И.К.)»; сенаторов же, синодальных, генералов и прочих «по шестом класе» велено было «без докладу не пущать» — они должны были дожидаться в «передней».[444] В феврале Екатерина не разрешила караулу пускать к ней людей «в серых кафтанах и в лаптях». Другое распоряжение государыни запрещало гофмаршалу и дежурным камергерам давать приходящим без их ведома посетителям доступ в царскую «уборную» и «передспальню» и играть в бильярд, поскольку «та забава имеетца для её величества»; придворным дамам не дозволялось уезжать домой без спроса.[445]
Старевшая императрица, отбыв положенный траур, стремилась наверстать упущенное время с помощью нарядов, праздников и прочих увеселений, не отличавшихся изысканностью: «Господа майоры лейб-гвардии и княгиня Голицына кушали английское пиво большим кубком, а княжне Голицыной поднесли другой кубок, в которой её величество изволила положить 10 червонных».[446] Закалившийся на придворной службе у польского короля племянник петровского «дебошана» Иоганн Лефорт с удивлением передавал свои впечатления от жизни петербургского двора: «Кто бы мог подумать, что он целую ночь проводит в ужасном пьянстве и расходится, это уж самое раннее, в пять или семь часов утра».
Как докладывал Кампредон, Екатерина была «проникнута одним желанием: царствовать с блеском». Главным средоточием этого блеска становился двор. Вечно занятому и спешившему Петру I придворные были не нужны — разве что создавали фон на неизбежных официальных приёмах. Однако достигнутый в ходе войны статус великой державы требовал соответствующего оформления в виде императорских резиденций и придворного церемониала. «Реестр придворным и дворцовым служителям» от 31 января 1725 года показывает, что к концу петровского царствования двор насчитывал уже 525 человек,[447] но ещё не превратился в учреждение с чёткой структурой и штатной численностью, утверждёнными должностными обязанностями и званиями. Собственно придворных чинов было немного (около тридцати человек), ещё не сложилась их иерархия; рядом с «европейскими» должностями (камергерами и камер-юнкерами) состояли армейские офицеры и персонажи без статуса («Василий распопа», «девка безногая»).
Дворцовая пышность при Екатерине должна была подчеркнуть её собственное величие, которое она не могла продемонстрировать ни на поле боя, ни в дипломатической беседе, ни в качестве законодательницы. В её царствование громоздкая и аморфная сруктура двора начала упорядочиваться. В заданном Екатериной направлении он развивался и впредь; в 1727 г. при Петре II дворцовый штат насчитывал 686 человек, на содержание которых уходило почти 200 тысяч рублей.[448]
Придворные журналы 1725 и 1726 гг. свидетельствуют: с наступлением тёплых майских дней государыня «со всею фамилиею» перебиралась из Зимнего в Летний дворец. Там она с небольшой свитой или с гостями выходила в любимый ею и покойным мужем «огород», прогуливалась в аллеях. Свои дальние сады Екатерина навещала в «маленькой колясочке». Наверное, в эти дни императрица была счастлива, гуляя с дочерьми по дорожкам Летнего сада мимо фонтанов. В недавно построенных «галдареях» их ожидали накрытые столы и приятная музыка. К месту приходились и зрелища — доставленные из Голландии «зверки и птички» или учёный слон из Персии. По петровской традиции государыня ещё посещала верфи, госпитали и выезжала на пожары, но большую часть «рабочего времени» посвящала прогулкам «в огороде в летнем дому», в других резиденциях и по улицам столицы и застольным «забавам» и «трактованиям».
Екатерина обещала «дела, зачатые трудами императора, с помощью Божией совершить», и по мере возможности следовала этой программе. В феврале она утвердила уже рассмотренные Петром штаты государственных учреждений. Отправилась в путешествие экспедиция капитан-командора Витуса Беринга. 15 августа 1725 г. Екатерина дала аудиенцию первым российским академикам. В новой столице продолжали мостить улицы и поставили на «Першпективной дороге» — будущем Невском проспекте — первые скамейки для отдыха прохожих. Указ от 5 июля решительно запрещал даже отставным дворянам под страхом штрафа и битья батогами ходить «с бородами и в старинном платье», в крайнем случае предписывал щетину «подстригать ножницами до плоти в каждую неделю по дважды». На русскую службу по-прежнему охотно принимались иностранцы.
Однако прежний курс проводился с гораздо меньшей энергией. Сразу же после смерти Петра прекратились заседания комиссии по подготовке нового Уложения. Многие её члены нашли себе иные занятия, несмотря на приказ Екатерины 1 июня 1726 г. пополнить комиссию выборными из разных сословий и срочно начать «слушать» уже готовый текст.[449]
Часто личная инициатива Екатерины представляла собой не более чем карикатуру на петровские замыслы. Ассамблеи из места делового общения превращались в основное занятие для узкого круга придворных, изучение и применение заграничных новшеств — в заказы на покупку в голландской Гвиане тропических «дивных птиц» и «прожорливого и жадного» муравьеда, выдвижение талантливых помощников — в пожалования новым фаворитам (Я. Сапеге, Р. Лёвенвольде) и своей мужицкой родне.
