Перечисленные решения были плодами достигнутого в окружении Екатерины I компромисса. Но обозначенный курс наиболее активно проводился в жизнь всего несколько месяцев. Короткое царствование императрицы подходило к концу; на первый план неизбежно выходила проблема престолонаследия — и для окружения Екатерины, и для дипломатов европейских держав.
Борьба за трон
Императрица отдавала видимое предпочтение своим дочерям и заявляла, что «зять ей ближе, чем великий князь». Австрийский двор по-прежнему считал законными права Петра, что не могло не раздражать Екатерину и вызывало её резкие заявления. Датский посол Вестфалей беспокоился за безопасность царевича и даже сообщал о намерениях объявить наследником Карла-Фридриха.[555]
По мнению значительной части дворян, именно маленький Пётр являлся законным наследником. Для «подлых» же подданных проблемы выбора как будто и не было. В Суздальской провинции «незнаемый человек» объявлял местным крестьянам осенью 1726 г. о будущей присяге и «посажении на царство великого князя Петра Алексеевича». Не успели власти срочно отправить туда для расследования капитана гвардии, как прапорщик Давыд Карпов в ноябре 1726 г., приехав из столицы в Старую Руссу, объявил: «Ныне будет коронация. Станут великого князя короновать на царство». Взятый под арест прапорщик рассказал, что это известие слышал повсюду «в народной молве», и следствие это подтвердило: о грядущей коронации и присяге толковали люди самых разных состояний — дворовые, монахи, крестьяне и солдаты.[556]
Своеобразной публицистикой того времени служили анонимные подмётные письма, в которых Меншиков сравнивался с Борисом Годуновым, а маленький Пётр — с царевичем Дмитрием. В подобном сочинении, объявившемся в столице в 1725 г., светлейший князь обвинялся в том, что «с голштинцами и с своею партиею истинного наследника внука Петра Великого престола уж лишили и воставляют на царство Российское князя голштинского»: «О горе, Россия! Смотри на поступки их, что мы давно проданы».[557] Другой такой листок в 1726 г. настолько взволновал Екатерину, что она несколько дней чувствовала себя плохо. За «объявление» автора сочинения было обещано целое состояние — две тысячи рублей и повышение в чине.[558]
Екатерина приказала было Феофану Прокоповичу сочинить церковное проклятие на «письмоподметчиков», отвергавших петровский устав о престолонаследии. Услужливый иерарх анафему написал, но сама же императрица отменила её оглашение:[559] воля монарха находилась в явном противоречии с представлениями подданных.
Сыграли свою роль и международные «конъектуры» в связи с заключением русско-австрийского союза. С конца 1725 г. великий князь начинает участвовать в придворных празднествах, и тогда же появляются проекты примирения интересов двух ветвей царского дома. Назначенный воспитателем царевича Остерман предложил женить Петра на Елизавете; но брак 11-летнего племянника и 17-летней тетки, несмотря на примеры библейских персонажей, была признан недопустимым.
Однако и тянуть с решением было невозможно — к нему подталкивали и союзнические обязательства, и болезнь императрицы. В Петербурге в конце 1726 г. был подготовлен вариант завещания Екатерины I: наследником становился маленький Пётр, которого планировалось женить на представительнице «рода любекского епископа», двоюродного брата голштинского герцога. Сам же князь-епископ Карл-Август считался подходящим женихом для младшей дочери императрицы; он изъявил предварительное согласие на брак и в октябре 1726 г. прибыл в Петербург для знакомства с будущей невестой. Герцог Карл-Фридрих должен был в обмен на Шлезвиг получить от Дании княжества Ольденбург и Дельменхорст и управление Лифляндией и Эстляндией с соответствующими доходами. Очевидно, что этот вариант был подготовлен голштинскими министрами, стремившимися удовлетворить и герцога, и Меншикова. Сведения о проекте двойного марьяжа уже стали известны дипломатам.[560]
Но светлейший князь, по всей вероятности, уже задумал женить Петра на одной из своих дочерей, в результате чего сам он смог бы породниться с царствующей династией и стать регентом при несовершеннолетнем государе. Этому замыслу способствовали усилия датских и австрийских дипломатов, считавших кандидатуру Петра наиболее соответствующей их интересам. По словам историка второй половины XVIII в. М. М. Щербатова, «цесарский двор прислал 40 тысяч рублёв в подарок госпоже Крамер, камер-фрау императрицы Екатерины Алексеевны, дабы она её склонила именовать по себе наследником князя Петра Алексеевича».[561] В личном письме Меншикову от 21 декабря 1726 г. император Священной Римской империи Карл VI обещал, что за «заслуги для общего интересу» намерен любезного князя в своём «особливом попечении имети и… нашу цесарскую милость со умножением явить».[562]
Датский посол барон Вестфалей в памятной записке своему королю утверждал, что именно ему принадлежала инициатива этого плана, и раскрыл механизм интриги. К ней были подключены австрийский посол граф Амедей Рабутин, «покровитель» датчанина князь Д. М. Голицын и его брат-фельдмаршал; последнему предлагалось породниться со светлейшим князем, выдав свою дочь за его сына.[563] Датский и австрийский дворы не только оказали Меншикову политическую поддержку, но и обещали ему крупные земельные владения — герцогство Коссель в Силезии.[564] Был ли именно Вестфалей главным действующим лицом этой пьесы, сказать трудно. Но, так или иначе, вмешательство иностранной дипломатии в российскую политику оказалось успешным, поскольку совпадало с интересами самого Меншикова.
