Если считать эту историю достоверной, то она показала, что «переворотные» настроения (чем Екатерина Долгорукова — при условии венчания — была хуже возведённой с помощью гвардейских солдат Екатерины I?) стали уже привычными в придворном кругу. Короткое царствование Петра II создало неустойчивую систему, сохранявшую определённый баланс только благодаря фактическому отсутствию императора и разделению «властей» в лице придворных-фаворитов и Верховного тайного совета; в последнем, в свою очередь, уравновешивали друг друга два влиятельных клана. Неожиданная смерть монарха вывела эту систему из равновесия.
Глава 5.1730 г.: Крах «великого намерения»
Бываемые перемены в государствах всегда суть соединены с правами и умоначертанием народным.
От «олигархии» к «конституции»
События января — февраля 1730 г. приобрели особое значение в российской истории. В течение пяти недель утверждённая Петром I императорская власть была существенным образом ограничена, и эти ограничения при ином сцеплении политических сил могли бы стать немаловажным фактором дальнейшей истории. Неудивительно, что оценки этой попытки оказывались полярными: от осуждения «олигархического переворота» до признания его прогрессивным конституционным движением.
Одна из самых интересных страниц российского XVIII в. по понятным причинам долгое время была темой, неуместной для публичного обсуждения. Однако уже в относительно либеральные времена Екатерины II известия о «затейке» членов Верховного тайного совета стали появляться в печати. О составлении ими «договорной грамоты» сообщал учебник профессора Христиана Безака.[736] Коллежский асессор Тимофей Мальгин в своём пособии писал о «незаконном избрании» императрицы Анны с ограничивавшими её власть обязательствами и восстановлении «полного самодержавства».[737] О прекращении по просьбам дворянства «вредного и бедственного многоначалия» сообщал И. Н. Болтин. В его споре с французом Леклерком вырисовывается схема: вельможи «вымыслили» Верховный тайный совет, незаконно избрали Анну Иоанновну (тогда как права на престол принадлежали Елизавете Петровне) и ограничили её власть ради собственных «властолюбия, сребролюбия и неумеренной злобы». Но замыслы «верховников» рухнули по воле дворянства, и Анна была «всею нациею признана самодержицею», что легитимизировало её незаконное избрание.[738]
Такая сложившаяся к концу века оценка стала господствующей — не случайно «Примечания» Болтина воспроизводились в других исторических сочинениях.[739] Однозначно воспринимала события 1730 г. и сама Екатерина: «Безрассудное намерение Долгоруких при восшествии на престол императрицы Анны неминуемо повлекло бы за собой ослабление и — следственно, и распад государства; но, к счастью, намерение это было разрушено здравым смыслом большинства».[740]
В начале XIX в. сведения о событиях 1730 г. впервые появились в сочинениях, рассчитанных на «возбуждения младой души» массового читателя, как пример патриотического поведения «сельских дворян», выступивших против вельмож и вручивших Анне самодержавную власть ради «любезной её простоты».[741] Также впервые были опубликованы и сами «кондиции».[742] Однако сочинения новых времён закрепили официальный штамп: представители знатных фамилий с помощью «несообразного» акта стремились заменить самодержавие «аристократией», но «народ российской» не мог вынести ограничения власти монарха, и сплочённое выступление дворянства привело узурпаторов к провалу.[743]
О распространении такой оценки свидетельствуют и написанные в начале 20-х гг. XIX столетия заметки «О русской истории XVIII века» А. С. Пушкина. По его мнению, уничтожение планов «верховников» «спасло нас от чудовищного феодализма», поскольку их замыслы «вовсе уничтожили способы освобождения людей крепостного состояния, ограничили б число дворян и заградили путь к достижению должностей и почестей государственных».[744] Правда, главную опасность Пушкин видел не в ограничении самодержавия, а в создании замкнутой правящей касты и ликвидации сильной власти, способной награждать по заслугам и вмешиваться в отношения помещиков и крестьян.
