Мы не знаем, дошло ли это обращение до императора, но на его действия оно не повлияло — как, вероятно, и другие предостережения. Упорное стремление действовать вопреки «натуре вещей» не могло не привести к изоляции императора от военно-чиновничьей верхушки и непопулярности его курса среди более широких кругов столичного дворянства и гвардии.
Для срочного начала кампании армии не хватало как запаса времени, так и средств. Правда, в начале июня войскам наконец стали выплачивать задержанное жалованье: в заграничную армию перевели 1 миллион 240 тысяч рублей. По ведомостям Кабинета, к началу июля в него поступило два с лишним миллиона всяких чрезвычайных доходов, в том числе золота с императорских алтайских заводов[1750] (потом этими деньгами Екатерина расплачивалась с участниками переворота). Получить остальные миллионы было негде, тем более что Сенат 5 июня объявил о невозможности предоставить в срок сведения о штатах и расходах, а 14 июня донёс: амстердамские банкиры Клифорт и Гопп запрошенный заём в три или четыре миллиона рублей «изыскать не в состоянии».[1751] Одновременно Адмиралтейство сообщало, что военные корабли из Архангельска не смогут прибыть к датским берегам раньше осени, а строить новые в Кронштадте невозможно.[1752] Несостоятельными оказались также расчёты на поддержку Швеции, хотя известие об этом пришло в Петербург уже после переворота.
Румянцев приходил «в крайнее отчаяние» и жаловался на отсутствие провианта и поведение новых «союзников». Прусские поставщики заламывали «неслыханные деньги», а власти требовали немедленного возвращения Померании и Кольберга; прусские вербовщики даже подговаривали обнищавших русских солдат к дезертирству. Генерал осмеливался почтительно советовать императору: «Оставить Кольберг все военные резоны запрещают», — и терял драгоценное время. 3 июля 1762 г. в донесении уже свергнутому Петру III Румянцев писал, что до сих пор не может выступить.[1753] Кампания, таким образом, с самого начала оказалась проигранной. Инициативу перехватили датчане: их войска окружили пограничный Гамбург, взяли с него «добровольный заём» в миллион талеров и готовились встретить русскую армию на заранее выбранных позициях.[1754]
Но Пётр III был готов идти до конца, невзирая ни на какую «неодолимую силу вещей». 5 июня царский манифест объявлял о немедленном сборе с архиерейских и монастырских крестьян годового оброка.[1755] 8 июня был заключён союзный договор с недавним противником: в обмен на гарантию сохранения Силезии Фридрих обещал царю предоставить 15-тысячный корпус для похода на Данию. В июне были уже готовы образцы бумажных денег в 1000, 500, 100, 50 и 10 рублей; их первый выпуск предполагался общим номиналом в два миллиона.
За два дня до переворота, 26 июня, царь потребовал от Сената «неотложно собрать» все розданные из государственных заёмных банков и просроченные ссуды, которые должны были платить в том числе вельможи из его окружения.[1756] В тот же день Адмиралтейство получило указ немедленно построить необходимые корабли и для этого брать людей «от партикулярных работ».[1757] Коллегия иностранных дел должна была обеспечить выезд канцлера и дипломатического корпуса к армии, где царь намеревался продемонстрировать свои полководческие таланты.[1758] С собой он собрался взять не только дипломатов, но и гвардейский отряд из четырёх батальонов и трёх эскадронов, для которых уже был разработан маршрут следования. Но выступить в поход им не пришлось.
Заговор и его участники
Екатерина II в письме С. Понятовскому от 2 августа 1762 г. призналась: «Уже шесть месяцев, как замышлялось моё восшествие на престол». Таким образом, временем начала событий, приведших к свержению Петра III, можно считать февраль того же года. У нас нет оснований в этом вопросе не доверять Екатерине, тем более что австрийский посол Мерси в депеше от 13 июля 1762 г. ссылался на свои зимние донесения о том, как Панин вёл переговоры с великой княгиней о низложении её супруга.[1759]
В рассказе о воцарении Екатерины (в изложении датского посланника барона Ассебурга) Н. И. Панин называет иную отправную точку: он «за четыре недели до переворота озаботился предоставлением престола другому лицу без пролития крови».[1760] Дашкова в повествовании о перевороте подчеркнула, что «не спала последние две недели», а до того сообщила, как «в течение десяти дней число заговорщиков увеличивалось, но окончательный и разумный план всё ещё не созревал». Характерно, что и рассказывать о подготовке заговора Дашкова стала сразу же после описания инцидента на праздновании мира с Пруссией, когда император оскорбил её подругу.[1761]
Екатерина в названном письме вслед за фразой о вовлечённых в заговор 30–40 офицерах и десяти тысячах солдат заявляла: «Не нашлось ни одного предателя в течение трёх недель». Но она же и в письме и особенно в мемуарах акцентировала внимание на другом событии — празднике 9 июня, когда император публично обозвал её «дурой» и собирался арестовать. Тогда-то Екатерина, по её признанию, и стала «прислушиваться к предложениям» недовольных и «дала знать различным партиям, что пришло время соединиться». Императрице было важно подчеркнуть, что она честно исполняла супружеский долг и только прямая угроза беззаконного развода и заточения могла заставить её пойти навстречу заговорщикам.
