Что же касается обещания Екатерины в 4-м пункте указа от 1 января 1727 г. не принимать «партикулярных доношений о делах, о которых в Верховном тайном совете предложено и общее мнение записано не было», то во 2-м и в том же 4-м пунктах этого указа названы исключения из этого правила: «…разве от нас кому партикулярно и особливо что учинить повелено будет» или «кто имеет доносить о таких делах, которые никому иному, кроме нам самим, поверены быть могут».[487] Реализацией этого порядка стали указы о самостоятельных докладах императрице по делам своих ведомств Меншикова, Апраксина, командующих войсками на Украине и в Иране М. М. Голицына и В. В. Долгорукова, а также послов за границей. Оставляла Екатерина за собой и право в случае разногласий членов Совета получить их письменные мнения «для решения об оных».[488]
Екатерина имела и иные способы воздействия на Верховный тайный совет, поскольку назначала его членов. К неудовольствию Меншикова императрица ввела в состав Совета своего зятя, герцога Карла-Фридриха, к тому же сделала его подполковником Преображенского полка и лично представила его солдатам и офицерам. Другим рычагом власти оставался Кабинет — личная канцелярия царя во главе с опытным А. В. Макаровым. Кабинет получал с мест необходимую информацию (всем губернаторам в 1726 г. было приказано о «новых и важных делах» сообщать в первую очередь именно туда) и от имени Екатерины общался с Верховным тайным советом; оттуда же выходили именные указы императрицы.
Из официальных формулировок журналов и протоколов Совета нелегко понять, что именно интересовало Екатерину, каково было её действительное участие в обсуждении и принятии решений. Изучение документов Совета и «записных книг» распоряжений самой Екатерины показывает, что количество её именных указов почти в четыре раза уступало законотворчеству Совета. Практически все сколько-нибудь значимые акты короткого царствования — даровавшие льготы, касавшиеся изменений в системе управления или намечавшие преобразования — были инициированы и составлены её окружением. На долю самой императрицы можно отнести разве что распоряжение о бритье бород и ношении европейской одежды, пожалования чинами и «деревнями». Пожалуй, только в сфере увольнений и назначений на высшие посты императрица порой отстаивала своё право действовать вопреки мнению Совета.[489]
Интересы Екатерины были ограничены пределами дворца и окружавших её лиц. Она раздавала дворы и «увольнения» в отпуска, приказывала выдать заслуженное жалованье, предоставляла «материальную помощь», а иногда наказывала (не слишком строго) своих слуг — за исключением случаев, когда те, подобно архиепископу Феодосию, позволяли себе откровенно наплевательски относиться к ней.
За пределами дворцового мирка императрица не чувствовала себя уверенно. Почти все дела готовили и подавали ей для ознакомления и подписания куда более знающие и опытные министры. Руководить ими вчерашняя домохозяйка не могла и большей частью утверждала их решения. Случайно оказавшаяся на престоле Екатерина старалась обеспечить лояльность своих знатных подданных — чинами, орденами, прощением прегрешений. Но достигалась ли таким образом цель — создать послушное окружение? Расточаемые милости только разжигали аппетит «сильных персон» и их «партий».
Создание Верховного тайного совета не прекратило борьбу в «верхах». Если в первые месяцы правления Екатерины наиболее влиятельным советником, судя по донесениям дипломатов, был Толстой, то уже в апреле 1725 г. в составленном Кампредоном списке русских министров на первое место поставлен Меншиков. Весной 1725 г. он вновь стал заседать в Военной коллегии и подписывать её протоколы. В 1726 г. князь добился отправки на губернаторство в Ригу бывшего президента Н. И. Репнина и обновил состав коллегии.[490] К концу 1725 г. с Меншикова были сняты все обвинения в хищениях и денежные начёты в пользу казны.[491] В день ангела Екатерины он получил поистине царский подарок — украинский город Батурин с 1 302 дворами и ещё 2 705 дворов в окрестных сёлах.[492]
«Повседневные записки» Меншикова свидетельствует, что Александр Данилович регулярно в первой половине дня заезжал навестить государыню. За 1726 год, по нашим подсчётам, он посещал Екатерину в среднем 18 дней в месяц; меньше всего (девять дней) в июле, почти ежедневно (28 дней) в мае. Иногда он успевал за день нанести ей два, а то и три визита; обычно князь заходил к царице до и после заседаний Верховного тайного совета. Он же «гулял» с ней летом по Неве и постоянно «смотрел» за работами по постройке её резиденций — Летнего и Зимнего дворцов и Петергофа. Видимо, светлейший князь знал вкусы своей повелительницы, а потому сам распоряжался обить её «передспальню» зелёными камками. Случалось ему как доверенному лицу «слушать дел кабинетных» вместе с Макаровым и обсуждать с ним «дворцовый штат».[493] Неудивительно, что при таком тесном общении Екатерина на многое смотрела глазами «Данилыча».
