В сфере фискальной политики критика петровских порядков также не привела к каким-либо серьёзным изменениям. Комиссия о подати во главе с Д. М. Голицыным признала, что подушное обложение является более тяжёлым, чем прежнее подворное, и предложила снизить подушную подать: для церковных и монастырских крестьян — до 60 копеек; для помещичьих — до 50 и 40 копеек.[673] Нам неизвестна реакция в правящих кругах на эти выкладки, в итоге так и оставшиеся на бумаге. Подушная подать была сокращена в 1725 г. на четыре копейки; а в 1727 г. отсрочено взимание её «майской трети».[674] Но принцип подушного «оклада» комиссией не подвергался сомнению и остался неизменным на протяжении всего столетия, несмотря на его недостатки — несовершенство системы учёта плательщиков.[675] Остались без последствий и просьбы горожан о сокращении податей.[676]
«Верховники» и сами могли отступать от собственных идей, изложенных в записках 1726 г. Меншиков предложил коллегам в Совете восстановить военные команды для сбора подати, «бес которых, по мнению моему, они, воеводы, исправлять не могут».[677] В августе 1727 г. Верховный тайный совет возобновил посылку военных команд для взыскания податей и недоимок. Последующее «свержение» Меншикова ничего не изменило, и в следующем году Совет вновь направил в провинции такие команды.[678] В декабре 1728 г. он же приказал назначать секретарей в провинциальные города, где год назад эти должности были упразднены.
Военные расходы почти не уменьшились: в 1725 г. 83 полка регулярной армии вместе с гарнизонами насчитывали 158 333 чел., а в 1726 г. 84 полка — 157 269.[679] Несмотря на то что в 1729 г. треть солдат и офицеров из дворян были распущены по домам, смотры 1728–1729 гг. показали «исправность» стоявших на Украине и в Прибалтике корпусов. Флот ежегодно выходил на обычное «крейсование». Прекращённое было строительство больших кораблей возобновилось, и в 1729 г. со стапелей сошли «Рига», Выборг» и «Полтава»; для ремонта тех кораблей, где «явилось много гнилости», были отпущены средства.[680] Строились и новые галеры, о чём регулярно извещали «Санкт-Петербургские ведомости».
Новый курс Остермана во внешней политике был направлен на устранение прежних ошибок Екатерины I — укрепление союза с Австрией и освобождение «добрым порядком от имеющихся обязанностей с голштинским двором». На западной границе — в Лифляндии, под Смоленском и вокруг Петербурга — были сосредоточены 10 драгунских и 16 пехотных полков, предназначенных для отправки на помощь Австрии. Не изменился прежний курс и на юге: и в 1728, и в 1729 гг. на «низ» отправлялись новые полки; только вместо шаха Тахмаспа главным союзником Петербург признал Эшрефа, афганского правителя Ирана, с которым в феврале 1729 г. был заключён договор.
В бумагах Верховного тайного совета находился проект образования кадетского корпуса «по берлинской степени» (со сметой расходов в 18 909 рублей), в котором будущие офицеры изучали бы не только «воинское обучение», но и широкий цикл наук, включавший историю, географию, юриспруденцию, «политику» и «государственные всякие правы».[681] Академия наук и университет (где пока на 18 профессоров приходилось 9 студентов) отмечали императорскую коронацию специальной сессией, где, по анонсу «Ведомостей», «господин Делиль на французском языке проблематический вопрос изъяснит, ежели учинёнными поныне астрономическими обсервациями доказать можно, которое сущее система есть света, и ежели земля вокруг солнца обращение имеет или нет».
Европеизация в культурной сфере встретила сопротивление церковной оппозиции. Ростовский архиепископ Георгий Дашков вступил в борьбу с Феофаном Прокоповичем и готовил восстановление патриаршества, претендуя на пост главы Церкви. В 1728 г. Сенат потребовал «двойной оклад за раскол из за бороды по 50 рублей брать без упущения; а кто платить не станет, тех, не держав под караулом нимало, отсылать в Рогервик в работу». Тогда же в Сенате, а затем и в Верховном тайном совете рассматривались обвинения в отношении смоленских дворян, перешедших в католичество и отдавших детей в польские школы: ослушникам пригрозили казнью за «совращение» и запретили иметь учителей «римской веры». Упомянутый выше доклад на сессии Академии наук о гелиоцентрической системе мира не был разрешён к публикации на русском языке как противный христианской вере и опасный «для неутверждённых душ».
