[1780] Историки российского просвещения пишут о своеобразном «книжном буме» на рубеже 50–60-х гг. XVIII столетия, когда подросли новые дворяне-читатели, получившие иное образование, чем их предки.[1781]
Послужные списки дворян-рядовых Преображенского полка 1762 г. показывают, что по сравнению с солдатами «образца 1725 г.» гвардейцы в 1762 г. были более образованными (теперь только трое из них «не умели грамоте») и зажиточными: в среднем они имели по 20–30 душ, а многие — по 50–100 душ. Тот же вывод можно сделать и в отношении унтер- и обер-офицеров на основании списка гвардейцев 1764 г. с указанием их имущественного положения. Наши подсчёты показывают: среди 160 гвардейских сержантов только 17 дворян и разночинцев не владели крепостными; самыми бедными оказались 12 лифляндских и эстляндских «немцев». Остальные же 116 сержантов владели в среднем 234,5 души на брата, а состояние ещё девятерых превышало тысячу душ. Из 44 прапорщиков мелкопоместными оказались пятеро, среди 38 подпоручиков — двое.[1782]
Несомненно, повышению благосостояния гвардии немало способствовала и сама «эпоха дворцовых переворотов». Смещения с престола и «восшествия» на него убирали одних и расчищали путь другим. Так, безвестный дотоле подпоручик Михаил Баскаков с декабря 1761 г. по март 1765 г. успел получить три повышения, сделался одним из «героев» 28 июня и владельцем 1200 душ — такая карьера и не снилась гренадёрам петровских времен.
Это новое поколение гвардейцев не было готово сочинять политические «прожекты», но уже считало себя вправе «судить и рядить» действия своего государя. Наконец, прошедшая война не могла не оставить след в сознании современников Екатерины: победители Фридриха Великого не могли мириться с унизительным миром и ненужной войной за провинциальные голштинские интересы.
Можно предположить, что одним из следствий подобных настроений было распространение слухов о планах неуравновешенного императора, вроде загадочного, опубликованного по копии из частного собрания, «мнения», которое якобы «собственною рукою его подписано и в Синод представлено июня 25 дня 1762 году». В нём от Церкви требовалось признать равноправие всех вероисповеданий, а вслед за тем «посты вовсе прекратить и чтоб не почитать в закон, но в произвольство. О гресе прелюбодейном не иметь никому осуждения, ибо и Христос не осуждал». Все монастырские крестьяне немедленно причислялись к государственным. Наконец, Синоду предписывалось «дать волю во всяких моих мерностях, и что ни будет от нас впреть представлено, не препятствовать».[1783] Исследователей, кажется, не смущало, что данный «декрет» означал беспрецедентное вторжение в канонические вопросы вместе с признанием права монарха на произвол в этой сфере, чего не позволяли себе не только такой реформатор, как Пётр I, но даже советская власть.
Думается, что Пётр III, при всём его солдафонстве и влиянии на него «Бахуса» вкупе с «грехом прелюбодейным», будучи человеком своего времени, едва ли решился бы объявить подобный акт. Царь не жаловал православное духовенство, но отнюдь не был вольнодумцем: Штелин указывал, что его воспитанник «не любил никаких шуток над верой и словом Божиим». К тому же этот странный документ лишён каких бы то ни было формулярных признаков и лексики, присущих законодательным актам. Возможно, перед нами образец как раз «антипетровской» агитационной кампании, оформленный как предполагаемый план императора в отношении гонимой Церкви. Ведь манифесты Екатерины II ставили ему в вину именно «разорение церквей» и «принятие иноверного закона».
В других современных свидетельствах можно найти утверждения о «всенародном объявлении веры Лютера», скорой смене жён у министров или намерении царя обвенчаться 29 июня с Елизаветой Воронцовой в протестантской кирке.[1784] Возможно, перед нами «творчество» не столько «верхов», сколько столичных «низов», по-своему воспринимавших новоявленного реформатора.
