Интриги бояр во времена царствования Фёдора Ивановича (1584–1598 гг.) при его преемниках перерастали уже в открытые покушения на царскую власть и жизнь. Весной 1605 г. по воле самозванца Лжедмитрия I были низложены, а затем задушены шестнадцатилетний царь Фёдор Годунов и его мать; народу же объявили официальную версию: «царица и царевич со страстей испиша зелья и помроша».[238] Через год новый заговор во главе с Шуйскими стоил жизни самому Лжедмитрию: во время восстания в мае 1606 г. он был захвачен и убит в Кремлевском дворце. Столь же легко был «ссажен» летом 1610 г. и следующий царь Василий Шуйский.
При известном сходстве этих событий с переворотами XVIII в. можно заметить и существенную разницу.
Во-первых, политическая нестабильность была связана с борьбой отдельных группировок знати в условиях ещё относительно слабой централизации и способна была привести, как в период Смуты, к распаду властных структур. Поэтому не случайно смена фигур (царей или вельмож) у руля власти происходила не столько путём заговоров, сколько в условиях сопутствовавших им народных волнений: в 1547, 1584, 1605–1606, 1610 гг.
Во-вторых, патриархальный уклад и выработанные веками нормы политического поведения заставляли и государя, и подданных действовать в определённых рамках, тем более что и недостаточное развитие властных структур фактически ограничивало «вольное самодержавство». Даже такой правитель, как Иван Грозный, для введения опричнины (на современном языке — режима чрезвычайного положения) нуждался в санкции Боярской думы и опирался на «соборные» процедуры.[239]
В-третьих, в России «централизованная власть в гораздо более прямой форме, чем на Западе, строилась по модели религиозных отношений»; распространённое на государственность религиозное чувство делало царя фигурой символической, «живой иконой».[240] Управленческие функции главы государства не определялись писаными законами или иными юридическими установлениями, а воспринимались как проявление особой харизмы власти, когда её носитель уподобляется сверхъестественному существу.[241] Такое восприятие царской власти в России как «предназначенной» Божьим промыслом делало весьма проблематичным сопротивление «праведному», то есть истинному и природному государю. В глазах современников царь мог выглядеть тираном; но это не означало, что он не на своём месте: подданные Ивана Грозного не мыслили о покушении на прирождённого государя даже во время опричных репрессий.[242]
Исключение представляли цари «незаконные», не обладавшие бесспорными правами на престол (как Годуновы и Шуйский) или «сомнительные» с точки зрения верности православной традиции (как Лжедмитрий I). Таким образом, беззаконие дворцового переворота всё же требовало определённого уровня правосознания или хотя бы осознания нарушения законных прав и привилегий.
Происходившая на протяжении XIII–XV вв. постепенная деформация социально-экономического и политического устройства Северо-Восточной Руси (замедление развития городов и городских сословий, ликвидация дружины и вечевых органов, изменение статуса княжеской власти) способствовала становлению специфической формы средневековой монархии, отличной как от западноевропейской, проделавшей путь от сословного представительства к абсолютизму, так и от восточной деспотии.