Едва ли она ранее не предполагала такого варианта, ведь в манифесте о вступлении на престол Пётр III не упоминал ни супругу, ни сына. Но всё же до определённого момента разрыв отношений не происходил; более того, император выделил жене на расходы 120 тысяч рублей и пожаловал в личное распоряжение село Софьино в Новгородском уезде.[1762] Как известно, инцидент за обедом был улажен; но можно согласиться, что это происшествие подтолкнуло события.
Таким образом, Екатерину, Дашкову и Панина можно понять так, что расширение круга заговорщиков до итоговых размеров произошло именно в последние недели перед переворотом. Разная «протяжённость» заговора в приведённых сообщениях, похоже, свидетельствует о разных стадиях этого процесса и о различной степени вовлечённости в него названных персонажей.
Далее рассказы участников (прежде всего Н. И. Панина и Е. Р. Дашковой) и любознательных современников, пытавшихся по мере сил понять произошедшее, представляют собой мозаику известных им имён и фактов вместе со стремлением отметить свою роль в событиях. Последние исследования по теме выделяют две основные группировки — «военную» во главе с братьями Орловыми, куда примыкали генералы М. Н. Волконский и А. Н. Вильбуа, и «гражданскую» под руководством Н. И. Панина с участием К. Г. Разумовского, Г. Н. Теплова и Е. Р. Дашковой.[1763]
Автор наиболее подробного очерка о перевороте 1762 г. В. А. Бильбасов предполагал аморфную, но и более широкую картину общественного недовольства. По его мнению, разделяемому некоторыми современными историками, до последнего дня «не было ни плана, ни проекта, ничего подготовленного для действия»; но зато существовала грозная сила общественного мнения, которая подняла «все полки, все сословия, весь народ».[1764] Однако исследователи склоняются к мнению о наличии организованного заговора с конца 1761 г.[1765]
Чёткого плана у его инициаторов как будто не было — или же Екатерина говорила с разными своими союзниками о разных планах. В письме Понятовскому она сообщала о замысле схватить мужа и «заключить, как принцессу Анну и её детей» в 1741 г., но в то же время указывала и на идею Н. И. Панина о перевороте в пользу наследника Павла, с которой, по её утверждению, категорически не соглашались гвардейцы.[1766] Сам Панин о таком варианте по понятным причинам умолчал и неопределённо сообщал о некоем «решительном действии».[1767] Однако о плане провозглашения Екатерины «правительницей» знал датский дипломат Андреас Шумахер — но с более радикальным завершением: заколоть императора на специально организованном пожаре и замаскировать убийство под «несчастный случай».[1768] Если этот сюжет и впрямь задумывался, то российское «переворотство» сделало очередной шаг — инициаторы заговора уже планировали убийство законного государя.
При этом они учли урок 1741 г., когда правительство и столица оказались в какой-то мере заложниками гвардии. Предстояло решать сложную задачу: заручиться поддержкой «солдатства», при этом до поры не расширяя круг посвящённых и не допуская преждевременных волнений. Придворным заговорам XVIII столетия не хватало организованности и конспирации, характерных для более поздних времён. Неслучайно Екатерина опасалась предательства, как показывал опыт, почти неизбежного в придворно-карьерном мире.
Избрана была наиболее удачная тактика. На начальном этапе заговор, по-видимому, включал узкую группу близких людей (в том числе Орловых и Панина), которая за счёт своих связей и недовольства политикой Петра III смогла за три-четыре недели развернуть его в солидное предприятие; отсюда и разница в точках отсчёта времени подготовки «революции».