Главной своей задачей императрица видела устройство достойных «партий» для дочерей. Брак старшей, Анны, был уже предопределён Петром; и в результате в круг высшей российской знати вошёл герцог Карл-Фридрих Голштинский, пытавшийся с помощью тёщи играть самостоятельную роль. Судьбу младшей, Елизаветы, предстояло решить вместе с вопросом о будущем союзе для поддержания политического равновесия в Европе.
Воцарение Екатерины в столице прошло спокойно. Но всё же в первые дни императрицу охраняли: майор Ушаков ни на минуту не покидал её и вместе с караулом ночевал во дворце; были выделены также полицейские команды для патрулирования улиц Петербурга.[450] В Москву для охраны порядка при приведении подданных к присяге был направлен Преображенский майор И. И. Дмитриев-Мамонов.
Кое-кто старался свести счёты. Бывший посланник в Париже барон Ганс Христофор Шлейниц подал донос на ведущего российского дипломата Б. И. Куракина, которого обвинял в принадлежности к «партии великого князя» и даже в том, что князь якобы сам «имеет претенсию х короне российской».[451] Императрица и её сторонники опасались сопротивления расположенной на Украине армии под командованием М. М. Голицына, старший брат которого выступил в поддержку Петра-внука. Нескольким надёжным офицерам, по данным Кампредона, был послан приказ «схватить Голицына при малейшей попытке заговора или неповиновения с его стороны». Однако опасения не подтвердились: войска присягнули без осложнений, отказались это сделать единицы, как поручик Выборгского полка Григорий Баландин. Сам командующий получил выговор за долгое молчание в ответ на приказ о проведении церемонии присяги.[452]
Екатерина запомнила попытку вельмож сделать её регентшей на равных правах с Сенатом. Уже на первом в новое царствование протоколе заседаний Сената от 30 января 1725 г. появилась подпись Меншикова (Г. Д. Юсупов принимал участие в работе органа ещё до болезни царя), а в феврале в Сенате стали заседать А. И. Ушаков и И. И. Бутурлин. В следующем году Сенат пополнила большая группа сановников, в составе которой были верные императрице генерал-полицеймейстер Петербурга А. М. Девиер и майоры гвардии И. И. Дмитриев-Мамонов и С. А. Салтыков.
Синодский приговор от 28 января 1725 г. предписывал в «возношении» на богослужениях из лиц императорской фамилии упоминать саму Екатерину и «благочестивейшие государыни цесаревны».[453] По сообщению прусского посланника Мардефельда, упоминание о правах великого князя расценивалось как государственное преступление.[454] С учреждением в феврале 1726 г. нового органа — Верховного тайного совета — Сенат потерял название «Правительствующий» и был оттеснён на задний план. Впрочем, репрессий против сторонников внука Петра I не было — все они сохранили свои посты. Более того, в мае 1725 г. по случаю свадьбы Анны Петровны и герцога Голштинского П. М. Апраксин, В. Л. Долгоруков и Д. М. Голицын были пожалованы в действительные тайные советники, а брат последнего М. М. Голицын — в фельдмаршалы; остался он и главнокомандующим Украинской армии, и полковником Семёновского полка.
Из ссылки были возвращены опальные: генерал князь В. В. Долгоруков, П. П. Шафиров, все осуждённые по делу Монса и арестованная по делу гетмана Полуботка украинская «старшина». Именным указом Тайной канцелярии в июне 1725 г. Екатерина повелела прекратить все дела по доносам фискалов, начатые до 1721 г. В столице власти установили твёрдые цены на хлеб, которые продавцы должны были указывать на дощечках-ценниках под угрозой порки «кошками» с конфискацией товара. Прочим подданным империи была сокращена на 4 копейки подушная подать.
По примеру Петра «полковница» Екатерина присутствовала на «екзерцициях» полков гвардии, делала подарки по 10–15 червонных на именины и крестины гвардейцев, где являлась «восприемницей»; лично разбирала их прошения и оказывала щедрую помощь нуждавшимся. Царица следила и за продвижением по службе; так, 12 апреля 1725 г. она приказала произвести в каждом батальоне 12 рядовых из дворян в прапорщики.[455] Отличившийся при «избрании» императрицы А. И. Ушаков стал кавалером новоучреждённого ордена Александра Невского и — в феврале 1727 г. — генерал-лейтенантом. Отметившийся тогда же Пётр Ханыков получил первый обер-офицерский чин фендрика в Преображенском полку и был отправлен в ответственную командировку, а в следующем году пожалован в подпоручики.