Изменилось не только гвардейское «солдатство», но и его начальники. В 1760–1770-е гг. умерли (Ф. И. Ушаков, А. Б. Бутурлин) или покинули посты подполковников и майоров гвардии (М. Н. Волконский, А. Г. Орлов, В. И. Суворов) те, кто обеспечил Екатерине поддержку в июне 1762 г. Вместе с ними ушло время слишком влиятельных гвардейских вельмож-командиров, подобных Меншикову или Миниху. Теперь «подполковничество» в гвардии становилось почётным званием для генералитета (П. А. Румянцева, Н. В. Репнина, И. П. Салтыкова, К. Г. Разумовского, А. В. Суворова), не связанным с выполнением реальных командных функций.
Новое поколение гвардейских майоров составили преданные сторонники (А. Г. Орлов, А. И. Бибиков), переведённые из армии и прошедшие «школу» Семилетней и русско-турецкой войн служаки (И. И. Маслов, Ф. М. Толстой, И. И. Михельсон, Ю. В. Долгоруков, В. И. Левашов) или исполнительные «фрунтовики» (Т. И. Текутьев). Некоторые из них пользовались доверием императрицы и со временем выходили из гвардии на крупные административные посты, как Е. П. Кашкин (сибирский, а затем ярославский генерал-губернатор) или Т. П. Текутьев (смоленский губернатор), но никогда не играли самостоятельных ролей в политике.
Что же касается дворянства и чиновничества, не входивших в правящую элиту, то в 60-е гг. XVIII в. вырабатываются новые условия гражданской службы. Подготовленная к концу 1763 г. реформа Сената совпала с введением новых штатов и денежных окладов коронным служащим всех уровней государственного механизма. Вместе с новыми штатами и окладами классные чиновники впервые получили в 1764 г. определённые гарантии своего существования по окончании службы — законное право на «пенсион» по выслуге 35 лет.
Упорядочивалось и само продвижение по служебной лестнице. В 1764 г. было введено обязательное составление послужных списков чиновников; в 1765 г. законодательно закреплены порядок принятия на службу «малолетних дворян» и их преимущество при получении чина «перед теми, кои не из дворян». Для коллежских секретарей из «подлого сословия» впервые вводился двенадцатилетний срок выслуги для произведения в следующий чин, тогда как для «благородных» в 1767 г. он был определён в семь лет.[1963] Губернаторам было разрешено обращаться не только в Сенат, но и лично к императрице; они, как и воеводы провинций, по указам 1764 и 1766 гг. получили право приобретать земли в подвластных губерниях и уездах, что было явным знаком доверия к дворянской администрации.[1964]
Вначале «пенсионы» выплачивались весьма узкому кругу лиц, далеко не сразу удалось добиться присылки правильно оформленных послужных списков, а уж тем более обеспечить учреждения «достойными и честными людьми». Но всё же новая власть брала курс на прямое государственное обеспечение служащих.[1965] Названные меры должны были не только повысить эффективность работы государственного аппарата, но и усилить зависимость чиновников от центральной власти, а не от протекции покровителя. Одновременно власть пыталась навести порядок в деле раздачи милостей и ликвидировать (по крайней мере ограничить) непрерывный поток прямых обращений к ней, минуя все инстанции. Сенатский указ 1765 г. впервые ввёл особую шкалу наказаний за подачу «незаконных» челобитных императрице: служащим дворянам грозило за это лишение чинов, а нечиновным даже сдача в солдаты.[1966]
Реформы 60-х гг. XVIII в. стали первым шагом на пути к достижению главной цели Екатерины, которая определяется исследователями как «компромисс между самодержавием и дворянством»[1967] или «сочетание идеи самодержавия с идеей сословности», устойчивый «социальный баланс», в рамках которого неограниченная власть монарха должна уравновешиваться не только привилегиями «главного члена» общества — дворянства, но и наличием сильного «третьего чина» при ограждающем их права законодательстве.[1968]
В ходе реализации этой программы генеральное межевание, реформа местного управления 1775 г. и жалованные грамоты дворянству и городам 1785 г. удовлетворили одно из главных требований дворянства.[1969] Были созданы выборные дворянские органы на местах (капитан-исправник и нижний земский суд, заседатели верхнего земского суда, дворянская опека), дворянское сословное самоуправление; наряду с ними появились и первые общесословные городские организации, и законы об охране собственности, чести и достоинства горожан.
