На следующий день «верховники» присягнули Анне Иоанновне уже как самодержице и официально «приказали» Сенату, Синоду и трём первым коллегиям сделать соответствующие распоряжения об остановке процедуры присяги по всей стране. Последним днём заседаний Верховного тайного совета стало 28 февраля. «Верховники» составили манифест о «принятии самодержавства», который сами отнесли на подпись к императрице вместе с черновиками «кондиций» — Анна интересовалась подробностями «затейки» своих противников; к ней же была отослана находившаяся «при» Верховном тайном совете «кабинетная печать».[945]
Тридцать душ, или Цена «конституции»
Анна Иоанновна и те, кто стоял за её спиной, понимали, что формально самодержавием она была обязана 162 собравшимся во дворце дворянам, что немногим отличалось от «выборов» её «верховниками». Для «природной» царевны подобное вхождение в «прародительскую» власть выглядело унизительным. Поэтому в те же дни, начиная с 26 февраля, окружение новой самодержицы предприняло масштабную политическую акцию по утверждению легитимности нового режима. В Столовой палате Кремлёвского дворца была положена копия второго прошения 25 февраля и началась процедура её подписания, к которой была привлечена «общественность».
Первыми этот документ подписали зять Анны И. И. Дмитриев-Мамонов и главные герои событий — преображенские майоры В. Нейбуш, А. Лукин, Д. Голенищев-Кутузов и другие офицеры. С пятого листа начинаются подписи архиереев во главе со «смиренным Феофаном». Затем вперемежку идут подписи гвардейцев, генералов, офицеров находившихся в Москве полков, чиновников центральных учреждений и контор, придворных от высших чинов до стряпчих, подключников и «дозорщиков конюшенного ведомства».
«Приложили руки» к прошению ученики «московской академии» и «математической школы», представители «смоленской шляхты» (не обученные русской грамоте и подписывавшиеся латинскими буквами) и — на последних листах — московские купцы, мещане городских слобод (Хамовной, Кадашевской, Конюшенной и пр.) и даже случайные приезжие, в том числе серпуховской купец Иван Кожевников и «вологжанин посадский человек Дмитрий Сукин». Основная масса подписей (1182) была получена в первый же день, а всего с 26 февраля по 7 марта 1730 г. прошение подписали 2246 человек.[946]
Инициаторы этой пропагандистской акции — в отличие от своих противников — использовали тактику «гласности» и традицию «земских» челобитных XVII в., хотя и с противоположными целями. Сотни подписей подданных разного чина придавали должное оформление государственному перевороту. Вместе с тем они должны были продемонстрировать всенародную поддержку самодержавной Анны, чтобы её «восшествие» не связывали лишь с усилиями той или иной группы вельмож или гвардейских офицеров.
Впрочем, потом участие «общественности» в историческом акте было признано излишним. В первые дни после победы власти издали манифест, гласивший, что «верные ж наши подданные все единогласно нас просили, дабы мы самодержавство в нашей Российской империи, как издревле наши прародители имели, восприять изволили, по которому их всенижайшему прошению мы то самодержавство восприять и соизволили». Но подобная трактовка всё же сохраняла намёк на подчинение самодержицы воле «общенародия». Новый манифест от 16 марта 1730 г. о предстоящем венчании Анны на царство уже не допускал и мысли о каком-либо ином источнике власти: «От единого токмо Всевышнего царя славы земнии монархи предержащую и крайне верховную власть имеют».
Немедленно началась переприсяга всех служащих империи. Правда, на российских просторах полицейские порядки органично сочетались с неисполнением самых грозных указов; даже семь лет спустя ещё находились в достаточном количестве «неприсяжные люди», которых надлежало разыскивать и сдавать в солдаты как «изменников».[947]
Далее последовала раздача «пряников» вместе с пока умеренным применением «кнута» — начинать новое царствование с расправы было неуместно. 4 марта 1730 г. Верховный тайный совет был упразднён, а Сенат, как и просило дворянство, восстановлен в составе 21 человека. На первых порах туда вошли как вчерашние «верховники» (за исключением А. Г. Долгорукова), так и их противники — Остерман, И. Ю. Трубецкой, Черкасский, Ягужинский, Салтыков. По случаю коронации раздавались звания, ордена и имения тем, кто помог Анне утвердиться на престоле: Никите Трубецкому, Антиоху Кантемиру, Алексею Черкасскому. Новыми статс-дамами двора императрицы стали участвовавшие в борьбе за престол графини Головкина, Лопухина, Салтыкова, баронесса Остерман и княгиня Черкасская. Сам Остерман был пожалован в графы, гвардейские командиры — Дмитриев-Мамонов, Юсупов, Чернышёв — в генерал-аншефы.
