Титулы, чины, «деревни» — всё это заставляло искать милости единственного источника этих благ. Неслучайно немногие сохранившиеся именные указы Петра II (как правило, они передавались в Верховный тайный совет через Остермана или Долгоруковых) — это распоряжения о пожалованиях в чины или выдаче денег и «деревень». Вновь к царю (а на деле — к Остерману) стали стекаться челобитные: гвардейские офицеры Ф. Полонский, П. Мельгунов, П. Колокольцов, А. Танеев и подпоручик П. Ханыков просили теперь уже дворы «бывшего Меншикова»; семёновский капитан У. Шишкин указывал в челобитной, в какой именно канцелярии находятся сейчас 2 420 рублей и в каких уездах имеются отписные 28 дворов, которыми его следует наградить за «беспорочную» службу.[716]
Новая волна раздач, по расчетам Е. И. Индовой, пришлась как раз на 1728–1729 гг.: Пётр дарил сёла своим родственникам Лопухиным (740 дворов), 1 800 дворов получил генерал М. А. Матюшкин, 1 000 — майор гвардии Г. Д. Юсупов, более 600 душ — капитан-поручик П. Колокольцов. Достались пожалования и канцлеру Г. И. Головкину (220 дворов), и генералу В. Я. Левашову (200 дворов), и приближённым придворным: Долгоруковым, «метр-де-гардероб» Петру Бему, интенданту П. Мошкову, гофмаршалу Д. Шепелеву, камер-юнкеру М. Каменскому.[717]
Этот список можно дополнить. Согласно не учтённой Е. И. Индовой «Выписке о раздаче деревень с 1726 по 1730 г.» из бумаг Остермана, наибольшие пожалования были сделаны любимой тётке царя Елизавете (9 382 двора или 35 тысяч душ); более скромные награды предназначались офицерам гвардии — поручику И. Любимову, капитанам А. Танееву и Ф. Полонскому.[718] Перестановки на «верху» вызвали новые проблемы в виде передела собственности: за возвращением ко двору опальных (Лопухиных, В. В. Долгорукова) следовало возвращение их имений, уже, как правило, розданных другим лицам, которые, в свою очередь, подавали прошения о компенсации утраченного.[719]
Большие надежды окружение Петра II и иностранные дворы связывали с будущей женитьбой императора. В числе возможных претенденток назывались прусская и австрийская принцессы, дочери герцогов Мекленбургского и Бевернского. Но у Долгоруковых были свои планы, и уже в конце 1727 г. резидент Маньян предупреждал о возможных попытках новых фаворитов выдать замуж за царя «одну из девиц из их рода».[720] Дочери А. Г. Долгорукова были непременными участницами путешествий императора, который к тому же подолгу гостил в подмосковной усадьбе Долгоруковых Горенках. Здесь во время своего последнего путешествия четырнадцатилетний Пётр II осенью 1729 г. попросил руки Екатерины Долгоруковой.
Торжественная помолвка императора произошла 30 ноября 1729 г. В Москве устраивались балы и фейерверки; начались приготовления к царской свадьбе, назначенной на 19 января. В столицу съезжались гости. Екатерину Долгорукову, как и её предшественницу, указано было поминать при богослужении;[721] Иван Долгоруков по образцу Меншикова получил титул князя Римской империи и в январе 1730 г. стал майором гвардии.
Новый 1730 год начался с сообщений европейских газет о недовольстве русских усилением Долгоруковых и даже о возникновении «тайных заговоров».[722] Об этом же докладывали и послы, к примеру, Бестужев-Рюмин из Дании: «Из Москвы гласится коим образом россиане весьма недовольны, что дом Долгоруких так возвышен, и начинают многие умыслы чинить».[723] Характерно, что церемония обручения проходила под охраной батальона преображенцев под командованием брата невесты.
Заинтересованные лица видели за праздничными приготовлениями новый тур борьбы за власть, складывавшийся не вполне благоприятно для Долгоруковых. Среди недовольных, по-видимому, был и сам Пётр: наблюдатели отмечали его холодность к невесте и высказывания о своих новых родственниках как о «двуногих собаках». Царь тайно посетил Елизавету, несколько раз по ночам скрытно встречался с Остерманом, который дал понять, что он против этого брака.[724] Вице-канцлер вдруг «заболел»: с 3 ноября он не появлялся на заседаниях Верховного тайного совета вплоть до смерти императора. Пётр II впервые отказался от охоты, собирался раздать желающим всех своих собак и даже стал прилежно заниматься. Герцогу де Лириа в эти дни казалось, что «в воздухе собиралась гроза».[725]
6 января, на Крещение, Пётр II подписал последний в своей жизни указ об обмене московского двора графа Саввы Рагузинского на 800 дворов в Комарицкой волости Севского уезда и на параде «перед Преображенским полком в строевом убранстве изволил идти в полковничьем месте». В тот же день его видели в санях вместе с невестой, отправлявшимся на водоосвящение, где он долго пробыл на льду реки среди войск.[726]
Современники единодушно утверждали, что вечером того же дня Пётр заболел оспой, от которой недавно умерли австрийский император Иосиф I и испанский король Луис. Но англичанин Рондо узнал об этом только 12-го, а Лефорт — 13-го числа, когда появилось официальное сообщение о болезни императора, которая уже якобы не представляла опасности для его здоровья. В таком духе и составляли дипломаты донесения своим дворам. Но затем внезапно последовало сообщение о смерти Петра в ночь на 19 января.
