Поэтому главными источником для изучения общественной атмосферы тех дней остаются донесения иностранных дипломатов. К настоящему времени опубликованы в русских переводах (полностью или в подробных выдержках) депеши испанского посла герцога де Лириа, датского, прусского и саксонского посланников Вестфалена, Мардефельда и Лефорта, английского консула Рондо и французского резидента Маньяна. П. Н. Милюков использовал известия из донесений шведского посланника Дитмара (по работе шведского историка Т. Иерне).[812]
Как правило, такие депеши отсылались регулярно, раз в неделю, если не представлялась возможность с оказией сообщить о каком-нибудь чрезвычайном происшествии. Первые по времени сообщения о смерти Петра II и избрании Анны от 19 января иных сведений не содержат. Но уже 20-го (здесь и далее даты приводятся по принятому тогда в России юлианскому календарю) герцог де Лириа узнал о каких-то условиях, ограничивающих власть императрицы. 22-го об этом же сообщили Лефорт, Маньян и Мардефельд.[813]
Уже по первым донесениям можно судить о разной степени информированности их авторов. Только А. Мардефельд точно знал уже 22-го числа о существовании «акта», передававшего власть Совету и запрещавшего императрице производить в чины выше полковника, выходить замуж и назначать наследника. Лефорт писал о запрещении выходить замуж и о том, что императрица «некоторым образом» зависит от Совета. Маньян и Лириа могли только сказать о каких-то «особых условиях», не зная ничего конкретно. К тому же Маньян ошибся, когда предположил, что эти условия включали требование подчиняться Совету, «назначаемому народом».
Такими были сообщения первой недели «революции» — с 19 по 25 января. На протяжении второй недели новой информации о событиях у дипломатов не появилось. Только к концу третьей недели (5 февраля) Лефорт смог передать свой пересказ «условий» и на следующей, четвёртой неделе от начала событий (12 февраля) сообщил текст этого документа в одной из черновых редакций. Чуть раньше (к 9 февраля) текст, также в черновой редакции, добыл де Лириа «путём интриг и денег». Рондо и Маньян передали известный им — тоже черновой — вариант «кондиций» только в понедельник пятой недели, 16 февраля. И на той же неделе (19 февраля) Лефорт отправил единственный известный нам по дипломатической переписке беловой текст документа, с указанием на подчинение армии и гвардии Верховному тайному совету и запрещением назначать в придворные чины иностранцев.
Публикация депеш Мардефельда обрывается на документе от 12 февраля, но до этого времени новой информации о «кондициях» у него нет. Интересно, что Вестфалей — единственный из послов беседовавший с Д. М. Голицыным о шведском и английском образе правления (согласно его депеше от 22 января), — ничего об этих условиях не знал вплоть до 19 февраля. В донесениях он сообщал только о намерениях Совета «ограничить самовластие». И лишь 26 февраля посол передал в Копенгаген текст «кондиций» вместе с рассказом о восстановлении самодержавия. В этом же послании Вестфалей проговорился и о причине своей неосведомлённости о готовившемся перевороте: «Человек по своей природе легко склонен верить исполнению того, что он желает».[814] Действительно, депеши датского дипломата свидетельствуют о его желании сохранить новый политический строй России, лишь бы только возможные потрясения не привели к власти «голштинскую» линию русской династии.
Таким образом, сопоставление посольских сообщений о «кондициях» показывает, что большинство дипломатов получили более или менее точные известия о содержании этого документа только после его публичного оглашения на собрании «чинов» в Кремле 2 февраля. До этого времени лишь Мардефельд и Лириа имели представление о них — и то весьма неполное — со слов своих информаторов. Их коллеги не располагали и этим — как, вероятно, и многие из собравшихся в Москве дворян, живших первые две недели нового царствования в атмосфере ожидания, слухов и подозрений при отсутствии точных сведений о планах Верховного тайного совета. Необычность ситуации избрания монарха и «утечка» информации могли только стимулировать появление различных толков и суждений.