Ведущими силами политического развития оставались верховная власть и «корпорации несословного типа», представлявшие собой совокупность «чинов», чьи обязанности в виде безусловной и бессрочной службы и весьма ограниченные права определялись самой царской властью. Попытки ограничения царской власти в эпоху Смуты («подкрестная запись» Василия Шуйского 1606 г., договоры с королевичем Владиславом 1610 г., гипотетическая «ограничительная запись» при избрании на царство Михаила Романова в 1613 г.) остались безрезультатными.[243]
В том же XVII в. рост центрального бюрократического аппарата сделал ненужными Земские соборы. Третьего сословия как политической силы в России не существовало, а изучение политических взглядов служилых людей показало, что на протяжении столетия их симпатии неуклонно сдвигались «от поддержки "сословно-представительного" порядка к апологии самодержавия».[244] Ответом на вызов западноевропейской «военной революции» стало образование регулярной армии и военных округов — «разрядов», что привело к угасанию организации местных служилых «городов»; в 1679 г. была упразднена главная должность дворянского самоуправления — губных старост. На местах же выборные «мирские» органы подчинились назначенным из Москвы воеводам. Новая система налогообложения и переход от дворянского ополчения к постоянной армии делали царя всё более независимым от своей социальной опоры. В XVII в. заметна также тенденция к сакрализации царской власти, когда царь стал упоминаться на богослужении как «святой» вместе со всем родом.[245]
Но восстановленная «старина» уже отличалась от «досмутного» порядка: в обществе появились понятия о государстве-«земле», «земском деле», то есть наблюдался «отказ от патримониального видения политики, при котором все состоят в подобном домашнему хозяйству сообществе, связанном личными отношениями патримониальной власти и почтения».[246] В челобитной служилых и торговых людей, составленной во время восстания летом 1648 г., подданные напоминали царю о его обязанностях: «…от Бога и всего народа был поставлен и избран государем и великим князем и тебе меч злым на казнь, а добрым на милость был вручён». Новации в формах отправления религиозного культа и вызванный ими раскол поставили под сомнение представление о незыблемости не только церковного быта, но и самой государственной власти.[247]
После Смуты из практики вышла передача власти и «собственности» на всю страну по царскому завещанию-«духовной». Оба избранных царя (Борис Годунов и Михаил Романов) стремились выдать дочерей замуж за прирождённых государей, чтобы закрепить законность своих прав на престол.[248] Царевичей-наследников (Алексея Михайловича, Фёдора Алексеевича) торжественно «являли» народу по достижении 14-летия, а вступление на престол сопровождалось актом утверждения на Земском соборе.
B народном сознании в XVII столетии существовал идеальный образ праведного и благочестивого «великого государя царя»: он должен был вести себя «благолепно» как в общественной, так и в личной жизни; осуществлять патерналистскую заботу о подвластных. Но при этом в результате Смуты обожествлённая функция царя-правителя отделилась от личности государя. Царя уже могли воспринимать как «нашего брата мужичьего сына», которого можно было «выбрать».[249] Обыватели могли «лаять царя», шутить: «Я-де буду над вами, мужиками, царь», — или поверить «бесовскому мечтанью», что если «он, Степанка, переставит избу свою и сени у ней сделает, и ему, Степанку, быть на царстве».[250] Дворяне XVII в. могли в запальчивости высказать желание «верстаться» с Михаилом Романовым — «старцевым сыном», а отца государя, патриарха Филарета, объявить «вором», которого можно «избыть». Второго царя династии считали происходящим «не от прямого царского корени».[251]
Вместе с «природными» монархами в период Смуты исчезли другие опоры прежней традиции — «великие роды». Первых Романовых окружала новая «дворцовая знать, созданная исключительно близостью к династии и её милостями».[252] Утратившая значительную часть родовых вотчин, отчуждённая от местного дворянства княжеско-боярская знать не представляла собой слой, способный противостоять самодержавной власти. Выдвижение в XVII в. в её ряды незнатных фамилий Нарышкиных, Лопухиных, Матвеевых, Матюшкиных, Стрешнёвых, Апраксиных порождало в ней противоречия. С другой стороны, разобщённое по городовым организациям уездное дворянство не могло составить политического противовеса московской знати и приказной бюрократии.[253] Таким образом, политической стабильности новой власти могли препятствовать как её сомнительная легитимность, так и раздоры в царском окружении в борьбе за влияние, посты и обогащение.
Приход к власти в 1619 г. реального правителя — патриарха Филарета — и перестановки в правящих кругах после его смерти в 1633 г. уже напоминают перевороты: возвращение к власти бояр (Салтыковых) привело даже к смене внешнеполитического курса — выходу России из войны с Речью Посполитой и прекращению сотрудничества со Швецией.[254]
Явно проявилось соперничество придворных группировок в первые годы правления Алексея Михайловича. Царский «дядька» Б. И. Морозов сумел отстранить с занимаемых постов противников — Ф. И. Шереметева, Н. И. Одоевского и И. Б. Черкасского — и посадить во главе ряда важнейших приказов своих сторонников и родственников. Их политика привела к массовым волнениям в Москве летом 1648 г., что позволило выступить оппозиционной «партии» во главе с дядей царя Н. И. Романовым и боярином Я. К. Черкасским. Обе «партии» стремились привлечь на свою сторону военную силу в столице — стрельцов.[255] В итоге «партия» Морозова восторжествовала: её вождь вернулся в столицу, а Я. К. Черкасский попал под домашний арест и был снят со всех должностей.