гг. (что явно связано с дворцовыми переворотами), 1753 и 1760 гг. («бюрократические революции» при Елизавете Петровне) и 1762–1764 гг. (время «восшествия» и первых реформ Екатерины II), но имеют явную тенденцию к снижению. В екатерининское время своеобразный цикл кадровых перестановок, отчётливо заметный при подсчёте назначений в центральном государственном аппарате за период с 1725 по 1770 г. (см.: Приложение, таблица 4 и диаграмма 1), завершается. Та же тенденция (несколько менее отчётливо) выявляется при анализе назначений на губернаторство (см.: Приложение, таблица 5 и диаграмма 2), что можно объяснить принятым при Елизавете и особенно при Екатерине курсом на создание стабильно работающего аппарата, не зависящего от придворных «конъектур». В дальнейшем тенденция интенсификации кадровых перестановок постепенно идёт на убыль и завершается вместе с самой «эпохой дворцовых переворотов» при Екатерине II.
Царствование Анны Иоанновны отличалось наибольшей частотой назначений и смещений (см.: Приложение, диаграммы 3, 4, 5, 6). За 10 лет состоялись 68 назначений на руководящие посты в центральном аппарате (в среднем 6.8 человека в год) и 62 назначения губернаторов (6.2 человека в год). Царствование Елизаветы даёт такое же количество назначений (60 начальников учреждений и 70 губернаторов), но за 20 лет; среднегодовые значения составят, соответственно, только 3 и 3.5 человека — притом, что за оба царствования было смещено одинаковое количество (60 и 59) начальников учреждений и почти одинаковое (61 и 66) — губернаторов.
На этом фоне восемь первых лет правления Екатерины II выходят на второе место по интенсивности кадровых перемещений: назначение 36 руководителей ведомств и 34 губернаторов даёт, соответственно, отношение в 4.5 и 4.25 человека в год. Но эти перемещения и отставки не были связаны с опалами или репрессиями, как при Анне, что в итоге способствовало укреплению Екатерины на захваченном ею троне.
Реформы 60–70-х гг. XVIII в. удовлетворили основные сословные требования дворянства, что привело к перераспределению власти в рамках прежней государственной системы; в то же время дворянские сословные органы интегрировались в систему управления, что препятствовало попыткам создания какой бы то ни было оппозиции. Такой путь позволил власти устранить излишнее напряжение в самой системе, созданное петровскими реформами: давление всех страт дворянского сословия на «верхи», куда до того стекались и где решались интересующие их вопросы.
Ещё одной характерной чертой переворотов было стремление обеспечить видимость законности и юридически закрепить результат «революции». Важнейшим элементом такого оформления переворота служила присяга новому императору, к которой немедленно приводили высших должностных лиц, гвардию и войска, а затем и прочих подданных. Процедура, которая должна была происходить после смерти прежнего государя, в описываемое время нередко предшествовала ей. Претенденты (Елизавета, Екатерина II) спешили как можно скорее связать клятвой своих сторонников и войска.
Появились и иные формы правового и идеологического закрепления результатов переворота. Первые опыты такого рода оказались скорее неудачными. Завещание Екатерины I было фактически отменено Меншиковым. Долгоруковы не смогли представить доказательства «вин» самого Меншикова. Однако и более политически грамотные «верховники» в 1730 г. оказались бессильны в борьбе за умы «шляхетства». Зато советники Анны Иоанновны сумели закрепить весьма сомнительное «обретение» ею «самодержавства» выражением общественного мнения.
Новый период воздействия на умы подданных наступил в 1741 г. Официальные акты и проповеди тех лет создавали идеологическую доктрину елизаветинского царствования: восстановление петровских «начал» при крайне негативной характеристике периода 1725–1741 гг. как времени господства «иноземцев». В 1762 г. Екатерина II и её окружение подготовили переворот с помощью провокационных слухов; затем был опубликован целый комплекс документов, призванных оправдать свержение Петра III, наполненных недостоверными обвинениями и ложью о его смерти.
Стремление подвести правовую и идейно-политическую основу под свершившийся захват власти неслучайно. Каждый удавшийся переворот в XVIII в. сопровождался волной неудачных попыток его «переиграть». Сама лёгкость перемен стимулировала появление у новых правителей конкурентов — особенно в условиях правовой неопределённости, когда даже законная смена государя часто выглядела переворотом. Сначала такие попытки появлялись преимущественно в «верхах»: расправа Меншикова с П. А. Толстым и А. М. Девиером, неудачная попытка И. А. Долгорукова утвердить в 1730 г. фальшивое завещание Петра II и увлечь гвардию именем своей сестры, явно «не дозревший» заговор А. П. Волынского и его «конфидентов».
