До коего с Тычка не близкая езда;
То был питейный дом называнием «Звезда»…
Там много зрелося расквашенных носов,
Один был в синяках, другой без волосов,
А третий оттирал свои замёрзлы губы,
Четвёртый исчислял, не все ль пропали зубы
От поражения сторонних кулаков.
Такое покушение на «русский дух» вместе с ужесточением дисциплины и дорогостоящим переодеванием не добавляло императору симпатий, тем более что не все смогли выдержать новые строгости. Сослуживцам приходилось выполнять и такие приказы: «Удавившегося гренадера Ивана Михайлова зарыть в землю в том месте, где обыкновенно удавленники зарываются»…
Дело было не только в муштре. Штелин совершенно определённо сообщал о планах Петра преобразовать гвардейские части, которые «блокируют резиденцию, неспособны ни к какому труду, ни к военной экзерциции и всегда опасны для правительства».[1791] Найденные нами документы подтверждают, что это были не пустые слова. Уже в марте Пётр распустил елизаветинскую Лейб-компанию и уволил в отставку её командира И. С. Гендрикова. В мае командир Преображенского полка Н. Ю. Трубецкой распорядился выпустить в армию «неспособных, малорослых, собою гнусных», а также «недостаточных» солдат и унтер-офицеров.[1792] 18–19 июня он же передал из Ораниенбаума повеление Военной коллегии срочно начать пополнение Преображенского полка солдатами из армейских полков и гарнизонных частей; первая партия таких счастливцев в 100 человек из Астраханского гарнизона уже была вытребована в столицу.[1793]
Одновременно была развёрнута вербовка в «голштинские» войска, и к моменту переворота в Ораниенбауме содержались первые 224 новобранца из «малороссиян».[1794] Исследование о формировании голштинских войск показало, что Пётр III форсированно создавал не просто ещё одну гвардейскую часть, а принципиально новый корпус из 5 кавалерийских и 5 пехотных полков, который должен был со временем заменить «старые» полки; к лету 1762 г. морем в Россию прибыло около трёх тысяч навербованных немцев.[1795]
9 июня царь отказался от звания полковника трёх пехотных полков гвардии и передал его соответственно Н. Ю. Трубецкому, А. И. Шувалову и К. Г. Разумовскому. Отменены были даже обычные символы императорского внимания — «именинные и крестинные деньги», которые теперь было приказано причислять к жалованью. Последний из касающихся гвардии приказов — об отправке сводного отряда гвардейцев на войну (от 25 июня) — оказался как нельзя кстати для организаторов заговора; к тому же гвардейцам не на что было выступать, и полковое начальство 26 июня срочно просило выдать 10 тысяч рублей.
Подобные акции могли только усилить недовольство в полках. Политика Петра III, его «стремительное желание завести новое» (по замечанию повзрослевшего наследника Павла) и сам повседневный стиль жизни монарха вызывали неизбежное отторжение у головных бюрократических структур, двора и гвардии — тех самых сил, которые являлись основной его опорой в самодержавной системе. Можно предположить, что именно осознание безнадёжности политического курса императора вызвало у мемуаристов (даже тех, которые лично никак не были обижены или заинтересованы в перевороте, как придворный ювелир Позье или адъютант Петра III Сиверс) ожидания «тяжёлого несчастия».[1796]
Не было их только у самого императора. Он сильно облегчил задачу своим противникам тем, что отбыл 12 июня в любимый Ораниенбаум, забрав с собой всех наиболее надёжных приверженцев. Здесь Совет принял — уже без возражений — последние решения о срочном сборе средств на войну, немедленной «здаче королевства Прусского» немецкой администрации, создании «походной канцелярии». 27 июня на последнем заседании был утверждён список императорского «поезда» из 150 карет, фур и кибиток для следования до курляндской Митавы и далее в действующую армию.[1797]
Успешная «революция»
Екатерина в своих мемуарах весьма лаконично описала организованный ею переворот, но дала понять, что события развернулись внезапно и «старшие» по чинам заговорщики — Панин и Разумовский — колебались, считая выступление преждевременным. Однако в письме Понятовскому она сообщила о запланированной возможности преждевременного выступления: «В случае предательства не станут ждать его (императора. — И.К.) возвращения, но соберут гвардейцев и провозгласят меня».