Однако требование запрещения браков с иностранцами встретило сопротивление со стороны Феофана Прокоповича и осталось неосуществлённым. Политика по отношению к Синоду при Петре II стала более неблагоприятной, чем при Екатерине I: его всеподданнейшие доклады не рассматривались, зато дважды проводилась ревизия и проверялась отчётность по денежным сборам.[682]
Более того, при Петре II господство «старорусской партии» обернулось усилением позиций иноземцев. С 1729 г. лифляндских и эстляндских недорослей разрешалось свободно записывать в полки с жалованием «по немецкому окладу», то есть в два раза выше, чем получали их русские сослуживцы.[683] Закрытие же в Петербурге типографий Синода и Александро-Невской лавры привело к сокращению изданий русских книг; академическая типография в 1729 г. вообще прекратила книгоиздание на русском языке, в том числе публикацию первого русского научного журнала — «Краткого описания комментариев Академии наук», что расценивается как «контрреформа в области культуры».[684]
Переезд двора и учреждений из Петербурга в Москву означал в глазах многих современников отказ от продолжения петровской политики. Австрийский посол тревожился: «Вельможи поселятся в Москве, не станут более заботиться о флоте и о войске, и вновь завоёванные провинции окажутся подвергнутыми крайней опасности».[685] По-видимому, этот вопрос волновал многих и в России, и за границей: Коллегия иностранных дел даже поручила Академии наук опровергать «фальшивые разглашения», что юный император навсегда останется в Москве и не станет «стараться» об укреплении новых провинций, армии и флота.[686]
Но покидать новую столицу никто не собирался. В июне 1728 г. было открыто судоходство по Ладожскому каналу, а в следующем году Сенат приказал срочно вернуть в Петербург всех «переведенцев», которые «разъехались сами собою без указу в прежние и в другие городы», под угрозой каторги и конфискации имущества. Из Петербурга уже были налажены регулярные рейсы пакетботов в Гданьск и Любек (за три рубля в один конец), а в самом городе в 1729 г. французские комедианты «безденежно» разыгрывали для всех желающих пьесу «Ле педан скрупулёз» («Совестный школьный учитель»).[687]
И в обыденной жизни Москвы дневник войскового подскарбия Якова Андреевича Марковича за 1728–1729 гг. фиксирует детали нового быта: в Грановитой палате устраивались ассамблеи, на улице можно было зайти в «кофейный дом», а о новостях из Лондона, Парижа, Вены и Лиссабона — прочитать в газете, приходившей из Петербурга с месячным опозданием. В повседневный обиход вошли «канарский цукор», кофе по 20 алтын за фунт; а вот чай был ещё дорог (целых 6 рублей за фунт) и несоизмерим по цене с икрой (5 копеек за фунт). Обыватель мог развлекаться карточной игрой «шнип-шнап» (немецкая колода стоила 8 копеек). Для любителей более серьёзных занятий продавались учебники (первый отечественный курс истории — «Синопсис» — продавался за 50 копеек), «Политика» Аристотеля, «книжка об орденах» и «коронные конституции» Речи Посполитой. В тележном ряду можно было приобрести «английскую коляску»; купить слугам готовые «немецкие кафтаны» по 2 рубля 25 копеек, а для хозяев — китайские фарфоровые чашки (50 копеек), «померанцевые деревья с плодами» (5 рублей) и приборы «barometrum» и «thermomethrum» (за оба — полтора рубля).[688]
Перемены коснулись даже твердыни старообрядчества — знаменитой Выговской общины, добившейся от правительства официального признания и самоуправления. Её авторитетный наставник Андрей Денисов с упрёком обращался к молодым единоверцам, склонным к своеволию и мирским радостям: «Почто убо зде в пустыне живете? Пространен мир, вмещаяй вы; широка вселенная, приемлющая вы. По своему нраву прочая избирайте места…»
Вряд ли ведущую тенденцию первых послепетровских лет можно определить как сугубо реакционную по отношению к «наследству» царя-реформатора и уж тем более как «аристократически-боярскую». Тяжёлая война, налоговый пресс, ломка привычного уклада жизни — всё это явилось оборотной стороной петровских преобразований и привело к чрезмерному напряжению всех сил страны. Поэтому многие меры нового царствования: частичное «прощение» подушной подати, разрешение свободного устройства горных заводов в Сибири, вольная продажа табака, соли, поташа, право вывозить товары не через Петербург, «вексельный устав» и прочее «увольнение коммерции» — были необходимы. Некоторое ослабление полицейского режима, ликвидация института фискалов, узаконенные продолжительные отпуска из армии, отсутствие войн создавали передышку для служилого сословия, а отчасти и для мужиков, которые могли искренне благодарить за это Петра II. Скорее можно назвать это время эпохой проверки реформ на прочность, выявления того, чт