однако, если такая попытка и имела место, она тут же была пресечена организаторами и на действиях полка не отразилась. Таким образом, мятежница сразу получила в руки военную силу.
Во-вторых, после успешного начала «действа» тут же вокруг Екатерины появились фигуры генеральского ранга, прежде всего командир полка К. Г. Разумовский. С 12 июня он находился с императором в Ораниенбауме, но вовремя его покинул, оставив жену и дочь. Документы Коллегии иностранных дел подтверждают, что 26 июня гетман был объявлен командующим и должен был вступить в переговоры с прусскими властями.[1811]
В-третьих — и это самое интересное — дальнейшие шаги мятежников были нестандартными. Инициаторы предыдущих переворотов стремились прежде всего овладеть дворцом и взять под стражу его хозяев. В этот раз царя в столице не было, и на первый план вышла задача поднять и присоединить к восставшим все полки гвардии.
Измайловцы во главе с Екатериной и Разумовским отправились к семёновским казармам, и семёновцы дружно выбежали навстречу — надо полагать, были уже подготовлены. Теперь уже два полка двинулись к Невской «першпективе» и по ней к новому Зимнему дворцу. Во время молебна в Казанском соборе царицу окружали уже не только солдаты и офицеры, но и подоспевшие высшие чины — А. Н. Вильбуа, М. Н. Волконский; туда же (как наблюдал испанский посол[1812]) прибыл Н. И. Панин с наследником Павлом. Он стал одним из первых лиц в рядах победителей, но говорить о регентстве было уже бессмысленно после провозглашения Екатерины императрицей в полках и «многолетия» ей в соборе. В это время прискакала Конная гвардия; кто и как её поднимал, у нас известий нет.
Панин в своём рассказе говорил о следовании Екатерины «начертанному» им плану,[1813] хотя на деле указанный им маршрут (Конная гвардия — Измайловский — Преображенский — Семёновский полки) не был, да и не мог быть соблюдён. Ведь «слободы» Измайловского и Семёновского полков находились рядом на Фонтанке, по пути Екатерины из Ораниенбаума; казармы преображенцев располагались дальше, за Литейной улицей; конногвардейцы жили ещё дальше, у Смольного монастыря.[1814] Возможно, эта нестыковка лишний раз подтверждает, что не Панин реально руководил военной частью операции. Но, так или иначе, новая тактика «полк поднимает полк» оказалась эффективной прежде всего потому, что парализовала усилия офицеров, оставшихся верными присяге.[1815]
Другой, не менее эффективной мерой оказался пущенный утром слух, засвидетельствованный Шумахером, Позье и голландским резидентом Мейнерцгагеном: «Уверяли, что император мёртв — он якобы накануне вечером пьяный свалился с коня и сломал себе шею». Штелин же передал рассказ прибывших на следующий день в Ораниенбаум офицеров: «Нас обманули и сказали, что император умер».[1816]
Однако избранный способ «поднять» полки имел и свои недостатки: вышла заминка с выступлением Преображенского полка. По воспоминаниям Державина, в восемь утра (в то время, когда Екатерина уже прибыла к измайловцам) преображенцев поднял прискакавший конногвардеец, «который кричал, чтоб шли к матушке в Зимний каменный дворец». Но в Преображенском полку «партия» заговорщиков-офицеров не смогла быстро овладеть положением. Свидетельства двух в то время юных преображенцев — Семёна Воронцова и Гаврилы Державина, оставленные ими на склоне лет, позволяют в какой-то мере оценить ситуацию «изнутри» возбуждённой гвардейской толпы. Оба автора, не будучи участниками заговора, зафиксировали растерянность солдат и части офицеров. Один наткнулся на майора Текутьева, «в великой задумчивости ходящего взад и вперёд, не говорящего ни слова»; другой наблюдал бездействовавших заговорщиков — Бредихина, Баскакова и Барятинского: «Они мне ничего не отвечали и глядели друг на друга, бледные, растерянные».
В ситуации, когда солдаты были ещё не вполне готовы к открытому бунту, очень многое зависело от того, кто из командиров возглавит рядовых, привыкших идти за начальником. Верные присяге офицеры во главе с капитаном Измайловым и секунд-майором Воейковым пытались перехватить инициативу — и колонна, как показалось Воронцову, была уже готова ударить в штыки на мятежников. «Электрическим ударом» стал призыв старшего по чину — премьер-майора А. А. Меншикова, сына бывшего «полудержавного властелина»: «Виват императрица Екатерина Алексеевна!» — после чего о дисциплине разом позабыли, и Воронцову со товарищи пришлось спасаться бегством.[1817]
Итак, преображенцы присоединились к мятежным полкам по частям. Екатерина отметила появление у Казанского собора гренадёрской роты, которая даже столкнулась с измайловцами, не захотевшими уступать охрану кареты императрицы первому гвардейскому полку. Рядовой Державин со своей третьей ротой увидал Екатерину уже в Зимнем дворце, куда процессия вступила после молебна в соборе, и, в свою очередь, обратил внимание, что его полк, подозревавшийся в сочувствии к свергнутому императору, «поставлен был внутри дворца».
