[981] В послепетровскую эпоху именно придворный круг стал трамплином для будущей карьеры таких деятелей, как Б. Г. Юсупов, М. Г. Головкин, Н. Ю. Трубецкой, М. Н. Волконский, П. С. Салтыков при Петре II и Анне; братья Шуваловы, Н. И. Панин, 3. Г. Чернышёв при Елизавете: все они начинали службу в качестве камер-юнкеров и камергеров.[982]
«Должность» фаворита
Особый по значению и приближённости к особе императрицы пост обер-камергера вслед за Меншиковым и Иваном Долгоруковым занял Эрнст-Иоганн Бирон, чьё имя стало символом аннинского царствования. Граф Священной Римской империи, кавалер орденов Андрея Первозванного, Александра Невского и Белого орла, владелец обширных имений (ему принадлежали город Венден в Лифляндии и бывшие владения Меншикова в Пруссии), герцог Курляндский и, наконец, официальный регент Российской империи — таков итог необычной карьеры этого человека к концу царствования Анны.
В 1734 г., оправившись от очередной болезни, она призналась, что фаворит — «единственный человек, которому она может довериться». Вместе с тем, сила Бирона состояла в том, что он стал первым в нашей политической истории «правильным» фаворитом, превратившим малопочтенный образ ночного «временщика» в настоящий институт власти с неписаными, но чётко очерченными правилами и границами. Вероятно, в какой-то степени это явление можно рассматривать как шаг по пути «европеизации» России, хотя и весьма специфический.
На этом пути Бирон сумел не повторить ошибок предшественников. Меншиков оттеснил императора (пусть даже ленивого и своевольного подростка) на задний план — и в итоге восстановил против себя всех остальных и был свергнут. Друг и обер-камергер Петра II Иван Долгоруков оказался непригоден к какой-либо государственной работе, и его «правление» прославилось только амурными похождениями и беззастенчивым обогащением родственников.
Бирон играл свою роль по «европейским» правилам. «…не злоупотребляет своей силой, любезен и вежлив со всеми и ищет всевозможных случаев понравиться», — одобрял его поведение де Лириа в том же 1730 г. Но всё же тогда Бирон мог из незаменимого помощника превратиться в одного из многих, часто значительно превосходивших его знатностью, чинами, заслугами, да и внешним блеском вельмож империи. Награды и почести могли стать прощальным подарком. При императорском дворе курляндцу могла быть уготована роль извинительной дамской прихоти, вроде породистой собачки, а у Бирона и с «породой» дела обстояли не слишком хорошо — похоже, мать фаворита была простой крестьянкой. Титулы и подарки соседних государей таили опасность превращения в получателя «пенсионов», готового за 500 червонцев отстаивать интересы иностранного двора.
Привязанности Анны было недостаточно; Бирону — при поверхностном образовании, незнании языка, людей, обычаев — предстояло укрепить своё положение. Заботы митавского двора были несопоставимы с открывшимися перспективами наперсника повелительницы великой державы — но и ко многому обязывали. Конечно, можно было сосредоточиться на конюшенно-хозяйственных делах, празднествах и охотничьих развлечениях. Но тогда у Анны неизбежно появились бы иные советники в политике, а ему пришлось бы довольствоваться должностью завхоза. Хорошо ещё, что серьёзной оппозиции его выдвижению не было: российская «служилая» аристократия и прежде не умела коллективно защищать свои права, а петровские реформы и вызванный ими приток отечественных и заграничных выдвиженцев сделали невозможным какое-либо сплочённое выступление генералитета против монарха.
За парадной стороной жизни фаворита — дворцовыми церемониями, блеском нарядов, титулами и прочими милостями — скрывалась другая, которая и сделала малопримечательного курляндского дворянина важным звеном в механизме верховного управления.
Неудивительно, что фаворита изображали ограниченным, алчным, жестоким, заносчивым, несдержанным. «Этот человек, сделавший столь удивительную карьеру, не имел вовсе образования, говорил только по-немецки и на своём природном курляндском наречии; он даже довольно плохо читал по-немецки, в особенности же если при этом попадались латинские или французские слова. Он не стыдился публично говорить при жизни императрицы Анны, что не хочет учиться читать и писать по-русски для того, чтобы не быть обязанным читать её величеству прошений, донесений и других бумаг, присылавшихся ему ежедневно», — характеризовал умственные способности фаворита его главный противник Миних.
Но Манштейн утверждал обратное: «В первые два года Бирон как будто ни во что не хотел вмешиваться, но потом ему полюбились дела и он стал управлять уже всем». Нужно ли ежедневно присылать донесения, которые адресат не читает и не понимает? Можно ли в таком случае заниматься делами и «управлять всем»? Два года упомянуты не случайно. Именно в 1730–1731 гг. донесения послов говорят о жалобах и возмущении дворян тем, что «её величество окружает себя иноземцами».[983] Позднее, когда расстановка сил стала ясной и «делёжка» власти закончилась, эти жалобы умолкли.