Однако параллельно в общественной мысли формировалась иная тенденция. Её родоначальником стал князь М. М. Щербатов, указавший в памфлете «О повреждении нравов в России», что члены Верховного тайного совета «предопределили великое намерение, ежели бы самолюбие и честолюбие оное не помрачило, то есть учинить основательные законы государству, и власть государеву Сенатом или парламентом ограничить». Князь даже полагал, что Анна была коронована именно в качестве государыни, «подчинённой некиим установлениям»».[745]
Эта традиция была продолжена декабристами. Н. М. Муравьёв и М. С. Лунин провели историческую ретроспективу от 1825 г. к крестоцеловальной записи царя Василия Шуйского 1606 г. через события 1730 г. Последние они считали реальным шансом переменить форму правления в России, но «измена некоторых сановников и зависть мелких дворян опровергли это смелое предприятие». Другой ссыльный декабрист М. А. Фонвизин был убеждён в сочувствии «верховникам» многих дворян и в том, что они подавали царице челобитную не о восстановлении самодержавия, а «о лучшем образе правления».[746]
Первым научным исследованием событий 1730 г. стал соответствующий раздел в «Истории России» С. М. Соловьёва. Историк впервые собрал и осмыслил комплекс материалов (публицистические сочинения, донесения иностранных послов) и познакомил читателей с выдержками из подлинных документов Верховного тайного совета и дворянских проектов. Соловьёв указал, что у «верховников» «было не без приверженцев», поддерживавших идею ограничения императорской власти. В его «Истории» нашли отражение споры и сомнения дворян по поводу нового политического устройства и уступки «шляхетству», сделанные со стороны Совета (расширение состава с 7 до 12 человек, выборность членов Сената и коллегий, освобождение дворян от службы в солдатах и матросах и т. д.).
Впервые было доказано, что явившиеся к Анне дворяне подали ей прошение не о восстановлении самодержавия, а «о пересмотре всех проектов и установлении с общего согласия новой правительственной формы» и только после вмешательства гвардии появилась вторая челобитная — о «принятии самодержавства». Соловьёв как будто с сожалением перечислял тактические промахи в действиях «верховников»: инициаторы политического переворота не озаботились публикацией «кондиций», не решились изменить форму присяги, допустили молебен с провозглашением Анны «самодержицей»; в целом «надо было действовать решительнее, немедленно же назначить четверых новых членов Верховного тайного совета из самых сильных людей между недовольными; но этого не сделали».[747]
Опираясь на труд Соловьёва, публицист и писатель Е. П. Карнович сформулировал «оппозиционную» концепцию событий 1730 г.: министры имели «нескромные притязания», однако их действия являлись «коренным переворотом в развитии нашей государственной жизни». Вслед за декабристами он связал «революционное движение» 1730 г. с предшествовавшими попытками ограничения самодержавия (крестоцеловальной записью Шуйского 1606 г., договором бояр с королевичем Владиславом 1610 г. и обязательствами, возможно, принятыми царём Михаилом Романовым в 1613 г.) и практикой Земских соборов в допетровской России. Автор полагал, что в 1725 г. вельможи уже желали изменить государственное устройство России по шведскому образцу, но тогда эта попытка не удалась.
Впервые, по донесениям иностранных послов, Карнович указал на существование особого конституционного «плана» Д. М. Голицына. Дворянские проекты, считал автор, несомненно, свидетельствовали о поддержке реформаторских планов; но споры между «шляхетством» и Верховным тайным советом привели к тому, что «верховники» и челобитчики попали в западню, устроенную их политическими противниками.[748]
Первым научным исследованием проблемы стала монография профессора Казанского университета Д. А. Корсакова, до сих пор не потерявшая практического значения благодаря тщательности разработки темы, публикации источников и обширному справочному материалу. Эта работа стала рубежом в исследовании проблемы: после её появления любые точки зрения неизбежно требовали уже профессионального исследования, пересмотра датировок и атрибуции текстов сохранившегося комплекса документов.
Корсаков исследовал выявленные им «шляхетские» проекты и пришёл к выводу о существовании в рядах дворянства двух основных течений — противников и сторонников ограничения самодержавия. Однако «шляхетство» только что «осознало свою корпоративность», его группировки были текучими; для них были характерны противоречия в убеждениях и поступках вплоть до полной «перемены мыслей». Колебания и «неумение действовать сообща» в сочетании с «бестактными и нецелесообразными» мерами Верховного тайного совета сделали невозможным сотрудничество «верховников» с более широким кругом сторонников политических перемен.
Учёный отрицал наличие «олигархических тенденций» в замыслах Верховного тайного совета, члены которого желали «прочного основания государственного устройства» и «прибавляли себе воли» знаменитыми «кондициями» только в качестве первого шага на пути к решению этой задачи. Он был убеждён в существовании у князя Д. М. Голицына смелого «плана» государственных преобразований и отмечал сделанные им в этом проекте и в самих «кондициях» заимствования из актов шведского сейма 1719–1720 гг. Но правители закулисными действиями восстановили против себя «генералитет» и большую часть дворян и, таким образом, «сами подготовили падение своему делу». В результате исхода этой борьбы в стране утвердилась «иноземная олигархия» — пресловутая «бироновщина».