В народных песнях отразилась печальная судьба мальчика-императора:
Ах ты, дедушка родимый!
Меня ты покидаешь,
Кому царство оставляешь!
Мне ли царство содержать!
Господа ныне большие
Изведут меня в минуту…[727]
В глазах простых людей рано умерший император навсегда остался «добрым царём», и его имя стало использоваться в борьбе с крепостническим порядком. Начиная с 1732 г. в России стали появляться самозваные «Петры II» — однодворец Прокофий Якличев, конногвардейский капрал Алексей Данилов и др.; последним из них был беглый рекрут Иван Евдокимов, объявивший себя императором в 1765 г.[728] Впоследствии появились и самозваные «дети» Петра II.[729]
Но ещё при жизни Петра II, в 1728–1729 гг., Верховному тайному совету пришлось публично опровергать профессионально составленные от имени императора «воровские указы» о разрешении «всяких чинов людям» переселяться на Царицынскую линию и отмене подушной подати по поводу смерти царской сестры Натальи. В дальнейшем не раз распространялись милостивые указы, якобы подписанные покойным государем, обещавшие крепостным свободу без «выдачи» помещикам.[730]
Любой неожиданный поворот событий и отсутствие достоверной информации заставляли современников сомневаться в официальной трактовке событий. Лефорт уже 20 января представлял две версии случившегося. Согласно первой, смерть императора ускорило его «худосочие» вследствие изнурительных охотничьих экспедиций; по другой — врачи во главе с президентом Академии наук Л. Блюментростом не распознали вовремя болезнь и лечили не оспу, а лихорадку.[731] Помимо этого, существовало и мнение, что выздоравливавший Пётр II сам открыл окно и застудился.
Остерман ещё в августе 1728 г. жаловался Миниху, что «образ жизни, который принуждают вести молодого государя, очень скоро приведёт его к могиле».[732] Оповещали свои дворы о недомогании императора австрийский и испанский послы; в их сообщениях можно найти указания на усталость и болезненный вид Петра II зимой 1729/30 г. С другой стороны, накануне событий Пётр был здоров и даже ездил за город на два дня. Возможно, юного государя хотели удержать дома, но он всё-таки смог вырваться от своих новых «родственников» и простудился во время катания. Неизвестно, каким образом и от чего его лечили. Во всяком случае, эта смерть была неожиданной и сразу нарушила хрупкую стабильность в «верхах».
Алексей и Сергей Григорьевичи Долгоруковы ещё 15 января стали выдвигать требования о передаче короны невесте царя Екатерине. Их претензии поддерживал датский посол Вестфалей, ободрявший отца невесты: «..Понеже его величества обручённая невеста фамилии вашей, то и можно удержать престол за ней, так как после кончины Петра Великого две знатные персоны, а именно Меншиков и Толстой, государыню императрицу удержали; что и по вашей знатной фамилии учинить можно».[733]
Долгоруковы выслали из Москвы голштинского посла, заикнувшегося было о правах Анны Петровны, и 17 января составили подложное завещание императора, согласно которому «якобы при смерти своей Пётр II признавал, что имел сообщение с княжною Екатериною Алексеевною и оставлял её беременну, и сего ради сказывал своё желание возвести её на престол». По-видимому, Долгоруковы сами распространяли известие о беременности Екатерины; и эта версия сохранилась в их родовых преданиях.[734] Отец невесты был готов даже обвенчать умиравшего.
Попытки ослабленного раздорами клана (фельдмаршал В. В. Долгоруков выступил против планов захвата престола) были пресечены Остерманом, безотлучно находившимся у постели Петра II. Мемуары Манштейна сохранили известия о том, что сразу после смерти Петра Иван Долгоруков пытался провозгласить сестру императрицей и увлечь за собой гвардейские караулы. Но за вчерашним фаворитом (и майором гвардии) никто не пошёл; попытка переворота окончилась, не успев начаться.