[1729] Стало ясно, что предстоит не демонстрация силы, а настоящая война; но ни дипломаты, ни армия не были к ней готовы.
Возражал даже обычно не решавшийся перечить Воронцов. Как следует из его неопубликованного доклада от 12 апреля, канцлер посмел не только назвать предстоявшую кампанию «химерической», но и отстаивать своё мнение («иного сказать не могу»), поскольку воевать без сильного флота, «довольных магазинов», а главное, без «великих сумм» не считал реальным; не верил он и в возможность получения поддержки английского флота.[1730] Донесения Салтыкова свидетельствовали о том же. Корпус Чернышёва отправился на помощь прусской армии; но войска Румянцева на протяжении апреля и мая только укомплектовывались людьми и лошадьми, и в полках даже началось дезертирство из-за отсутствия денег у солдат и офицеров.[1731]
Мечтавший о славе император столкнулся с проблемой финансирования армии и её материально-технической подготовки к войне вдалеке от собственных границ с противником, обладавшим превосходством на море. Вступив на престол, царь обнаружил в закромах Кабинета не менее 500 тысяч рублей наличными плюс значительные средства в виде золота и серебра с императорских заводов на Алтае. Сразу последовали раздачи: 150 тысяч рублей на строительство Зимнего дворца, 60 тысяч — на любимый Ораниенбаум; 60 тысяч предполагалось потратить на коронацию, намечавшуюся на сентябрь; 20 тысяч получила в качестве «пенсии» фаворитка.[1732] Выписывались импортные обновки и для самого императора: «кафтан серебряной с бархатными алыми с зелёным цветочками» стоил 270 рублей, бархатные кафтаны — по 80 рублей, а всё прочее с доставкой обошлось почти в 10 тысяч рублей.[1733]
Наличные запасы были быстро исчерпаны: уже в январе Пётр спустил 120 тысяч рублей, предназначенных наследнику Павлу;[1734] и прекратил оплату счетов покойной императрицы, выставленных частными лицами. Документы Камер-коллегии показывают, что недостающие на достройку Зимнего дворца 100 тысяч рублей пришлось искать проверенным способом: по всем кассам, включая Тульскую провинциальную канцелярию, которая оплачивала изготовление дворцовых замков и «шпаниолетов».[1735] Зато такую же сумму Пётр распорядился выделить из кабинетских денег «для переводу в Голштинию».[1736]
При описанных в предыдущих главах порядках и более чем скромной компетенции самого Петра ему не удавалось получить от чиновников точных ответов на вопрос: «Где деньги?» Невразумительная бумага из Штатс-конторы «о доходах и расходах штатной суммы» в 1761 г. сообщала, что окладные доходы превышали расходы, но в итоге получился… дефицит в 1 994 799 рублей 3 копейки. Объяснить же, куда исчезли иные из этих доходов, чиновники оказались не в состоянии: «С королевства Прусского по 1 миллиону талеров в год, а куда делись — как в Сенате, так и в иностранной коллегии никакова о том известия и никаких щетов нет». Такая же судьба постигла и контрибуцию, полученную с Берлина: «Куда употреблена — неизвестно».[1737]
Принятое ещё в январе решение о переделке медных и понижении пробы серебряных монет результатов пока не дало; одновременно только текущие расходы заграничной армии исчислялись Сенатом в феврале в 3 338 502 рубля. Судя по расходным ведомостям Кабинета, личные траты императора были умеренными,[1738] однако обстановка нового дворца и экипировка голштинской гвардии требовали больших средств. Впоследствии Екатерина II до 1767 г. расплачивалась по счетам мужа за мундиры, позументы и прочую амуницию, а также за посуду, мебель, книги.[1739]
Она напрасно упрекала Петра в расходовании «кабинетских» средств только на себя.[1740] Сенатские протоколы «по секретной экспедиции» показывают: он уже в начале марта выделил Сенату на срочные расходы из кабинетских средств золота и серебра на миллион рублей. Через месяц он потребовал объяснений, почему армия до сих пор не получила требуемых сумм. Сенат отвечал: переведено в войска только 99 тысяч рублей, а остальное будет отправляться по мере поступлений.[1741] Для жаждавшего военных лавров Петра отсутствие денег стало ударом — для датской кампании необходимо было изыскать четыре миллиона а времени не было. Отказ от летней кампании означал потерю преимущества внезапности в условиях, когда вовлечённые в войну державы не имели возможности вмешаться в конфликт. Начатые реформы отошли на задний план, главной стала «битва за финансы».