Накануне Нового года об этом матримониальном плане стало известно при дворе. Но добиться желаемого удалось не сразу. В феврале 1727 г. Екатерина ещё заявляла, что престол принадлежит её дочерям, однако затем ситуация изменилась. Согласно депеше Маньяна от 14 марта, обе цесаревны и герцог упрашивали Екатерину не допустить такого поворота событий; «к ним присоединился и Толстой, с которым царица не посоветовалась раньше». Императрица колебалась, но в итоге после новых усилий Меншиков получил «подтверждение данного прежде согласия».[565]
В имеющихся источниках такой разговор, даже если он имел место, следов не оставил, тогда как о сопротивлении планам Меншикова сообщали и другие дипломаты. Вестфалей доносил своему двору: «Толстой прямо говорил Екатерине, что как скоро она согласится на этот брак, она погибнет, и вместе с нею её дочери и все». Пруссак Мардефельд докладывал о тайных интригах руководившего цесаревнами Толстого и о речи герцога, будто бы заявившего, что «по совершению этого дела царица и её дети будут находиться в руках Меншикова и участь их будет зависеть от него».[566]
Похоже, Екатерина при принятии ответственного решения и колебалась в зависимости от того, кто в данный момент оказывался рядом и сумел произвести на неё впечатление. Но дочери самостоятельной роли в политике не играли, а зять понял, в чьих руках сила, и стал торговаться; по сведениям Рабутина, он просил за своё согласие немалые деньги, брак своего двоюродного брата с Елизаветой и дальнейшую поддержку в борьбе за родной Шлезвиг.[567]
Важнейший вопрос решался уже за спиной императрицы. «Повседневные записки» Меншикова свидетельствуют, что с начала января 1727 г. маленький Пётр стал периодически посещать дворец светлейшего князя, а тот провёл серию консультаций с заинтересованными лицами. В том же январе он восемь раз принимал у себя Макарова. 14 февраля к Меншикову приехали лейб-медик Блюментрост и фаворит императрицы Сапега. После этого визита у Меншикова начались тайные беседы с Остерманом (отмечены в его «журнале» под 17, 18, 21, 25 и 27 февраля, 2, 4, 5, 6, 7, 11, 13 и 15 марта), Макаровым (17 и 24 февраля, 4, 10 и 13 марта), камергерами Р. Лёвенвольде (19 и 21 февраля, 2, 4 и 7 марта) и Сапегой (19 и 28 февраля, 4, 9 и 15 марта), герцогом Голштинским и его братом (23 февраля). В заключение Меншиков дважды встретился с австрийским послом Рабутином (11 и 25 марта) и нанёс визит герцогу (16 марта).[568] Можно предположить, что в течение месяца с лишним непрерывных переговоров князя и лиц из ближайшего окружения Екатерины были выработаны условия, на которых маленький Пётр получал престол, а Меншиков сохранял власть.
Однако закулисная активность вокруг государыни продолжалась. Помолвка её фаворита Петра Сапеги с Машей Меншиковой была расторгнута. 1 апреля Маньян сообщил, что назначение великого князя Петра наследником почти не вызывает сомнений. 5-го числа дипломаты ожидали официального извещения о браке и престолонаследии, но оно не последовало.[569] Меншиков встретил сопротивление со стороны вчерашних соратников: своего зятя генерал-полицеймейстера А. М. Девиера, П. А. Толстого, генерала И. И. Бутурлина.
В беседах между собой противники князя высказывали пожелания, чтобы императрица «короновать изволила при себе цесаревну Елисавет Петровну или Анну Петровну, или обеих вместе. И когда так зделаетца, то её величеству благонадёжнее будет, что дети её родные». Маленького Петра Толстой хотел «за море послать погулять и для облегчения посмотреть другие государства, как и протчие европейские принцы посылаютца, чтоб между тем могли утвердитца здесь каранация их высочеств». Более решительный Девиер пытался даже повлиять на самого великого князя — уговаривал его: «Поедем со мной в коляске, будет тебе лучше и воля, и матери твоей не быть уже живой».