В «Русской старине» вышли реляции датского дипломата барона Вестфалена, а в сборнике П. И. Бартенева «Осмнадцатый век» — донесения испанского посла герцога де Лириа о событиях 1730 г.[217]
В последнее время появился ряд публикаций такого рода. В комплексном сборнике материалов русских и испанских архивов о связях этих стран вновь были представлены читателю некоторые донесении герцога де Лириа и свидетельство другого испанского посла, маркиза де Альмодовара о перевороте 1762 г.[218] Были изданы также сочинения герцога де Лириа и английского посла Д. Бекингема о дворе Екатерины II.[219] В указанном выше сборнике М. А. Бойцов впервые поместил в переводе на русский язык «Историю низложения и гибели Петра III очевидца событий, датского дипломата Андреаса Шумахера.[220]
Реляции посланников Швеции, Австрии и Голландии (кроме относящихся к 1762 г.[221]) практически не изданы, хотя как раз две последние державы имели стабильные и даже союзнические отношения с Россией, а их дипломаты располагали неплохими связями в Петербурге. Лишь отчасти этот недостаток восполняют выписки из их донесений, приведённые в указанных выше работах А. Г. Брикнера и других авторов. В РГАДА нами обнаружен перевод донесений австрийского резидента в Петербурге за октябрь — декабрь 1740 г.[222] Там же в фонде Русского исторического общества содержатся выписки из донесений саксонских дипломатов при русском дворе (40–60-х гг. XVIII в.), прусского посла Акселя Мардефельда (1745 г.) и обнаруженный нами перевод донесений секретаря австрийского посольства Николая Гохгольцера (Гогенгольца).[223]
Специфика этих источников уже неплохо изучена в научной литературе. Иностранные дипломаты (особенно те кто имел надёжных информаторов при дворе) сообщали порой уникальные сведения, не отраженные ни в каких официальных документах. Но ещё С. М. Соловьёв отмечал, что западноевропейцы нередко преувеличивали уровень российской политической культуры того времени: «Мы должны осторожно обходиться с известиями иностранцев о партиях в России, обыкновенно все шли вразброд, личные и фамильные интересы были на первом плане…»[224]
Для оценки условий работы дипломата важно учитывать характер межгосударственных отношений, титул и ранг автора реляций, определяющие его положение при дворе и в высшем обществе; его цели и задачи в конкретных ситуациях; степень и характер его участия в событиях государственно-политической жизни страны пребывания. Огромное значение имеет наличие добросовестных помощников в лице сотрудников миссии, дипломатов союзных держав и надёжных «друзей»-информаторов; в этой связи существенным оказывается и размер средств, отпускаемых на оплату их услуг и для обеспечения режима наибольшего благоприятствования.[225] Этими критериями мы и руководствовались в работе с названными источниками.
Помимо перечисленных выше источников, мы привлекали материалы русских дипломатических миссий в Париже, Лондоне, Вене, Гааге, Берлине, Копенгагене, Гамбурге, Константинополе и в Иране из фондов Архива внешней политики Российской империи МИД РФ (Ф. 32, 35, 44, 50, 53, 74, 77, 89, 93). Рескрипты Коллегии иностранных дел и реляции российских дипломатов позволяют получить представление о влиянии внутриполитических событий на проведение внешнеполитического курса, а также о впечатлениях и откликах за границей на происходившие в России события. Использовались также аналитические и финансовые материалы самой коллегии (Ф. 2 «Внутренние коллежские дела», Ф. 15 «Приказные дела новых лет» и Ф. 13 «Письма и прошения разных лиц»), перлюстрация иностранной почты (Ф. 6 «Секретнейшие дела»), а также переводы иностранной прессы о событиях в России (Ф. 11 «Иностранные газеты»).
Дипломатическая документация содержит интересные сведения об отражении в иностранной прессе российских внутриполитических коллизий. В бумагах коллегии и переписке русского посла в Голландии нами найдены сведения о счетах российских государственных деятелей (фельдмаршала Б.-Х. Миниха и вице-канцлера А. И. Остермана) в иностранных банках и попытках правительства Елизаветы вернуть эти деньги.[226] Там же обнаружена переписка, отражающая стремление русского правительства в 40-х гг. XVIII в. пресечь нежелательные отзывы о петербургском дворе.[227]
В целом указанный корпус как ранее известных, так и вновь выявленных и вводимых в оборот источников позволяет, на наш взгляд, выполнить намеченные в нашем исследовании задачи.