Расположенные в Петербурге полки, как и в 1741 г., были малочисленны и опасности не представляли. Правда, руководители переворота опасались расквартированных на Васильевском острове Ингерманландского и Астраханского полков; но всё обошлось: их солдаты арестовали полковников и, как писал Шумахер, «захотели разделить честь спасения отечества». По свидетельству очевидца, ювелира Позье, даже любимый лейб-кирасирский полк Петра III не оказал сопротивления и был приведён к присяге.
В Зимнем дворце Екатерина приняла присягу у собранных полков и высших чинов империи; манифест о вступлении на престол читал перешедший на сторону победителей генерал-прокурор Глебов. После полудня императрица и её свита перешли в старый деревянный Зимний дворец, который также был окружён войсками, размещёнными по всем соседним улицам. Здесь и началось формирование новой системы власти. Сочинялись манифесты и указы войскам. Герои дня Меншиков и Волконский стали «полными» генералами; второй возглавил Конную гвардию, а премьер-майором преображенцев был назначен решительный генерал В. И. Суворов.
Сенат принял решение о переделке всех государственных печатей в учреждениях. В его состав тут же были введены Н. И. Панин, К. Г. Разумовский, Я. П. Шаховской, Ф. И. Ушаков, М. Н. Волконский, обер-гофмейстер М. К. Скавронский, обер-камергер П. Б. Шереметев и Н. А. Корф; трое последних возглавляли соответственно штат двора и полицию.
Прибывшие из Ораниенбаума и перешедшие на сторону Екатерины Н. Ю. Трубецкой и А. И. Шувалов сразу «включились» в работу, причём Трубецкой успел раньше других подписать первый же в этот день сенатский протокол. М. И. Воронцов также поставил на протоколе свою подпись; вопреки свидетельству племянницы, он принёс присягу новой императрице.[1818]
В придворно-бюрократической среде, в отличие от гвардии, колебаний почти не было. Лишь немногие любимцы Петра III, как его генерал-адъютант Андрей Гудович, остались верны монарху; остальные, подобно П. Н. Трубецкому, при первой возможности перешли на сторону Екатерины. Молодой князь, успешно начавший карьеру, ставший камергером и обер-прокурором Сената, только что восхищался в дневнике дарованной дворянам «вольностью» и знаками внимания Петра III к его отцу, а 28 июня записал: «Благополучная перемена отечеству. Счастливое восшествие на престол её императорского величества государыни императрицы Екатерины Алексеевны, избавительницы империи российской».[1819]
Судя по протоколам Военной коллегии, её работа, несмотря на переворот, не прерывалась. Военное начальство во главе с генерал-лейтенантом С. И. Карауловым с десяти часов утра до четырёх часов пополудни находилось на месте и исполняло приказы Екатерины; отсутствовал только президент Н. Ю. Трубецкой «за бытием при дворе её императорского величества».[1820] Благодаря этому обстоятельству, а также усилиям «дежурных» генерал-адъютантов (фельдмаршалов Разумовского и Бутурлина) мятежники были в курсе расположения и передвижения военных частей в окрестностях столицы; их посланцы успели перехватить эти полки и «команды», прежде чем они получили приказы Петра III двигаться в Ораниенбаум. Почтовое ведомство задержало всю корреспонденцию, направленную к лицам «голштинской службы» императора.[1821]
Быстрое развитие событий дало мятежникам преимущество во времени в шесть-семь часов, что едва ли не учитывалось ими заранее. Утром 28 июня Пётр III даже не подозревал, что его власть уже не распространяется за пределы резиденции. Он ещё успел провести «экзерцицию» своих войск и пожаловать тысячу душ М. Л. Измайлову и мызы в Лифляндии бригадирам Дельвигу и Цеймарну.[1822] Только около часа пополудни при отъезде в Петергоф он получил известие об исчезновении супруги. Далее, по рассказам сопровождавших его лиц (Штелина, адъютанта Сиверса и прусского посла Гольца), несколько часов ушло на совещания и рассылку в армейские и гвардейские полки уже опоздавших распоряжений. Даже предложенное Гольцем бегство к действующей армии было уже невозможным. Посланный приказ о присылке из ямских слобод 50 лошадей дошёл по назначению тогда, когда его никто уже не собирался исполнять, и был доставлен в Сенат.[1823]
Императора могли спасти бросок в Кронштадтскую крепость либо следование совету опытного Миниха: лично «явиться перед народом и гвардией, указать им на своё происхождение и право, спросить о причине их неудовольствия и обещать всякое удовлетворение». Тогда, да и позднее явление монарха — например, Николая I на площади перед мятежной толпой в 1831 г. — могло изменить ситуацию. Но на последнее Пётр не был способен, а на первое решился только к ночи.