Рубежом в этой борьбе можно считать середину 1732 г.: к этому времени Бирону удалось не только удалить послом в Берлин П. И. Ягужинского (ноябрь 1731 г.), но и нейтрализовать притязания быстро входившего в милость фельдмаршала Б.-Х. Миниха, который в 1733 г. был отправлен из столицы на осмотр пограничных укреплений, а затем в армию. К этому времени фаворит перевёз ко двору своих детей и определил цель — стать герцогом Курляндии, о чём сообщил саксонский посол И. Лефорт осенью 1732 г.[984]
Имя Бирона редко появляется в бумагах Кабинета. Если бы в нашем распоряжении не было других источников, то его можно было принять за обычного придворного на посылках. Иногда он передавал министрам бумаги с резолюциями Анны или далеко не самые важные распоряжения; получал затребованную информацию или интересовавшие императрицу вещи — например, подаренные прусским королём штуцеры. Очень редко встречаются адресованные ему документы, так что даже непонятно, с чего бы магистрат польского Гданьска просил именно обер-камергера о снижении размеров наложенной Минихом на город контрибуции.[985]
Столь же редко имя Бирона появляется в документах других учреждений. Например, в 1731 г. Монетная контора определяет «вследствие указа… объявленного обер-камергером графом Бироном действительному статскому советнику Татищеву, о представлении во дворец её величества по одной серебряной медали всех сортов». А в 1733 г. протокол Адмиралтейств-коллегии фиксирует, что вследствие объявленного графу Головину указа, «полученного через графа Бирона», адмиралу Сиверсу возвращается, «в случае уплаты им казённого долга, его дом, взятый для Главной полицеймейстерской канцелярии».
К счастью, до нас дошли документы Бирона, хотя далеко не все. Разрозненные части этой документации (сметы содержания вооружённых сил, различные проекты в области финансов, подаваемые Сенатом доклады о количестве решённых и нерешённых дел, ведомости доходов с дворцовых волостей и пр.) на немецком и русском языках сохранились в различных коллекциях бывшего Государственного архива и ещё ждут своих исследователей.[986] Но сохранившиеся документы и переписка свидетельствуют об объёме работы, которую приходилось выполнять фавориту.
Новый придворный «кумир» приучил должностных лиц доставлять ему необходимую информацию в виде донесений «для препровождения до рук её величества». Часть поступавших к фавориту бумаг была написана на немецком (или специально переводилась для него), но документы на русском всё же преобладают. Бирон обзавёлся секретарями и канцеляристами для разбора корреспонденции и сочинения ответных посланий. Пришлось и самому учиться: тетрадка из архива Бирона свидетельствует, что фаворит изучал грамматику и лексику русского языка, несмотря на вполне возможную нелюбовь к нему.[987]
Среди бумаг Бирона на первое место можно поставить «рапорты» и доклады от различных «мест» и должностных лиц. Одним из первых П. И. Ягужинский начал в 1731 г. посылать Бирону свои донесения из Берлина.[988] Так обер-камергер вникал в хитросплетения большой европейской политики: посол знакомил его с причинами несогласий Австрии и Пруссии, рассказывал о событиях при прусском дворе и прусской политике в Польше.
Бывший соперник Миних теперь подавал рапорты о работах на строительстве Украинской линии, о движении по Ладожскому каналу, о возвращении беглых солдат на службу, о вакансиях в полках и успехах учащихся только что основанного им кадетского корпуса; во время русско-турецкой войны он подробно отписывал «светлейшему герцогу» из походов.[989] В одном из писем А. П. Волынского Бирону (1732 г.) мы читаем, что, посылая «рапорт в Кабинет её императорского величества», Волынский, вместе с тем, «с того для известия» послал копию на имя Бирона; в другом (1733 г.), прилагая на немецком языке «экстракт» своих доношений в Кабинет, он просил Бирона «оный по милости своей приказать прочесть». По-немецки писал Бирону из Гааги российский посланник А. Г. Головкин, сообщая о дипломатических новостях, а также поздравляя обер-камергера с праздниками и благодаря его за дозволение замужества дочери.[990]
Только что назначенный главой морского ведомства адмирал Н. Ф. Головин отправлял на имя фаворита «всеподданнейшие рапорты» о состоянии русского флота; отчитывался о количестве и вооружении кораблей, о строительстве мостов через Неву и даже о собранных за проезд по ним деньгах. В. Н. Татищев докладывал о работе уральских горных заводов и конфликтах с частными владельцами, в том числе с могущественными Демидовыми. Купцы-компаньоны Шифнер и Вульф сообщали о продаже казённых товаров и полученных казной доходах.