В его руках была сосредоточена высшая военная и гражданская власть в столице: согласно «Повседневным запискам», князь раздавал ордена, объявлял императорские указы, повышал в чинах гвардейцев, крестил их детей, утверждал дворцовый штат.[494] Часто болевшая императрица всё больше замыкалась во дворце; другие министры оттеснялись на второй план. Возвращённый из ссылки Шафиров был назначен руководить китобойным промыслом в Архангельске, а Ягужинский хотя и сохранил должность генерал-прокурора, был отстранён от дел и отправлен послом в Польшу. В июне 1726 года была упразднена Тайная канцелярия, во главе которой стоял Толстой, жаловавшийся, что его советов царица не слушает.
Исключительное положение светлейшего князя отмечали все наблюдатели. «Он завёл такие порядки в гражданском и военном ведомствах и начал уже приводить их в исполнение, которые сделали бы его действительным правителем, а царице оставили одно только имя. Это дошло, наконец, до того, что он овладел всеми делами, касающимися высочайших помилований, и отправлял по денежным и другим важным делам в коллегии приказы, лишь им самим подписанные», — докладывал в августе 1726 г. прусский посол Мардефельд; почти в тех же выражениях информировали свои правительства другие дипломаты.[495]
В октябре 1726 г. Меншиков не допустил проведения ревизии в его ведомстве, на которой настаивали герцог и Толстой. В марте 1727 г. в Верховном тайном совете слушались неприятные для светлейшего князя дела, но были решены в его пользу. Генерал-фискал полковник Мякинин наложил штраф в 27 486 рублей за неуплату податей с личного владения Александра Даниловича — городка Раненбург. 20 марта «допущенные» на заседание Совета сенаторы Ю. Нелединский и Ф. Наумов объявили, что того «имать не надлежит», и предложили отдать Мякинина под военный суд (это будет сделано после смерти Екатерины).[496]
Меншиков мог себе позволить, например, «употребить в расход» по Военной коллегии деньги Адмиралтейства; они были возвращены — но не из коллегии, а из Штатс-конторы. Он же в январе 1727 г. провёл через Совет решение о выпуске легковесных медных пятаков на два миллиона рублей и подал предложение изготавливать гривенники из сплава «новой инвенции». Новые монеты из серебра с добавлением мышьяка выглядели почти как прежние, но через некоторое время разлагались; и всё же таких гривенников произвели общим номиналом 40 тысяч рублей. Члены Берг-коллегии потом признавались, что так и «не осмелились» подать в Совет соответствующее доношение. Меншиков задумал изъять из обращения все деньги, выпущенные с 1702 года, и обменять их на новые, получив за счёт изменения пробы тридцатипроцентную прибыль.[497]
«Царица боится Меншикова», — так характеризовал расстановку сил при петербургском дворе посол Рабутин в письме председателю австрийского придворного военного совета (Гофкригсрата), знаменитому полководцу Евгению Савойскому. Но всесильным Меншиков всё же не был: инициированный им вопрос о восстановлении гетманства на Украине так и не получил одобрения в Верховном тайном совете.[498]
Первые шаги новой власти были направлены на смягчение напряжённого положения в стране. В марте 1725 г. было приказано вернуть в полки занятых ревизией результатов переписи офицеров, оставив для завершения работы по два человека на провинцию. Отменялись предписанная петровскими указами конфискация имений за утайку душ, а затем и штраф с дворян, уже подвергшихся за это пытке на следствии. Основной же массы подданных касались, помимо четырёхкопеечной сбавки с подушной подати, отмена штрафов за нехождение на исповедь и освобождение от повинности строить полковые дворы (при условии прежнего размещения войск на постой); губернаторам и воеводам запрещалось бесплатно брать подводы с крестьян для своих поездок. В феврале 1726 г. казённым сибирским крестьянам разрешили уплачивать 40-копеечный сбор не деньгами, а хлебом.[499]
Инструкция генерал-фискалу приводила в порядок структуру фискального надзора и преследования за взятки и «кражи казны»; одновременно сенатский указ от 28 июня 1725 г. предписал начатые до 1721 г. «дела по фискальским и доносителевым доношениям отставить».[500] Государыня объявила о решении восстановить упразднённый в 1722 г. орган государственного контроля — Ревизион-коллегию и дала позволение ещё три года возить товары по Волге на «староманерных судах».