Всё это представляется весьма важным для ответа на вопрос о знаменитом «плане» князя Голицына. Ряд исследователей, начиная с Д. А. Корсакова, были убеждены в его существовании. Наличие необычного по смелости замысла реформы государственного строя империи служило дополнительным аргументом для опровержения концепции «олигархического заговора» и доказательства зрелости «конституционного» движения в среде дворянства.[815]
В литературе за последние 30 лет только Г. А. Протасов уверенно опровергал наличие такого плана.[816] Обращаясь к источникам сведений о «плане», то есть к тем же дипломатическим донесениям конца января — начала февраля 1730 г., он обратил внимание, что лишь Маньян связывал «план» с именем князя — у остальных авторов такого отождествления нет. О наличии «плана» сообщили 26 января де Лириа, 29 января Лефорт и 2 февраля Маньян и Рондо. Напомним, что речь шла о намерении учредить вместе с Верховным тайным советом (из десяти членов по Маньяну или из двенадцати по данным Лириа, Рондо и Лефорта) Сенат из 30 (Лириа), 36 (Маньян и Рондо) или 60 (Лефорт) человек и нижнюю палату из представителей дворян в 100 (Лефорт) или 200 (Лириа, Маньян и Рондо) человек. Только у Маньяна и Рондо имеются сведения о возможном созыве ещё одной палаты из представителей купечества или «городских депутатов».[817]
Нам кажется, что рассматривать эти сведения стоит с учётом уровня информированности их обладателей. Сравнение же такой информации в дипломатических депешах по ряду параметров (полнота и скорость получения информации о событиях в ночь на 19 января, о «кондициях», о дворянских проектах) показывает, что Маньян и Рондо как раз являлись наименее осведомлёнными. И дело, кажется, не только в источниках информации (хотя и это весьма важно[818]) — выше уже описывалось почти абсурдное неведение хорошо знакомого с князем Д. М. Голицыным Вестфалена. Маньяна и Рондо интересовала прежде всего внешнеполитическая сторона происходивших в стране событий. В этом нетрудно убедиться, читая подряд их донесения: основным для них является вопрос, пойдёт ли русский корпус в 30 тысяч человек на помощь Австрии, поскольку оба дипломата представляли страны, входившие во враждебную Габсбургам коалицию. И при ответе на него сказались различные возможности дипломатов. Опытный Мардефельд сообщил об отправке русского корпуса уже 2 февраля (до того, как был подписан официальный протокол Совета от 21 февраля), тогда как английский консул известил об этом только 25 марта.
Нельзя сказать, чтобы эта проблема не волновала де Лириа, в то время их союзника. Но и испанского герцога, и представлявшего на тот момент противоположный лагерь саксонского дипломата интересовали внутренние дела России. Характерным показателем можно считать внимание к развернувшейся на их глазах политической борьбе. Именно Лириа и Лефорт (а также Мардефельд, судя по свидетельству Д. А. Корсакова, знакомого с его неопубликованными депешами) добывали и приводили в своих донесениях проекты «шляхетских» группировок; Маньян же о них ничего не сообщал и просто отмечал «хаос» разногласий во мнениях; Рондо, хотя и держал эти проекты в руках, но даже не посчитал нужным доложить о них в Лондон, поскольку все они, по его словам, были «мало продуманы».[819]
С учётом этих обстоятельств представляется важным, что хорошо информированный Мардефельд ничего не писал о «плане» Голицына, а Лириа и Лефорт, первыми сообщившие о проекте важной политической реформы, не связывали его с именем князя и вообще с намерениями Верховного тайного совета. Речь шла о неких «планах вельмож», противопоставляемых настроениям мелкого дворянства. И связывать их, на наш взгляд, следует не с какими-либо оформленными замыслами «верховников» (ведь ко времени посылки этих депеш дипломаты ещё не представляли себе содержания «кондиций», а «верховники» не знали ответа Анны), а с информацией, содержавшейся в их же более ранних донесениях.
Так, Лириа в депеше от 20 января сообщал о намерениях «учредить республику» то ли по польскому образцу, то ли на английский манер. О том же писал 22 января Лефорт: «Одни хотят устроить его («новое правление». — И.К.) наподобие правления Англии, другие — подобно Польше, а третьи желают республики без представителя, и тогда знатные уничтожили бы верховную власть и неограниченную зависимость».[820]
Если сопоставить изложение этих намерений в посольских донесениях от 20 января — 2 февраля (то есть до оглашения «кондиций») с тем, что заседание с «секретными разговорами» Верховный тайный совет смог провести только 31 января (после получения известия о согласии Анны принять корону), то можно с достаточной определённостью утверждать: изложенного в посольских донесениях «плана» Д. М. Голицына не существовало. Донесения дипломатов отразили толки и слухи, которые циркулировали в столичном кругу. События, в достоверности которых трудно сомневаться (разговор Вестфалена с Д. М. Голицыным о шведском и английском «образе правления», упоминаемый в депеше от 22 января, или упомянутая Милюковым беседа шведского дипломата с В. Н. Татищевым о шведской форме правления), могли только подогревать и стимулировать эти мнения. Обратимся теперь к реальным документам эпохи — основным проектам, появившимся в конце января — феврале 1730 г.