о «в петровских реформах выдерживало испытание временем и что должно было быть оставлено».[689]
Власть без императора: Пётр II и его двор
Заставшим эпоху Петра I современникам приходилось осваиваться с новым порядком вещей, при котором государство существовало без правителя, пропадавшего на охоте. Из «Росписи охоты царской…» следует, что для императора в селе Измайлове были заготовлены 50 саней, 224 лошади, сотни собак и «для походов 12 верблюдов»; охотничий «поезд» обслуживали 114 охотников, сокольников, доезжачих, лакеев и конюхов.[690] В Москве царя видели редко. По неполным подсчётам (не включены короткие поездки на 1–2 дня), он за два года пребывания в Москве провёл на охоте более восьми месяцев.
Несколько раз Пётр обещал Остерману заняться учебой и присутствовать в Совете — но обещания не сдержал. «Ведомости» в мае 1728 г. извещали читателей: «Из Москвы явствуют последние письма от 29 дня апреля, что его императорское величество 30 вёрст отсюда на ловлях забавляться изволит». Экспедиция затянулась до ноября, когда царь вернулся в Москву на похороны сестры Натальи. Возвращаться в Петербург он уже не хотел: «Что мне делать в местности, где, кроме болот да воды, ничего не видать», — по информации английского консула, заявил он Остерману.
В следующем году Пётр II со своей охотничьей командой постоянно носился по ближним и дальним окрестностям столицы.[691] Не состоялось и задуманное Остерманом в 1729 г. путешествие Петра по России через Смоленск и Киев (осведомлённые иностранцы полагали, что Остерман намеревался вывезти Петра в Европу). Долгоруковы не выпускали царя из Москвы.
Склонности императора стали учитываться в большой политике: прусский король прислал в подарок выезженных лошадей и набор ружей; дядя, австрийский император Карл VI, и польский король Август II — охотничьих собак. Но эти привычки приводили в отчаяние иностранных послов, лишённых возможности даже представиться царю.[692]
«Можно бы было сравнить его с кораблём, предоставленным на произвол судьбы. Буря готова разразиться, а кормчий и все матросы опьянели или заснули. Огромное судно несётся, и никто не думает о будущем…» — писал в ноябре 1728 г. о российском государстве саксонский посланник Иоганн Лефорт,[693] и с ним были согласны другие дипломаты.
Однако за описанием придворной суеты в донесениях дипломатов заметна и некоторая стабильность, проявляющаяся хотя бы в повторении на протяжении многих месяцев одних и тех же жалоб на уклончивого Остермана или беспокойного фаворита Ивана Долгорукова. Отсутствие императора (в 1727 г. Пётр посетил Верховный тайный совет девять раз, в 1728 г. до апреля — четыре, после чего вообще не появлялся там до своей смерти) как раз способствовало устойчивости сложившейся правительственной системы, поскольку исключало непредсказуемое вмешательство юного государя в работу высших государственных учреждений.[694] Эту стабильность в послепетровскую эпоху обеспечивали фавориты и министры, корректировавшие механизм абсолютной власти при неспособном её носителе.
Новая конфигурация власти опиралась, с одной стороны, на Верховный тайный совет, в деятельности которого ни ссылка Меншикова, ни придворная борьба 1728–1729 гг. «не оставила ни малейшего следа»;[695] с другой стороны, на заменивший Меншикова клан Долгоруковых, в котором решающие роли играли Алексей Григорьевич и его сын Иван. Последние, в отличие от Меншикова, не пытались подмять под себя верховную власть и «разделили» её с Верховным тайным советом, хотя в 1728 г. в него вошли два представителя рода — князья Алексей Григорьевич и Василий Лукич.
Алексей Григорьевич, человек «посредственного разума», никакими талантами не блистал и возвышением был обязан сыну Ивану — любимцу императора — и умению развлекать Петра II на охоте. Братья князя Иван и Сергей стали тайными советниками. Из Ирана вернули ещё одного представителя клана — генерала Василия Владимировича, который был произведён в фельдмаршалы. Молодой Иван Долгоруков стал капитаном в Преображенском полку, где несколько представителей младшего поколения клана занимали офицерские должности.
