Подполковник и майор гвардии провозгласили в дворцовых стенах право Екатерины на власть. О позиции массы офицеров и солдат гвардии у нас данных нет, чтобы уверенно утверждать о сознательном выборе того кандидата, который мог, по её разумению, эффективнее править страной. Однако можно, вслед за Л. Н. Толстым в его ненаписанном романе о послепетровской эпохе, предполагать, что Андрей Иванович Ушаков (и подобные ему служаки) относились к определённому типу: «Преданность слепая. Сангвиник. Вдали от интриг. Счастливо кончил. Выведывать мастер. Грубая внешность, ловкость».[412] Сделавший карьеру выходец из бедной дворянской семьи был готов выполнить любой приказ своего императора с полным душевным спокойствием — так же, как шутливо сообщал в письме своему начальнику по Тайной канцелярии П. А. Толстому: «Кнутом плутов посекаем да на волю отпускаем».
Сделать выбор для него, как и для многих других гвардейских «выдвиженцев», было нетрудно; скорее всего, даже проблемы этого выбора для него не существовало — кто же из гвардейцев не знал свою «полковницу», прошедшую войну рядом с царём? Пётр сам начинал службу в Преображенском полку, многих гвардейцев помнил с детства. Он лично «экзерцировал» свои полки, участвовал в празднествах, занимался вопросами снабжения, вооружения, обмундирования и расквартирования, выплатой жалованья; поощрял и наказывал солдат и офицеров. Рядом с ним на смотрах и учениях была Екатерина; она способствовала карьере некоторых офицеров, а рядовым от её имени отпускалось вино с кружечного двора.[413]
При Петре гвардейцы охраняли царские резиденции, постоянно бывали в покоях, исполняли различные поручения «при доме царского величества» и сопровождали государя с женой в поездках. Однажды датский посланник Юст Юль встретил Екатерину в октябре 1711 г. «в обществе двенадцати или шестнадцати преображенских офицеров, которые сидели кругом неё, пили, кричали и играли» — словом, вели себя как дома и вместе с государыней отмечали годовщину победы при Лесной.
Одним из последних распоряжений Петра (или сделанным уже от его имени) стало объявление от 27 января об амнистии гвардейцам, отдельной от общегосударственной. По ней только в Семёновском полку от наказаний был освобождён 21 человек, а в Преображенском смерть Петра избавила от расстрела насильника-писаря Василия Ростовцева.[414]
А что же Екатерина? Все авторы говорят, что она постоянно находилась рядом с умиравшим. Упомянутый австрийский доклад приводит слухи об отравлении императора супругой; на их достоверности авторы не настаивали, но всё же изображали царицу лицемерной особой: «…сумела сыграть комедию прекрасно, её плачу и вою не было конца, она не отрывала глаз от покойного, целовала его и с воплями падала в глубокий обморок, так что все присутствующие, которым положение дел не совсем известно было, склонялись к состраданию, но другие с трудом удерживались от смеха».[415] Пожалуй, не стоит упрекать Екатерину в лицемерии — они с Петром прожили целую жизнь, в которой было и плохое, и хорошее; их слишком многое связывало, чтобы Екатерина всего лишь «играла комедию» при мучительной смерти мужа. Скорее она вела себя так, как и должна была жена по русским обычаям. И всё же действия государыни не вполне соответствовали образу убитой горем вдовы, которую оторвали от тела мужа и под руки повели царствовать.
Кампредон сообщал: императрица нашла время беседовать с гвардейскими офицерами, «имела предусмотрительность заранее послать в крепость деньги для уплаты жалованья гарнизону, который не получал его уже шестнадцать месяцев, подобно прочим войскам. Гвардии она дала слово заплатить всё, ей следуемое, из собственных денег».[416] О том, что в кабинете царицы были «приготовлены векселя, драгоценные вещи и деньги», писал и Бассевич.[417] Похоже, в критических обстоятельствах Екатерина, по словам рукописной повести о её жизни, написанной в царствование её тёзки Екатерины II, не потеряла «природную оборотистость» и «деятельную хитрость».