Но скоро перевороты стали вызывать подражания «снизу» — прежде всего в среде самих гвардейцев, большинство которых мало что выигрывали при смене власти. Перевороты 1741 и 1762 гг. и фортуна их участников породили несколько «движений» гвардейских офицеров и солдат в пользу свергнутого императора Ивана III. По мере стабилизации нового режима эти волны «настроений переворотных» затихали; однако характерно, что в 1760-х гг. дерзнуть на подобное предприятие уже могли рядовые армейские служаки. Кроме того, столичные нравы вызывали подражание в провинции — особенно там, где местные власти чувствовали полную бесконтрольность.[2013]
Подобные «заговоры» отличались отсутствием элементарной конспирации и большей частью ограничивались разговорами в «велием пьянстве». Но сами эти разговоры имели радикальный характер: их участники считали возможным «заарестовать весь дворец» и расправиться не только с фаворитами, но и с самим монархом. В 1772 г. капрал Оловянников уже представлял себя на троне, а поручик Иоасаф Батурин с товарищами в 1749 г. готовился совместить переворот с бунтом московских фабричных. Последний случай подражания настоящему заговору уже близок к народному варианту российского «переворотства» — самозванству.
Социальный протест в сочетании с консервативной оппозицией новшествам порождал в народном сознании веру в появление «настоящего» царя, а существовавшая «наверху» правовая неразбериха способствовала материализации таких настроений. С 1715 г. стали появляться Лжеалексеи, затем — с 1732 г. по 1765 г. — самозванцы, выдававшие себя за Петра II;[2014] наконец, наиболее популярным оказалось имя Петра III, которым называли себя уже десятки людей. «Самозваная» реакция на потрясения российского трона пережила эпоху переворотов и завершилась в первой половине XIX в. на имени последнего из нецарствовавших императоров — Константина Павловича.
Начавшись ещё до смерти Петра Великого, российское «переворотство» не закончилось в XVIII в. Дворцовый переворот 1801 г. является самостоятельной темой для изучения.[2015] Он, с одной стороны, завершил наметившуюся тенденцию и стал делом исключительно придворного круга и высшего гвардейского офицерства. Рядовых офицеров-исполнителей к заговору подключили лишь накануне ночного «похода» на Михайловский замок, а солдат в дело вообще не посвящали.[2016] Заговорщики даже опасались возможного солдатского протеста, что подтвердили колебания некоторых воинских частей при объявлении о воцарении Александра I.
Подготовка заговора 1801 г. сопровождалась «конституционными собеседованиями» одного из его лидеров Н. П. Панина с наследником Александром. Сохранились известия о подготовке Паниным и П. А. Зубовым «конституционных актов» и даже якобы имевших место обещаниях наследника их утвердить.[2017] Переворот 1801 г. представлял собой исключение и с точки зрения его «освещения»: события ночи на 12 марта покрываются плотной завесой молчания. Указы и манифесты нового царствования не содержали критики павловского режима, а запрет на публикации материалов о перевороте сохранялся даже в начале XX в.
Сама же власть, как и прежде, создавала условия для переворота юридической путаницей в вопросе о престолонаследии. Как известно, Александр I не объявил манифеста об отречении законного наследника, своего брата Константина, и передаче прав на трон другому брату, Николаю. Явилось ли это случайностью (Александр не предвидел скоропостижной смерти в 1825 г.) или было вызвано боязнью каких-либо движений с использованием имени великого князя — так или иначе, создалась ситуация междуцарствия, чем воспользовались декабристы, и не только они. Восстание 14 декабря во многом стало возможно из-за затяжного кризиса в «верхах», связанного с борьбой за престол внутри самой царской фамилии.[2018]
В спорах о будущем политическом устройстве и способах его достижения к опыту дворцовых переворотов минувшего века обращались офицеры-декабристы.[2019] В этой среде возрождались и привычные идеи возведения на престол «хорошего» царя или царицы — например, вдовы Александра I Елизаветы Алексеевны.[2020] Для пресечения подобных попыток нужно было преобразовать гвардию — основную силу, которая реально могла угрожать самодержцу. Главным средством стал уже намеченный в конце XVIII в. курс на отбор заслуженных солдат из армейских полков и рекрутов. Члены царской семьи теперь сами проходили службу в гвардейских соединениях и лично командовали ими. Усиленная муштра превращала солдат в «забитую массу» и резко отделяла их от офицеров. К тому же и за солдатами, и за офицерами гвардии устанавливается контроль с перлюстрацией писем и тайным надзором.[2021]
Ужесточение контроля над гвардией было не единственным направлением усилий по укреплению порядка. Духу корпоративности и либеральным идеям дворянской интеллигенции власть противопоставила организованную бюрократию, что способствовало ослаблению зависимости монархии от собственной социальной опоры — дворянства. После 1825 г. «фрак победил мундир»: с 1796 по 1857 г. численность чиновников увеличилась почти в шесть раз.