Тщательно изучавший материалы о перевороте В. А. Бильбасов не случайно полагал: «Екатерина знала тогда больше, чем мы теперь. В письме графу А. Г. Орлову от 7 июля 1789 г., спустя 27 лет после переворота, она писала: "Никогда не забуду 24, 26 и 28 июня". Екатерина знала об услугах, оказанных ей Алексеем Орловым в понедельник, 24 июня, и в среду, 26 — мы не знаем». Историк указывает на обнаруженный им проект указа о недопущении «нападений на кабаки», который был подписан императрицей как раз 26 июня, то есть за два дня до переворота, но опубликован в исправленном виде 30-го числа.[1798]
Пока это едва ли не единственное документальное свидетельство организационной подготовки переворота. Известие о сочинении и печатании в ночь на 28 июня 1762 г. в академической типографии манифеста о вступлении Екатерины на престол проверке пока не поддаётся.[1799] Непонятна роль некоторых лиц, в том числе французского графа Сен-Жермена, которому через несколько лет отдадут должное вошедшие в силу Орловы: «Вот человек, который сыграл большую роль в нашей революции».[1800] Чем-то важным была обязана Екатерина и актеру Фёдору Волкову, которому вместе с его братом после переворота пожаловала дворянство и 700 душ.[1801] Нам неизвестно также, чем занимался будущий статс-секретарь Екатерины и доверенное лицо гетмана Г. Н. Теплов.[1802]
Известно, что накануне событий, в июне, Екатерина нуждалась в средствах и обратилась за помощью к послу Бретейлю. Просила она сравнительно небольшую сумму — 60 тысяч рублей; но дипломат, собиравшийся выехать из России, уклонился от деликатной операции, поручив её секретарю посольства Беранже. Но теперь уже отказалась Екатерина. «Покупка, которую мы хотели сделать, — писала она во вручённой Беранже записке, — будет сделана, но гораздо дешевле; нет более надобности в других деньгах».[1803]
Очевидно, императрица нашла иной источник финансирования. О получении ею «ссуды» в 100 тысяч рублей у английского купца Фельтена сообщают только французские авторы сочинений о перевороте Лаво и Кастера.[1804] Однако любопытно, что в числе главных героев переворота оказался скромный разночинец, кассир банковской конторы Алексей Евреинов. Как и Фёдор Волков, он стал потомственным дворянином, к коронации был вознаграждён капитанским чином и в придачу десятью тысячами рублей (эквивалент 300 душ); закончил же необычную карьеру в 1765 г. майором в отставке с получением за неведомые нам заслуги четырёх тысяч рублей.[1805]
Внешняя сторона событий подробно освещена в труде В. А. Бильбасова и других авторов, что избавляет нас от необходимости её пересказывать.[1806] Хотя и здесь остаются некоторые загадки. Ранним утром 28 июня находившуюся в Петергофе и якобы ничего не подозревавшую Екатерину разбудил прискакавший из города Алексей Орлов. Честь этой «командировки» дружно приписывали себе как Панин, так и Дашкова — что, возможно, одинаково несправедливо. Оба мемуариста появились на авансцене уже тогда, когда вполне определённо обозначился успех переворота, а в предшествующих событиях не участвовали. Далее все источники повествуют о прибытии императрицы (примерно в восемь утра) в расположение Измайловского полка, где её приветствовали и тут же принесли присягу.[1807]
Как отмечает в своём сжатом тексте сама Екатерина, «солдаты были все предупреждены, но оставались у себя, а когда они пришли, провозгласили её самодержавной императрицей». О подготовке события свидетельствуют и информация Шумахера (о вечернем сборе Измайловского полка, где офицеры-заговорщики «раскрыли солдатам свои замыслы»), и челобитная только что отставленного Петром III семёновского капитан-поручика В. Салтыкова: заранее предупреждённый о «прибытии» Екатерины, он ночью обходил слободы Измайловского и Семёновского полков — «не учинитца ли где какого препятствия» предстоящей операции — и первым приветствовал царицу от имени однополчан.[1808]
Это был момент запуска механизма переворота. Во-первых, заговорщики сумели «правильно» настроить солдат и не допустить никакого замешательства, что требовало предварительной подготовки и благожелательного отношения большинства офицеров. Колеблющиеся в полку были: не явился премьер-майор А. Шепелев, отказался присягать Екатерине капитан-поручик С. Абрамов;[1809] но сопротивление, если оно и имело место, было быстро сломлено. К Рюльер и один из заговорщиков Ф. А. Хитрово утверждали, что по прибытии в полк «некоторые провозгласили императрицу правительницей»,[1810]