Датский посланник Вестфалей назвал даже суммы, полученные в ту ночь участниками возведения императрицы на престол: генералу Бутурлину якобы досталось 10 тысяч червонцев, майорам гвардии — по пять тысяч, а рядовым — по 25 рублей. Гохгольцер оценивал расходы на мероприятие в 50 тысяч талеров.[418] По-видимому, дипломаты всё же завысили стоимость воцарения Екатерины. 27 января Сенат распорядился выдать гвардии 50 тысяч рублей из касс разных ведомств. По этому указу штатс-комиссары К. Принценстерн и И. Мякинин должны были выплатить гвардейским полкам почти 17 тысяч рублей. В день воцарения эти чиновники как раз собирали необходимую сумму, но сделать это вовремя, по-видимому, не смогли.[419]
В тот же день из Кабинета Екатерины вышел другой указ за подписью кабинет-секретаря Макарова о немедленном получении на гвардию 20 тысяч рублей из Санкт-Петербургского «комиссарства соляного правления», они-то и были выданы на руки семёновскому майору А. И. Ушакову; ещё три тысячи рублей были получены 1 февраля сержантом Преображенского полка Сильвестром Безобразовым.[420] После воцарения Екатерины недостающие средства быстро нашлись: уже 30 января гвардейские полки получили 50 тысяч рублей — впрочем, являвшиеся не наградой, а задержанным за майскую и сентябрьскую треть 1724 г. жалованьем.[421]
К моменту смерти Петра I в Кабинете имелись в наличии 36 123 рублей и 5 873 талера, а также «портреты с алмазы», «перстни его величества», монеты иностранной чеканки и золотые медали; но Екатерина повелела выдать указанные выше 23 тысячи «заимно», то есть с последующим возвратом из общегосударственной казны. Ещё 7 414 рублей к 10 февраля были издержаны «на некоторые чрезвычайные расходы» — какие именно, неизвестно.[422]
В марте из Кабинета императрицы последовали «нужные и тайные дачи»: генералу И. И. Бутурлину — 1 500 рублей, майорам А. И. Ушакову и С. А. Салтыкову — по три тысячи рублей; по другому указу тому же Салтыкову и майору И. И. Дмитриеву-Мамонову выдали ещё по тысяче рублей.[423] 9 апреля о награде попросили 27 солдат-преображенцев во главе с сержантом Петром Ханыковым за то, что стояли «на карауле у императорского величества бессменно генваря с 14 по 29 число». За труды сержант получил 50 рублей, капрал — 40, а рядовые — по 25.[424] Тогда же графу Бассевичу было тайно выдано из фондов Коллегии иностранных дел три тысячи рублей.[425] Получается, что воцарение Екатерины обошлось кабинетской казне примерно в 30 тысяч рублей — сумму относительно небольшую, особенно если сравнивать со «стоимостью» последующих переворотов. 26 февраля Екатерина распорядилась пополнить свою похудевшую личную казну — доставить в Кабинет из Малороссийской коллегии 50 тысяч рублей «на ямских подводах».[426]
Соединённые усилия принесли результат. К четырём часам утра (по Кампредону) «кн[язь] Репнин, завидующий сильному влиянию дома Голицыных, заявил, что он соглашается с мнением Толстого и признаёт справедливым признать царицу самодержавной государыней». За ним последовал Г. И. Головкин. По сведениям дипломатов, старый канцлер призывал «решение предоставить народу» или подтвердить сделанный выбор «голосованием всех сословий».[427]
В донесении от 23 февраля (6 марта) Гохгольцер сообщил, что Репнин, В. Л. Долгоруков и Д. М. Голицын «сообща предложили даже в случае избрания на престол царицы совершить это избрание, созвав все сословия государства». Речь шла о передаче уже фактически состоявшегося решения в коллегию из представителей «генералитета» и, возможно, «шляхетства». В ответ прозвучали слова майора Ушакова: «Вся гвардия не хочет и слышать о ком-либо другом, кроме царицы. За неё они готовы жертвовать жизнью, а её противникам готовы сломать шею».[428] После таких аргументов пришлось признать права Екатерины. Президенту Юстиц-коллегии П. М. Апраксину, по словам де Вилде, «даже не дали договорить, так что от испуга с ним вчера сделался удар». Было от чего — впервые офицер гвардии объявил вельможам империи волю новой политической силы.
Противоборство сторон оттеснило на второй план умиравшего государя. Феофан в своём сочинении подчёркивал, что судьба трона решалась после смерти Петра I. На самом же деле схватка «партий» шла ещё при жизни императора, скончавшегося около пяти часов утра (это время поставил А. И. Остерман в пометках на своей немецкой Библии; оно же было указано и в составленной в Коллегии иностранных дел «Записке о преставлении его императорского величества».[429] Походный журнал царя сообщал, что «28-го в 6 часу пополуночи в I четверти его императорское величество Пётр Великий преставился от сего мира от болезни, урины запору».
Современников неслучайно волновало отсутствие до самого последнего момента распоряжений относительно наследника. Согласно докладу австрийского посла, Пётр «покаялся во всех своих грехах, признал, что много невинной крови пролил за свою жизнь, и то, что с его несчастным сыном случилось, принимал очень близко к сердцу. Однако всякий раз говорил, что надеется на Господа, который ему за всё добро, которое он своей империи сделал, простит все грехи». Он успел попрощаться с дочерьми и внуком и даже «царице, которая при нём до самой его смерти оставалась, позволил к себе подойти и также, кажется, с ней примирился», однако о наследовании «не сделал ни малейшего распоряжения, собираясь сделать это позднее, но этого Бог не дал. Хотя другие говорят, что его об этом раньше и не спрашивали, пока он речи не лишился, тогда он что-то захотел написать, но из-за слабости не смог».