При этом новая власть применяла проверенный принцип «разделяй и властвуй». Молодой Иван Долгоруков уже 27 февраля был «выключен» из майоров гвардии, а 5 марта его посадили под домашний арест и потребовали вернуть вещи «из казны нашей».[948] Одновременно фельдмаршалы В. В. Долгоруков и М. М. Голицын получили от Анны по 7 тысяч рублей. Последнему императрица, кроме того, пожаловала четыре волости в Можайском уезде; жена князя стала первой дамой двора — обер-гофмейстериной, а сам он — президентом Военной коллегии.[949]
Скорее всего, все эти меры были продиктованы желанием разделить и поссорить влиятельные фамилии. Так и представлял дело испанский посол, считавший возвышение фельдмаршала Голицына делом рук Бирона и К. Лёвенвольде. Вестфалей же рассказывал, как М. М. Голицын у ног Анны просил её о прощении и оправдывался тем, что «хотел защитить наше несчастное потомство от такого произвола, назначив благоразумные границы их (монархов. — И.К.) непомерной власти и власти фаворитов, которые немилосердно нас мучили».[950]
Или, возможно, царские милости означали, что в решающий момент боевые генералы дрогнули? 25 февраля оба фельдмаршала никак себя не проявили, а армейские полки столичного гарнизона не оказали «верховникам» никакой поддержки; тогда как во время чтения утверждённых Анной «кондиций» войска охраняли правителей в Кремлёвском дворце. М. М. Голицын скончался в самом конце 1730 г. при не вполне понятных обстоятельствах; его старший брат Дмитрий Михайлович прожил вдалеке от двора ещё несколько лет, прежде чем его обвинили в не слишком значительных по нормам той эпохи служебных злоупотреблениях (покровительство зятю при получении наследства) и заключили в каземат Шлиссельбургской крепости, где он умер в 1737 г.
Членов опальной фамилии Долгоруковых после апрельских коронационных торжеств отправили в ссылку, пока ещё почётную: губернаторами и воеводами в Сибирь, Астрахань и Вологду. Но уже в мае бывший посол в Речи Посполитой С. Г. Долгоруков должен был сдать служебные документы и отчитаться в расходовании выданных ему на подкуп депутатов сейма средств — шести тысяч червонцев и мехов на три тысячи рублей.[951] В июле капитаны гвардии произвели обыски в домах Василия Лукича, Сергея и Ивана Григорьевичей, в ходе которых были изъяты все бумаги «о делех ея императорского величества», а заодно и библиотека, переданная в Коллегию иностранных дел, где её следы теряются.[952]
Затем Василий Лукич был заточён на Соловках, а Алексей и Иван Долгоруковы отправились по следам Меншикова в Берёзов. С собой они увозили, в память о прошлом величии, рукописную книгу о коронации Петра II (где изображалась его «персона, седящая на престоле, да Россия, стоящая на коленях перед престолом его императорского величества девою в русском одеянии») и его миниатюрный портрет — подарок невесте. Анна желала избежать любых неожиданностей и приказала обследовать бывшую соперницу Екатерину Долгорукову в связи со слухами о её беременности. Слухи, к облегчению императрицы, не подтвердились; но это нисколько не повлияло на судьбу девушки. Через несколько лет императрица повелела отобрать её драгоценности и даже маленький портрет Петра II.[953]
У опальных были конфискованы вотчины, дома, загородные дворы и, как сообщал указ от имени Анны, «многий наш скарб, состоящий в драгих вещах на несколько сот тысяч рублей».[954] В итоге в ведомство Дворцовой канцелярии перешло почти 25 тыс. душ «бывших князей».[955] За ними тут же выстроилась очередь; многие владения Долгоруковых перешли в руки новых владельцев — Нарышкиных, А. И. Шаховского, А. Б. Куракина, генерала X. Урбановича, С. А. Салтыкова; даже знаменитому шуту Анны, отставному прапорщику Балакиреву достался дом в Касимове.[956] Челобитчики (Г. П. Чернышёв, А. И. Шаховской и др.) прямо просили об «отписных» имениях Долгоруковых и Меншикова; некоторые, как В. Н. Татищев, даже точно указывали количество желаемых «душ» в конкретных уездах.
В 1739 г. на ссыльных обрушилось новое следствие, на этот раз окончательное. Императрица лично утвердила состав суда, приговорившего «бывших князей» к смерти. Осенью этого года «верховники» А. Г. и В. Л. Долгоруковы и бывший фаворит Иван Долгоруков были казнены под Новгородом, а «разрушенная невеста блаженныя и вечно достойныя памяти императора Петра II девка Катерина» заточена в Томский Рождественский монастырь «под наикрепчайшим караулом».[957]
Смена властей и придворных «кумиров» в очередной раз вызвала волну ожиданий, надежд и попыток многих людей разными средствами улучшить или укрепить своё положение. Как в 1725 и 1727 гг., весной 1730 г. на рассмотрение верховной власти хлынул поток челобитных и прошений. В архивной подшивке таких бумаг «о пожалованиях» то и дело встречаются имена участников недавних событий. Старый генерал-лейтенант Ф. Г. Пекин просил об отставке, бригадиры И. М. Волынский и П. Лачинов — о повышении в чин генерал-майора, а фельдмаршал И. Ю. Трубецкой умолял дать ему соответствующую чину «команду». Но особенно много было гвардейских прошений. О чинах, «дворах» и деревнях» били челом поручики С. Г. и Г. Г. Юсуповы, придворный фендрик Н. Ю. Трубецкой, капитан-поручик Замыцкий, поручик Ханыков, подпоручики Дубровин и Шестаков и множество других офицеров и унтер-офицеров.