Глава 2.Появление дворцовых переворотов в российской политической традиции
Вопрошение было у мудрых сицево: «Которым делом смута и мятеж в государстве делается?» Ему же ответование: «Егда честные люди в государстве заслуженые от чинов великих и честных откиненые, а мелкие люди бывают подвзыщеныя».
Власть и традиция: до и после Смуты
В отечественной науке высказывалось мнение об отсутствии оснований для традиционно существующих рамок «эпохи дворцовых переворотов», поскольку «острая борьба между интересами отдельных придворных группировок имела место и до, и после этих переворотов. Достаточно напомнить о борьбе бояр за власть в малолетство Ивана IV и после его смерти, вплоть до воцарения Михаила Романова в 1613…»[228]
Количество примеров жестокой политической борьбы нетрудно увеличить, будь то убийство Андрея Боголюбского в 1174 г. или свержение и ослепление московского великого князя Василия II в 1446 г. Заговоры в обоих случаях налицо. Однако убийцы владимирского «самовластца» не готовили ему замены; последовавшая усобица, как и феодальная война первой половины XV в., вписывается в борьбу княжеских домов за лучшие «столы», когда перемещение фигур на политической арене закреплялось новой системой договоров-«докончаний». Однако именно в ходе средневековых усобиц в европейских странах формировались правовые основы будущего порядка — законы престолонаследия.
На Руси усиление государственного начала привело к «сверхконцентрации властных прерогатив и управленческих функций в государственном центре», чему способствовало отсутствие прочных институтов земельной собственности и, соответственно, земельной аристократии; а также подчинённое положение Церкви.[229] В условиях становления российской «патриархальной монархии с элементами сеньориального режима»[230] не сложились самоуправлявшиеся сословия-корпорации, которые бы «принимали участие в политическом конституировании страны».[231] Отношения власти и подданных не выработали ни твёрдых норм престолонаследия, ни конкретных политических теорий о возможности ограничения или ответственности княжеской власти иначе, как перед Богом.[232]
Это в значительной степени можно объяснить уникальностью юридической ситуации средневековой Руси. Во-первых, для нее было характерно специфическое принижение значения договорных отношений как языческих;[233] во-вторых, заимствованные византийские нормы права находились в сфере культуры и не действовали, а действующее право лежало вне сферы культуры. Следствием этого противоречия являлось отсутствие «тех институтов, которые вызываются к существованию применением права, обладающего культурным статусом: юридического образования, развития науки права, формирования юридических корпораций».[234]
С XIII в. право наследования княжеской власти по завещанию было ограничено не только обычаем родового старейшинства, но и верховным суверенитетом хана Золотой Орды. В Москве XIV — первой половины XV в. так и не было выработано правового порядка передачи власти ни по прямой нисходящей линии, ни по «очередной системе» — старейшему в роде. Но в силу стечения обстоятельств не возникало и конфликтов за право наследования.[235] Отсутствие механизма престолонаследия и породило усобицу второй четверти XV в., в итоге которой появилась традиция своеобразного «соправительства», то есть усиления ещё при жизни великого князя политической роли его старшего сына, который затем получал большую часть отцовских владений при обязательном выделении уделов братьям.[236]
Со времени образования единого государства на рубеже XV–XVI столетий в политической жизни страны стали возникать ситуации, которые можно было бы назвать дворцовыми переворотами. Вот как, например, описывает летописец победу одной из боярских группировок в царствование малолетнего Ивана IV в 1542 г.: «…В ночи той с недели на понедельник по совету своих единосмысленников поимали князя Ивана Бельского на его дворе и посадиша его на Казённом дворе до утра; а князь Иван Шюйской тое же ночи пригонил из Володимера, и назавтреи, в понеделник, сослаша князя Ивана Бельского на Белоозеро. А советников княже Ивановых Бельского, переимав, разослаша по городом…»[237] Однако эта и другие схватки шли в 1534–1546 гг. вокруг юного великого князя Ивана IV, и расправы происходили формально от его имени.