Главной «сферой влияния» Долгоруковых являлся двор, который в эти годы стал одним из центров политической жизни. Важнейшим по близости к императору становится пост обер-камергера. Меншиков сделал главой придворного персонала своего сына Александра; после ссылки семейства эту должность занял Иван Долгоруков. В декабре 1727 г. Пётр II утвердил придворный штат; свой штат был у сестры императора, у цесаревны Елизаветы и племянниц Петра I царевен Прасковьи и Екатерины.[696] Увеличились и расходы на жалование придворным: согласно составленной в царствование Елизаветы ведомости, в 1719 г. составляли 52 094 рубля, в 1726 г. — 66 788 рублей, а в 1728 г. — 90 025 рублей.[697]
В списке придворных Петра II, за редкими исключениями (Остерман, Ягужинский, Сапега), были представители старинных фамилий: Долгоруковы, Голицыны, Лопухины, Стрешневы. Тогда же начинали придворную службу будущие участники «дворских бурь» — А. Б. Бутурлин, Н. Ю. Трубецкой, А. И. и П. И. Шуваловы, В. И. Суворов, Ф. И. Вадковский. Но на реальную власть и влияние на царя претендовали лишь двое — те, кто вёл Петра II под руки на коронацию в Успенский собор: гофмейстеры А. Г. Долгоруков и А. И. Остерман. Британский консул К. Рондо в мае 1729 г. докладывал о «разделении труда» между ними: разработка внешней политики всецело принадлежит Остерману, а «назначения и отличия вполне ведаются Долгорукими».[698]
Князь Алексей появился в Верховном тайном совете четыре раза в 1728 г. и лишь однажды в 1729 г.; к нему обращались только для консультаций по вопросам царской охоты. В дела Совета он вмешивался в исключительных случаях; так, в ноябре 1728 г. он велел «умедлить» доклад на имя царя о назначении жалованья родственнику-фельдмаршалу. Но зато старший Долгоруков не жалел сил и времени для устройства всё новых развлечений, чтобы сохранить привязанность царя: продолжительные охотничьи экспедиции в подмосковных лесах как нельзя лучше соответствовали этому замыслу. Молодой гвардейский солдат Василий Нащокин отмечал в записках за 1727 г., что новые фавориты «так государя от всех удалили, что не всегда можно было его видеть», чем многие были недовольны.[699]
Как можно судить на основании сохранившейся книги дворцовых расходов, И. А. Долгоруков в качестве близкого друга царя получил вотчины и «подарки» в сумме 11 тысяч рублей.[700] В документах Верховного тайного совета фаворит почти не упоминается; но о его влиянии говорит тот факт, что с декабря 1728 г. через его руки стали проходить доклады и приказы по гвардии; именно к нему обращался её командующий В. В. Долгоруков (фельдмаршал — к капитану!) для решения вопроса о выдаче полкам задержанного «хлебного жалованья».[701] Политике и охоте в глуши князь Иван предпочитал развлечения и оказался непригодным к сколько-нибудь ответственной роли в управлении, как это и оценили дипломаты.[702]
С другой стороны, отсутствие столкновений группировок внутри самого Верховного тайного совета обеспечило в нём, по наблюдениям его исследователя, «плавное течение дел».[703] Не раз отмеченное в литературе сокращение количества заседаний Совета (по подсчетам Б. Л. Вяземского, в 1727 г. состоялось 164 заседания, в 1728 г. — 100, а в 1729 г. — 45), на наш взгляд, может объясняться не «дезорганизацией» Совета, а как раз налаженной работой подведомственных учреждений (коллегий и пополненного в 1728 г. Сената) при отсутствии спорных вопросов, подобных «голштинской» проблеме или обсуждению финансового положения в 1726–1727 гг.
Опубликованные журналы и протоколы заседаний Совета за 1728–1729 гг. показывают, что «верховники» регулярно заслушивали доклады трёх «первейших» коллегий (Военной, Адмиралтейств- и Иностранной), Главной дворцовой канцелярии, Сената, реляции послов, рапорты главнокомандующих Низовым корпусом и Украинской армией. На смену спорам по внутри- и внешнеполитическим проблемам приходит рутинная работа: производства в чины и отставки, назначения губернаторов, вице-губернаторов и комендантов, рассмотрение состояния конюшенного ведомства. По нашим подсчетам по ПСЗРИ, за 27 месяцев царствования Екатерины I вышло 427 законодательных актов (в среднем 15.8 в месяц), за 28 месяцев нахождения на троне Петра II — 438 актов (15.6 в месяц); то есть интенсивность законотворчества не снижалась.
Ключевой фигурой нового правительственного механизма и посредником между возглавлявшимся семейством Долгоруковых двором и Верховным тайным советом стал Остерман. Такая роль, по-видимому, наиболее отвечала как сложившейся придворной «конъектуре», так и интересам вице-канцлера, не стремившегося и не способного быть лидером.
Остерман сумел сохранить влияние в Совете. От имени Петра он вносил туда предложения и вопросы для обсуждения, передавал челобитные и немногие именные указы царя и подавал ему доклады Совета. Иногда он позволял себе высказывать своё мнение (например, по поводу назначения губернатора в Архангельск), «приказывал» Совету навести в других учреждениях справки по тому или иному вопросу или не подписывать протокол до выяснения всех обстоятельств; он же определял круг дел, коими стоило или не стоило «утруждать» царя.