В апреле от Синода потребовали срочно сдать всех годных к службе лошадей с вотчинных конских заводов.[1742] В мае Пётр распорядился перечеканить в монеты всё имевшееся в Кабинете золото и серебро, затем пустил «в расход» 300 тысяч рублей таможенных сборов и даже своё жалованье как полковника гвардии.[1743] Но ни экономия, ни текущие поступления не могли восполнить нехватки. 3 мая 1762 г. Мельгунов и Волков от лица императора объявили Сенату о необходимости срочно «сыскать» на военные расходы в 1762 и 1763 гг. восемь миллионов рублей «сверх штатного положения» — огромную сумму, превышавшую половину годового бюджета.[1744] Этим Пётр дал понять, что решился не на военную демонстрацию, а на затяжную войну, которая должна была продлиться и в следующем году.
Сенат рапортовал о некоторых внутренних резервах в виде поступавшего из Нерчинска золота и серебра, но основной источник получения требуемой суммы видел только в бесперебойной работе монетных дворов по перечеканке медных и серебряных денег. Последнее означало возвращение к плану П. И. Шувалова 1760 г. об уменьшении веса медных монет (то есть к чеканке из одного пуда меди не 16, а 32 рублей) и понижении пробы серебряных. Но 6 мая сенаторы доложили, что в любом случае искомые доходы начнут поступать не ранее сентября, и видели единственный выход во внешнем займе у голландских купцов.[1745]
18 мая Императорский совет на первом своём заседании решал обе проблемы — военную и финансовую. В отношениях с Данией предстояло действовать «силою»: для начала занять мекленбургские города Росток, Висмар и Шверин для обеспечения тыла будущего наступления. Расходы же предполагалось покрыть за счёт выпуска бумажных денег — «банковых билетов» на пять миллионов рублей. Стабильность их курса должен был обеспечить создаваемый Государственный банк, куда для обмена передавался капитал на миллион рублей серебром и на такую же сумму медью. Другим решением Совета от 23 мая стал указ Петра III о подаче в двухнедельный срок всеми учреждениями ведомостей о расходе полученных средств.[1746]
21 мая Пётр приказал Румянцеву ввести 10 тысяч русских солдат в Мекленбург. В этом документе война называлась уже «декларованной» и император, видимо, высказывал свои истинные пожелания: если бы датчане выступили навстречу русским, то и «война собою началась». Уже после этого приказа, 24 мая, последовал рескрипт русскому послу в Копенгагене И.-А. Корфу. Дании предъявлялся ультиматум: немедленно вернуть «похищенные земли». В виде уступки российская сторона соглашалась на переговоры в Берлине, но с условием их продолжительности не более семи дней, без переписки послов со своими дворами. Назначенным на этот конгресс Корфу и Сальдерну предписывалось принять посредничество прусского короля, который мог требовать от России уступок.[1747]
Такие действия вызвали протест даже со стороны лояльных Петру членов Императорского совета. 30 мая они подали государю «записку», в которой подчеркнули неготовность армии к немедленному выступлению: в распоряжении Румянцева только 17 полков, остальные части еще не подошли; в Померании и Мекленбурге нет фуража и провианта; к границам Голштинии войска подтянутся только в августе, что уже поздно для начала военных действий. Советники предлагали Петру разумный выход: начинать военные действия следующей весной, когда будут исчерпаны все дипломатические средства и появятся «надёжные пласдармы и достаточные магазины», а до того действовать «одними казаками» для разорения датских владений.[1748]
Среди черновых бумаг Совета нами обнаружено ещё одно представление императору; по-видимому, подготовленное М. И. Воронцовым, поскольку копии имеются и в его архиве, и среди черновиков докладов Коллегии иностранных дел. В документе, датированном 10 июня 1762 г., изложены аргументы против похода: Румянцев выступил, «положа на отвагу», поскольку имеет провианта только до 1 июля; взять же его в Мекленбурге неоткуда: отправленные транспорты задержаны противным ветром, а два корабля разбиты штормом. Наконец, война будет стоить не менее десяти миллионов рублей; первые же доходы от перечеканки могут поступить только в сентябре, но медная русская монета за границей бесполезна. Канцлер умолял императора не рисковать «героической славой», ибо «скорому походу армеи противится непреодолимая натура вещей, и поправление тому зависит не от искусства и ревностных распоряжений, но почти единственно от времяни».[1749]