«Возвращение» дворянства в провинцию в свете новой ситуации, созданной манифестом о «вольности дворянства» 1762 г., привело к перераспределению власти в рамках прежней государственной системы, т. е. к передаче полномочий центральных органов на места и как следствие — ликвидации ряда коллегий. Но в то же время дворянские сословные органы интегрировались в систему управления, что препятствовало образованию какой бы то ни было оппозиции.[1970]
Такой путь позволил власти устранить излишнее напряжение в самой системе, созданное петровскими реформами: давление всех страт дворянского сословия на «верхи», где до того сосредоточивались и решались интересующие их вопросы. Усвоение уроков «переворотства», описанные выше меры в отношении элиты, гвардии и чиновничества и, наконец известная «демилитаризация управления и общества в целом»[1971] обеспечили не имевшей никаких прав на престол Екатерине долгое и спокойное царствование. После ряда гвардейских «замешательств» первых лет правления мы не видим в 1770–1790-е гг. ни одной сколько-нибудь серьёзной попытки овладеть престолом, несмотря на наличие недовольного и законного претендента Павла.
Дополнительную устойчивость сложившейся системе отношений власти с её социальной опорой придавал достигнутый уровень дворянского самосознания. Знать и гвардейское «шляхетство» 1720–1740-х гг. в массе не отличались серьёзными политическими пристрастиями, что показали события 1730 г.; но зато они привыкли на практике участвовать в борьбе за власть — придворные Екатерины хорошо помнили «страх от бояр во время Елизаветы Петровны». Их дети привели к власти саму Екатерину; умелая политика императрицы обеспечила им широкое поле деятельности: в победоносных войнах, на службе в новых учреждениях, наконец, в развитии своих «дворянских гнёзд». В этом смысле представляются неизбежными крушение «миролюбивой» внешней политики Панина и успех имперских проектов Потёмкина — именно потому, что они соответствовали массовым настроениям дворянства.
Чувства этого поколения и полученные им в границах «просвещённой» монархии права выражал знаменитый певец «Фелицы», Гаврила Державин, когда от имени царицы провозглашал:
Я вам даю свободу мыслить
И разуметь себя, ценить,
Не в рабстве, а в подданстве числить
И в ноги мне челом не бить.
Даю вам право без препоны
Мне ваши нужды представлять,
Читать и знать мои законы
И в них ошибки замечать.
Даю вам право собираться
И в думах золото копить,
Ко мне послами отправляться
И не всегда меня хвалить.
При Екатерине «свобода мыслить» в понимании императрицы в целом совпадала с духовными запросами её подданных, и этим счастливым совпадением во многом объясняется политическая стабильность её царствования. В системе ценностей дворянской элиты той эпохи авторитет самодержавной власти, культ великого и удачливого монарха был ещё незыблем. Нарождавшиеся оппозиционные настроения (критика в адрес конкретных лиц и решений, недовольство придворным раболепием и фаворитизмом) высказывались только «на уровне индивидуального сознания и практически не проявились в реальных поступках, стиле поведения личности», тем более что царствующая особа обладала в глазах дворян своего рода презумпцией невиновности.[1972]
Императрица, вероятно, это понимала и на опасения фаворита Г. Г. Орлова, «не клонится ли сие к упадку империи… отвечала, что из клеву выпущенные телята скачут и прыгают, случатся и ногу сломят, но после перестанут, и таким образом всё войдёт в порядок». Она же в указанном выше разговоре о «страхе от бояр» высказала уверенность: «У всех ножей притуплены концы и колоть не могут».[1973] Екатерина была права: только следующее поколение «телят» доросло до конституционных идей в начале нового столетия. Однако и ей уже приходилось терпеть завуалированное осуждение узурпации престола. В вышедшей в 1766 г. «Истории государства Датского», как в тексте, так и в примечаниях переводчика Я. П. Козельского, не только обличались цареубийство и совершившие его «мерзкие злодеи», но и содержались намёки на судьбу Петра II.[1974]
Ситуацию в «государственной науке» — истории — Екатерина не без успеха пыталась контролировать.[1975] С литературой и театром было сложнее. Зрителям представлялись картины заговоров против жестоких монархов («Подложный Смердий» А. А. Ржевского, «Димитрий Самозванец» А. П. Сумарокова, «Борислав» М. М. Хераскова, «Росслав» П. А. Плавильщикова), заканчивавшихся тем, что «народ поспешно выбегает на театр с обнажёнными кинжалами, предшествуют ему начальники». Разумеется, речь шла о царях-тиранах, к которым императрица себя причислить не могла. Ей приходилось разрешать постановку сюжетов, на которые предупредительно обращала внимание цензура, к примеру, трагедии Я. Б. Княжнина «Владимир и Ярополк», где некий придворный утверждал: если царь «исступит из г