Это ещё одна специфическая черта событий 1762 г. Двадцатью годами ранее Елизавета Петровна впервые развернула идеологическую кампанию по оправданию переворота, но тогда это произошло после захвата власти; Екатерина же и её окружение начали такую кампанию ещё до переворота с целью дискредитации императора. Неслучайно очевидцы событий, в частности испанский посол П. де Альмодовар, отмечали, что эти слухи появились как раз накануне рокового для императора дня 28 июня. Упразднение Тайной канцелярии способствовало распространению порочащих императора слухов, которые некому было пресекать. Как известно, арест единственного из заговорщиков, П. Пассека, последовал уже слишком поздно. Сам же Пассек как раз и внушал гвардейцам, что они якобы «уступлены королю прусскому».[1785]
Пётр III на первых порах стремился ублажить гвардию. В Преображенском полку, которым он командовал в качестве престолонаследника с 1742 г., он в первый день своего царствования повысил в рангах почти весь офицерский состав; несколько десятков офицеров гвардии, возведённых в новые чины 25 декабря 1761 г., через день-другой без всякой выслуги получили следующий чин. В их числе были будущие участники заговора Пётр Пассек и адъютант Сергей Бредихин. То же происходило и в прочих гвардейских полках: по подсчётам М. И. Семевского, повышение получили 333 унтер- и обер-офицера. Одновременно государь уволил из четырёх полков более 170 человек: сержантов, вахмистров, прапорщиков и прочих чинов, до капитанов гвардии включительно.[1786]
Пётр понимал роль гвардейского начальства в придворной жизни и сделал необходимые назначения. Подполковником преображенцев стал Н. Ю. Трубецкой, Конную гвардию царь поручил в феврале своему дяде Георгу; подполковниками Семёновского и Измайловского полков остались А. И. Шувалов и К. Г. Разумовский, к которым император благоволил.
Войска приветствовали нового государя, но, по-видимому, их радость не была единодушной. В первый день царствования 26 офицеров-преображенцев подали прошения об отставке из-за «обструкции в животе», «тиснения в груди» и «трепетания сердца». Милость была оказана; но в марте-мае в отставку стали проситься и другие офицеры Преображенского и Семёновского полков, в том числе вновь пожалованные. Была ли это реакция на только что вышедший манифест о вольности дворянства или гвардейцы таким образом выражали свое неодобрение, на основании казённых документов сказать трудно. Но такая инициатива накануне нового похода была императору явно неприятна. Следствием явился поступивший в апреле приказ о запрещении при отставке произведения в следующий чин тех, кто не выслужил год в предыдущем.[1787] Месяц спустя император-полковник довёл до сведения подчинённых, что многие унтер-офицеры просятся в отставку, «не имея никаких болезней», и повелел отправлять таких в действующую армию.[1788]
Книга приказов 1762 г. по Семёновскому полку свидетельствует, что с первых дней царствования Пётр III повёл наступление на гвардейские вольности. Он приказал военным новые мундиры «иметь недлинные и неширокие, и рукава б у тех были уские с малинкими обшлагами, так как пред сим во всей армии имелись; и салютация эспонтонами, как прежде до 1740 г. чинено было». Офицерам было велено носить «белые волосяные банты», белые штиблеты и салютовать эспонтонами, а солдатам — новые шляпы «против опробованных». На вахтпарадах царь сам следил, чтобы у офицеров «воротники у кафтанов вплоть пришиты были», а солдат учил «держать ружья опустя вдоль руки на правом плече круче». Недовольный выправкой гвардейцев, император приказал офицерам лично обучать каждого солдата «в своих покоях» и маршировать по «расписанию темпов». Он распорядился и о том, чтобы «солдатские жёны вина не выносили». Все эти меры были им приняты только за первые две недели 1762 г.[1789]
В марте приказано было завершить переобмундирование; при этом сукно офицерам велено покупать «от себя», а за новые аксельбанты вычитать у них из жалованья. «Постройка» новых мундиров продолжалась до июня и обошлась только одному Преображенскому полку в 69 тысяч рублей, которые не были выплачены даже к концу года. Новая офицерская форма «со всем прибором» тянула, по свидетельству полковых документов, на огромную для небогатого дворянина сумму — 130 рублей. Уже после переворота командование просило избавить от вычетов на мундир всех, у кого было меньше 200 душ. Но ведь кроме парадного или «богатого» мундира, офицеров обязали сделать себе и обычные «вицмундиры».[1790]
Полковые бумаги говорят, что вслед за введением новых штатов и формы в полках начались частые учения — «полковой строй» по только что отпечатанному уставу. Премудростям новой экзерциции пришлось обучаться как восемнадцатилетнему рядовому-преображенцу Гавриле Державину (он даже на склоне лет помнил, «как он платил флигельману за ученье некоторую сумму денег»), так и его командиру Н. Ю. Трубецкому. Одно за другим следовали замечания: о ношении шпаг, сделанных только «по образцу»; немедленном «выбелении» древков у алебард и даже запрещении «накладных усов» — сей признак доблести было приказано «велеть отращивать» естественным образом.
Гвардейских гуляк отлавливал специальный караул, поставленный у популярного кабака «Звезда», увековеченного в стихах служившего в те времена в Семёновском полку поэта В. И. Майкова:
Против Семёновских слобод последней роты
Стоял воздвигнут дом с широкими вороты,