — здесь у него были другие советчики. На руководящие посты при дворе выдвинулись приближённые «молодого двора» Л. А. и А. А. Нарышкины, М. М. Измайлов вместе с компанией новых камергеров из числа камер-юнкеров.
Неопределённым осталось положение канцлера М. И. Воронцова. В своих первых докладах он объяснял, что будущая «перемена системы» потребует согласованных действий всех ведомств и с упразднением Конференции эту роль не смогут взять на себя ни Сенат, ни Коллегия иностранных дел.[1700] Но император счёл возможным отказаться от большинства предложенных ему и полезных для нового режима мер. В саму же коллегию император назначил новым членом голштинского министра и камергера Вульфа, а самого канцлера называл «французом», что в устах Петра было скорее ругательством. Срочно был перетасован состав русских дипломатов за границей: в Лондон вместо отозванного А. М. Голицына назначен Г. Гросс из Гааги; но в конце концов ответственный пост занял двадцатилетний племянник канцлера А. Р. Воронцов, тут же пожалованный в камергеры и полномочные министры. Ф. Воейкова в Варшаве заменил Кейзерлинг, И. Остермана в Стокгольме — Э. Миних.[1701]
Однако опытный канцлер оказался прав. В мае 1762 г. Петру III пришлось срочно создавать очередной координационный орган — Императорский совет — и даже предоставить ему право принимать без его участия решения по делам «меньшей важности». Сохранившийся в архиве набросок («План… или росписание учреждаемого вновь при дворе совета») отражает поиски подходящих кандидатур: в список добавлялись на французском языке и вычёркивались (судя по почерку, М. И. Воронцовым) имена контр-адмирала Милославского, генерала М. Н. Волконского, Б. А. Куракина, А. И. Глебова, Р. И. Воронцова.
В итоге из поименованных в черновике в составе совета остались Д. В. Волков, родственники императора Георг Голштинский и Пётр Голштейн-Бекский, возвращённый из ссылки Миних, М. Н. Волконский, бывшие члены Конференции Н. Ю. Трубецкой и М. И. Воронцов, А. Н. Вильбуа. Вошёл туда не названный сначала А. П. Мельгунов, но зато не попали намеченные гетман К. Г. Разумовский, сенатор и отец царской фаворитки Р. И. Воронцов и генерал-прокурор Глебов.[1702] Можно, пожалуй, предположить, что отстранение этих лиц стало одной из причин, толкнувших их на сторону Екатерины.
Перетасовка кадров и непродуманные решения увеличивали нестабильность в правящем кругу и — важнее — не привели к созданию единого «штаба» в условиях начавшихся реформ и «перемены системы». Им не стали ни Сенат, ни Кабинет, ни распущенная Конференция, ни даже Императорский совет, мнение членов которого Пётр не всегда принимал во внимание. Из серьёзных кадровых рокировок можно указать лишь замену генерал-прокурора, хотя едва ли прожжённый делец Глебов являлся для императора более надёжной опорой, чем честный чиновник Шаховской.
Назначения нового царствования выглядят достаточно случайными. В Сенат были введены два новых члена (престарелый обер-шталмейстер П. С. Сумароков и брат канцлера И. И. Воронцов), а один отправлен в отставку (Я. Л. Хитрово); кроме того, умер сенатор М. И. Шаховской. По традиции, император выбрал нового лейб-медика, по неизвестной причине дважды сменил президента Мануфактур-коллегии (сначала им стал камергер Г. И. Головкин, а за несколько дней до переворота на этот пост был назначен бывший камердинер Петра III де Брессан); П. Голштейн-Бек сначала был перемещён с ревельского генерал-губернаторства в столицу, но через несколько дней возвращён в Эстляндию, а на генерал-губернаторство в Москву отправился фельдмаршал Бутурлин.